Трактирные сказки

                Наташе Масленниковой

Ты не справляйся о ней, не надо, просто смотри, распахнув глаза…
Девочка со стеклянным взглядом входит в подвальный зал.

Люди – живые марионетки, пальцы в золе, в голосах – экстаз.
Девочка в душную входит клетку – омуты вместо глаз.

Тихо, но твёрдо, привычным слогом – только бы голос не задрожал –
девочка вторит: себе ли, Богу? – как пробиралась дорогой скал,
долго, в снегу, растопив метели жаром надежды и рук теплом.
Девочка скажет всё, как хотели, только бы вспомнили о былом.

Искоса видятся чернокрылые, грают на старый, привычный лад,
каждый пришёл услыхать про быль её, каждый забыл, что и сам крылат, –
всяко в трактире за старой пристанью проще наслушаться небылиц!
Девочка прячет себя за мыслями, лишь бы не видеть их пьяных лиц,
клювов, когтей и, давно опавших, перьев под стульями и корон...

Кто из них, прежних, узнал бы ставшую странницей вечной среди ворон?
Кто б из них, пущенных на заклание странной судьбе в городах стальных
имя прокаркал, как заклинание, чтобы растаяли души их
в вечной зиме, на задворках сказочных, там, где погибли и смех, и страх?

Девочка с каждой стеклянной фразою плачет, и тают льдинки в глазах.

Словно на стёклах узором вязевым розы цветут, позабыв январь,
словно от слов её, верно сказанных, из-под коросты растет трава,
почки на угольных ветках – туже, что-то живое течёт в крови...
Только не спрашивай, просто слушай, просто под чёрным крылом лови
тысячу лет позабытый импульс, боль, оживляющую зимой…

Девочка взгляд, словно вызов, выбросит, девочка с болью шепнёт “Не мой!”:
сотни трактиров прошла с пропойцами не за тобой, уж прости – за ним…

Мир тебе, маленькая разбойница, с верным оленем в снегах твоим!
Долго ль ещё, до какого вечера в диких дорогах, сквозь град и дождь,
будешь воронам шептать доверчиво, Кая покуда меж них найдёшь –
меж обращённых Царицей Вьюжною в чёрных, себя позабывших птиц…
Словом едва обратила дюжину, только затерян твой брат – твой принц.

Так и идет пилигримом северным, сотни чужих оживив историй,
в людях, как в чуде, надежду черпая в то, что снега обратятся морем, –
белой тропой и дорогой чёрною, сказкой забытой о милосердии.
Стужу за ней выкликают вороны, имя своей повторяя Герды.