Джон Эшбери. Две сцены etc

TWO SCENES (“We see us as we truly behave...”)

ДВЕ СЦЕНЫ


I
Мы видим как мы ведем себя на самом деле:
Из каждого угла поступает отчетливое предложение.
Поезд прибывает принося радость;
Вспышки ее изумляют озаряя стол.
Судьба управляет поплавком уровня, и это судьба.
Давно мы не слышали этакой уймы новостей, такого шума.
День был теплым и располагающим.
”Мы видим тебя  с твоими волосами,
Воздух покоится на верхушках гор.”

II
Елеем мороси смазана машинерия канала.
Возможно это день всеобщего благочестия
Беспримерный в истории мира
Хоть то что курится не от кадила единого
И на деле тоще как тщетность.
Ужасающая оснастка старика
В синей тени каких-то крашеных канистр
Как шутят солдаты: “Вечером можно все
Включить в распорядок, если хоть что-то отыщешь.”



AT NORTH FARM (“Somewhere someone is traveling furiously toward you...”)

НА СЕВЕРНОЙ ФЕРМЕ


Иногда кто-то неистово движется навстречу тебе,
С невероятной скоростью, движется ночью и днем,
Сквозь молнии и зной пустынь, сквозь ураганы, сквозь ближайшее прошлое.
Но поймет ли он где искать тебя,
Узнает ли когда увидит тебя,
Даст ли тебе то что имеет сам?
Трудно что-то вырастить здесь,
Все же амбары распирает мука,
Мешкам с мукой тесно в стропилах.
Ручьи истекают сладкой и жирной рыбой;
Птицы темнят небо. Но довольно ли того
Что блюдце с молоком выставлено в ночи,
Что мы думаем об этом иногда,
Иногда и всегда, со смешанными чувствами?



WHEN  HALF THE TIME THEY DON’T KNOW THEMSELVES...

ЕСЛИ ПОЛЖИЗНИ ОНИ НЕ ЗНАЛИ СЕБЯ


Старые соборы, старинные рынки, добротные и прочные вещи
Всякий раз перехватывает дыхание
Когда они пробегают, не нелепица, репа,
Капуста, их пути-дорожки впадают в песни:

Нет нужды чувствовать обиду
Или афронт лишь потому что дальний прицел
Здесь налицо,
Оттого что кто-то просто тут оказался.

Все же полегче если взглянуть
На мокрое, смутное небо,
Иссеченное в одинокости,
Безутешное...

Там есть для этого сердце.
Слова там всегда наготове.
Лишь потому что река похожа на ее же цветущее прошлое
Что не значит что движение ничего не значит,
Что оно не годится в метафоры.

И путь камней падение,
Такое благословенное,
Не лишает их достоинства
В их вздорной тяжеловесности.

Они то что есть и то чем они кажутся.
Быть может наша неблизость к ним
Бросает на нас отсвет некоего сияния
На что мы не изъявляли согласия,
Хоть и были чьей-то машиной:
Большой, оживленной, спокойной.



NO TWO ALIKE  (“Wait – it has some kind of finish on it...”)

НЕ ОДНО И ТО ЖЕ


Подожди – вот на чем как-то все и кончалось. Нет
Смысла дергаться, раз не переусердствовал,
Если начистоту, над результатом. Там шрамы и звезды,
То что встретилось в жизни, неспешной истории поражений,
Державшейся родного порога и стен,
Краюхи вчерашнего хлеба. А после мир изменился.

Никто не рассчитывал что будет именно так.
Все же теперь мы спокойней, и осторожней, на случай
Если бы некий большой человек вошел осмотреться:
Он не мешкая вышел бы нас не застав.

Те прохожие, люди на улице, прошедшие.
Кто скажет пусто там или чисто? Лишь
Патина, облекшая их, имела значенье.

В рощах Англии тебе мнилось должен же быть некий
Наивысший род собранности, способ идти
Не уходя от всего. Толика заботы о выделке,
О членораздельном, и хлеб насущный не простит
Что стал частью плесневеющего обихода.
И воде будет легче хладнокровно подняться к горлу.

Молитва не плоше радужного пузыря
В нем расплываются светлые, с бликами скверны,
Воспоминания, дом в котором я родился.
В таком вот запале чудном над домом явился чердак,
Место куда можно прийти устав от любви
И ловкости этих измученных пальцев.
 


SUITE  (“The inert lifeless mass calls out into space...”)

КОМНАТЫ
 

Безжизненная инертная масса оглашает пространство:
Семь долгих лет, а стена не восставлена не беря в расчет
Утолщенье коры, тыльных сторон всего…
Подбор колоколов и розовая роса рефлексий
Ей отвечают.

Это было чтоб быть забытым, исторгнутым
Из истории. Но время – сад, где воспоминания
Ужасающе разрастаются пока
Не станут неясным цветением чего-то еще
Будто наткнулся на собственный плащ на заборе.

Ночами, огненные туманы.
Солнце покончило с легионом их
И старательно держит спину, пояс несносных планет.
Откуда это известно мне? Затерянному. Оно назвало себя.
Лазурная исчерна весть в перспективе сада
Обманула. Между тем мы надеялись остаться здесь,
Среди пиний в свежем дыхании бриза.

Снег был последним чего он чаял еще.
Солнца, и поцелуя неблизких, незнакомых земель,
Их грубых но странно уступчивых выступов,
И ныне выпрастывание, выдвижение
К нашему изумлению. Отсроченная игра
Сего дня. Это и в самом деле выказывает себя,
День кончен, взгляд и разом отчет, безмолвно.



SAYING IT TO KEEP IT FROM HAPPENING   (“Some departure from the norm...”)

ПРОГОВАРИВАЯ НЕ ДАЕШЬ ЭТОМУ СЛУЧИТЬСЯ

 
Какое-то отчаливание от нормы
Происходит когда время созревает к откровенности.
Соглашение постепенно изменилось; никто 
Не лжет об этом больше. Ржавый дождь
Изливаясь на тело, меняет его вроде трупных пятен –
Люди со всем что у них на уме, но мы живем
В зазорах между досужей пристальностью и потолком,
Наши жизни напоминают нас. В самом деле это сознание,
И другие его насельники направляются к той же отметке.
Сколь беспечно. Все же к концу каждый из нас
Кажется одолевшим одну и ту же дистанцию – здесь в счет
Включается время, и то как далеко вы заходили,
Пересекая улицу в местах происшествий, как если бы эти вылазки
Были причиной случившегося. Разумеется, вам
Не до сожалений, особенно если все так и происходило,
Но вы предпочли бы точный расклад, что-то по поводу времени
Что только часы могут сказать: как это чувствовать, не что это значит.
Это длинное поле, и мы знаем лишь дальний его край,
Не ту его часть которая, видимо, выпала нам чтобы его пересечь.
Если этого недостаточно, возьмем идею
Из очерка дня, охапки цветов и колосьев,
Уложенных плотно на тележках вокруг, если в этом быть может
Лепта твоя очевидней, то что ж это приключилось в конце, да так
Будто б ты постарался. Случай в этих
Лучах выглядит силой для укрощения в упражнении
Искушенности, нездешним, хоть и не вполне,
Обстоятельством времени, как белье и опилки в солнечном свете,
На подкладке рассудка, где мы обитаем ныне.


OSTENSIBLY   (“One might like to rest or read...”)

НАРУЖУ


Например можно бездельничать или читать,
Прогуливаться, похваливать накрытый стол,
Рассеянно гладить собаку, отвлекаясь
От мрачных мыслей – столько разных способов
Занять себя, не зная как ощутить
Наступающее будущее.
Объявится ли оно теперь же,
Или лишь ввиду притворной невозмутимости
Чьего-то решения поступать лучше
Все же заключит сделку повыгоднее
В следующий раз?

Садовникам не по силам создать мир,
Ведьмам его не разрушить, все же
Безумный доктор спокоен
В своей лаборатории с толстыми стенами,
В вечнозеленой тени черной сейчас
На снегу, четкой как шов на чулках
Снова натянутых строго. Отсюда никогда
Никаких новостей.

Оцепенелость что вполне могла бы стать непреходящей
Кажется взявшей верх. Маятник
Неподвижен; наплыв
Сезона на сезон нарочито недовершен.
Что-то неладно с порядком вещей
В той преткновения точке где год ветвится
Неким побегом к сноровке, другим – к обетованной
Безучастности, впрочем первый уже заглох:
Старый любительский снимок
Что скоро выцветет вовсе.

Итак нет ни зрителя, ни подручного,
Чтобы крикнуть Довольно,
Что музыка битвы умолкла,
Насилу забытое как цветы незлобиво,
И стало быть столь же привержено прежним корням –
Я говорю что они уцелели, ведь они были повсюду,
И коль не они, так их имена,
Двойная мера незапредельного,
Полновесного риска.

И вот нарастающий сумрак распадается
Горящими углями. И есть только два способа быть.
Ты должен попытаться выйти из-за стола
И опуститься в кресло в другой стране,
Донашивая красные подтяжки
В собственном пространстве и времени.
   


FARM   (“A protracted wait that is also night...”)

ФЕРМА


Продолженное ожидание – та же ночь.
Забавно как столбы белой ограды
Идут и идут вдаль, беззвучный упрек
Что тонет с окончанием дня
Несмотря на остатки геометрии,
Нечто вроде наготы к финалу
Долгого напряжения. “Общего не так уж много.”
ОК. То есть здесь “в самом деле то в чем его нет вовсе,”
Увиденное с обратного конца телескопа
И поддерживающее этот барьер.

Живущий с женщиной
Опрокинут на почву вещей.
То был суматошный конец июня,
Наезды и отлучки
Пока все не окуклилось.
Повисая при этом, как хмурая тень
На ее лице, или мокрые листья
Ревеня и шток-розы,
С равной непрочностью.
Никто не смеялся последним.



CLOUDS   (“All this time he had only been waiting...”)

ОБЛАКА


Все это время он только ждал,
Даже не думал, как многие предполагали.
Сейчас сон сводил на нет свое обещание ослепительного покоя
И он силился удержать его при себе.

Там в лесу были и другие сосредоточенные как и он
На безмолвном исходе, но они терялись
В тенях мечтаний так что внешний взгляд
Из ближайшего мира не распутал бы паутины внутри.

Но все могло бы закончиться наконец, или идти невообразимым образом.
Там был ровный свет в котором мужчина и женщина могли целоваться
Однако темный и двусмысленный как туалетная комната.
Никакой шум не отчеркивал этой отвлеченности.

Так нечто в нем тяжелело с бесхитростным завитком бытия,
Как плод вызревающий долгим летом перед выпадением
Из идеи существования в факт бытия обретенного
Гостем, одним из многих. И приветы и досвиданья никогда не стихали;

Они стояли на передней площадке оглядываясь на ее прошлое.
Разумеется можно было оставаться при мысли о завершенности эры,
Однако это время было также отмечено новыми идеями прогрессивного и тлетворного.
Отправляя в отставку старые идеалы люди были заняты поиском новых,

В общей разномастной массе, так что связок не было,
Лишь разрозненные блоки достижений и мнений
Не имевшие отношения к проводящему эфиру
Окружавшему все как чистая идея верховности.

И в итоге их сплющило или увязало друг с другом
По беспамятству, в некое современное море,
Без каких-либо пояснений. И маленький анклав обеспокоенных
Продолжал начатое, уставив щупальца в ночь.

Как объясняем мы ущерб, ощущая себя
Лишь инертными первопроходцами собственных карьер,
Каждодневно роющими могилу грядущему и в это же время
Приуготовляющими его спасение, постоянно живя и умирая?

Как можем мы обмануть чувство неизбежности
Которого сторонятся наши шаги когда оно готовит нас
К последнему прельстительному помыслу однажды с разумом было покончено
С тех пор эта предельная мысль и ограничивает и приподнимает нас?

Он был как лев выслеживающий свою добычу
Дни и ночи напролет, забываясь
В исступлении упорядочиваний.
Птицы вспархивают из подлеска,

Вечер обмирает от грязных зорь,
И теперь всякий идущий немного дальше должен
Быть другим и здоровым, потому что смерть уже здесь и ее можно узнать.
Незадетый высшим бездольем

Он стреляет прямо перед собой как наводящая порчу звезда.
Оторочь пути дневного изорвана.
Только лик ночи все различимей
Когда звезды что потусклее окликают друг друга пропадая.

День воскрешает свой образ моментальным снимком:
Здесь и семья и гости,
Здесь ведут разговор, но отныне он бесконечен.
И вот города обустроены, и пересечены океаны,

И фермы возделаны с заботой особой.
Рожь этого года вновь наливиста и высока.
Безупречное опровержение довода. И Семела
Удаляется, смущенная смуглым светом над полями.



CUPS WITH BROKEN HANDLES   (“So much variation...”)

ЧАШКИ С ОТБИТЫМИ РУЧКАМИ


Значительный крен
За которым заштатный по сути городишко:
Я легкомыслен отчасти, отчасти расчисленно неотесан,
И отчасти раскован рискованно.
Скромность и ложная скромность прогуливаются об руку
Как девчушки-двойняшки. Но есть более абстрактные вещи что к тому же
Играют роль поважнее. Настойчивые, стаккато повторения
Чего бы то ни было. Ни вы ни мы не знаем чего же.

Отсюда большой, но необходимый скачок к
Более тонким концептуальным доводкам: ваше мнение
О вас сформировано в вакууме допущений, ошибочных или корректных,
Как и о прочих, о том как мы никогда не можем быть самими собой
Пока столькие из нас это происходящее в головах у других людей,
Людей встречно прохожих и странно приветливых
Хоть и помнящих последний вояж на Багамы
И говорящих примерно такое: ”Вдребезги. Но ведь ты слышал ровно то же
Что слышали мы. Остается лишь сожалеть о старых вещах и школах,
Старой посуде, о том что ничего с этим не поделать, разве что сидеть
И ждать чем обернется их перелицовка. Между тем ты
Снова выглядишь собранно, сосредоточенно, будто б не следуя
Из точки А в точку Б но лишь примеряясь
К тому как бы это могло быть, и в ту же минуту
Объявляешься-таки с тем чтоб отправиться в путь, хотя мы все
Остаемся дома, не так ли. Вкладываясь
В потенциал движенья, мы не печемся о результатах, что столь же
Изнурительно, но, в каком-то смысле, куда эффективней.”



RURAL OBJECTS   (“Wasn’t there some way in which you too understood...”)

ПАСТОРАЛЬ


Не было ли там и некоей отмычки к твоему
Пребыванию там во время каким оно было тогда?
Золотое мгновение, полное здоровья и жизни?
Почему это мгновение не может быть достаточным для нас какими мы стали?

Не потому ли что большей частью оно составлялось из понимания
Как повело бы себя будущее отправься мы
К иным землям, иным солнцам, чтобы сказать какое ни есть время всегда подходящее
Потому что время таково каково вот это мгновение под рукой?

Даже в самом начале манерой песочных часов
Была все-отрывность, отлучение от той восхитительной нити
Что нисходила даже для нас, “Benediction de Dieu dans la Solitude,”
Зодчий песочных форм, высвистыватель приязненных жребиев, пламен и плодов.

И теперь ты эта вещица вне меня,
И как же наши наши я в знак этой уместности
Уподоблены. В промежутке биты информации
Что циркулируют вокруг тебя, вся та древняя ткань,

Брошенная сюда, собранная еще раз, унесенная снова
На задний двор твоей мечты. Если мы ближе
Ко всему , то это в смысле не идущем в расчет,
Как последние белые страницы книги.

Вот почему я смотрю на тебя
Глазами некогда так приглянувшимися тебе у животных:
Когда, в том же смысле, этому быть?
В последний теплый день года

Со светом с высот на песке золотистом?
Раз так ты возвращаешься к развилке дорог
Несомненно чтоб снова выйти на тот же путь? Однажды затверженное
Наделяет беглостью, делает это меньшим чем выбор

Как будто ты старше и во сне касаешься дна.
Ракитник темнее, гуще у безлюдного озера;
Рябина – ешь-бери – рассеянно роняет ягоды: для кого все это?
Говорю тебе, мы существа отозванные

Чтоб имена эти были забыты
Чтоб забыть наши собственные имена, чтобы падать как безымянные вещи
На незнакомые склоны. Чтоб быть захваченными снова, вчерне в жизни,
В возвращении, как на место преступления.

Вот как бард возглашал,
С перспективой туманной, но в вечности жажды
Дабы разделаться со стопкой водицы
Иль одиноким цветком, прислоненным к оконной раме в разбухший вечер,

Духовка наших истоков. Все это было тускло и наяву.
Они засыпали вместе в коммерческой школе.
Книжный переплет в виде заглавного V, как раздвоившийся волос,
“чтобы сказать никогда время не было подходящим”.

Не повод для ликований указывать
Что не бухучет был предметом наибольшего спроса.
Ровность земного ландшафта скрывалась
За ширмой тревог непрестанно смиряемых

Хоть необходимы были какие-то знаки того как каждый
Являлся до срока к месту назначения в разные города.
Малейшее подозрение рассыпалось бы,
Наверное, но в результате ты был вправе

Обирать и препятствовать. И она
Глазела на свои безделушки. Довод
Могущий быть вброшенным снова без корректив
Итожит это как действительно недорогой способ

Избавиться от тебя, и наконец то как
Объекты голубого колера проклевывались из
Потенциального, меж затишья и отшатываний, возвращения встреченные тобой
Затрагивая навсегда, вздымая воды над морем.



THE OTHER CINDY   (“A breeze came to the aide of that wilted day...”)

ЕЩЕ ОДНА СИНДЕРЕЛЛА


Всколыхнувшее занавески явилось на подмогу тому выдыхавшемуся дню
Что мы проводили вместе досадуя на проекты
Резервы которых иссякали, и другие
Чрезмерно односложные и негодные для роли сжатой пружины момента,

Хоть и был он одним из дюжины отслеживаемых в застигнутой неглиже
Потаенности суждений вроде журнальной статьи, с содержанием
Предложенной, обструганной, изложенной, праздной идеи даже
Для этого королевства слепых, которое не приспело ли время
Обуздать в шальной охоте, без лишнего шума, и удерживавших нас здесь,
В размышлениях, уже не сплошь клюющих носом, пока
Правда не вышла на свет манером газового
Резервуара что бывает просияв на всю округу
По оплошности рассветного луча
Кажется приковывавшим взгляды неизбежно
Как каноэ пересекающее гладь огромного озера на чьем берегу
Некто оставшийся в ловушке ропщет не столько на злосчастье судьбы сколько
На то что лишь одной этой стороной для него оборачивается опыт.
И это нечто да означает.

Разумеется, было многое помимо этого
И пристанища призраков в тех долинах жаждали поздравить тебя
С твоей неподвижностью. Слишком часто рисковый аколит
Надолго выпадал из виду в этой чудесной стране.
Какое-то количество слов могло бы поддержать идею опасности ухода от опасности
И если ты не расстаешься с желаньем вернуться
Хоть это кажется невозможным по верхнему смотру
Ты должен овладеть мастерством почти бесконечных отсрочек не теряя веры в медленное
Цветенье вьюнковых стожков, ступеней и стен,
До тех пор пока луна не сложит оружья. Выжатый,
Ты выбираешься из постели. Твой проект завершен
Хоть проба сумбурна. Верни набор
В смятой картонной коробке броским, безликим
Городам, чьи соки питали тебя, помнишь тот,
С многоэтажной распродажей Вулвортс и открыточно синим небом.
Прения прекращаются сегодня в полночь
Но ты можешь просить слова снова, и снова.



TAPESTRY (“It is difficult to separate the tapestry...”)

ГОБЕЛЕН


Сложно отделить гобелен
От стен или станка из которых он вышел.
Ведь ему надлежит быть чем-то наглядным и не имеющим оборотных сторон.

Он настаивает на этой картине “истории” становящейся
У нас на глазах, ибо нет способа избегнуть кары
Этим предполагаемой: зрелищ выслепленных солнечным светом.
Лицезрение обмануто зримым
Во вспышке внезапного осознания его формального великолепия.

Взор, зримый изнутри,
Запечатлевает собственный импульс
Обретая феномен, и эдак
Выводит очертание, или контур,
Того что действительно было: отмершего не прейдя черты.

Если это имело форму покрова, то потому
Что мы жаждали, тем не менее, им облечься:
Сочтя за благо его безучастность.

Но в некой иной жизни, которую покров обрисовывает так ли, иначе,
Граждане поддерживают сладкую мену друг с другом
И вкушают недокучающий плод, по воле,
Тогда как слова следуют плача за ними, покидая мечту
Вверх тормашками где-то в придорожной грязи
Впрочем “бездыханную” было бы здесь необходимой частью синтагмы.




NO WAY OF KNOWING (“And then? Colors and names of colors...”)

КАК ЗНАТЬ


А дальше? Цвета и прозванья цветов,
Знание тебя было определенного цвета?
Целый подсумок песен, вечное ум-па-па рефрена?
Уличные сценки? Пятно мостовой
На месте промчавшихся велосипедистов, окликавших друг друга,
Окликавших друг друга странными, забавно звучащими прозвищами?
Да, пожалуй, но тем временем пробуждение
В середке мечты с устами полными
Незнакомых слов вобравших все это:
И поверхность и столкновения
Оставляющие на поверхности шрамы, притом что она из них лишь и состоит
Как книга на шведском состоящая лишь из страниц этой книги.
Сырые неприкаянности и иллюзорные шпили –
Вынесенные на поверхность потока
Не заботящегося ни о чем,
Даже об обдумывании собственных дел.

Прошедшие праздники мы пытались
Подогнать по мерке друг друга, и о да, они совпали
Вполне, но дни в промежутке разрослись,
Расточая их существо, сироты, оставленные без наследства,
Но воздух простаивал в занавесях, верховенствуя
Как вековечный. Не позволяя войти или выйти.

Это части одного и того же тела:
Можно было бы жить без некоторых,
Вроде пальца или локтя, но голова
Необходима, и вот здесь масса неясного. Минувшим
Утром ею был сорван урок французского.
Теперь же она отдыхает и покой ее нерушим.

Да, но – нет никаких “да, но”.
Тело вторит всему вокруг и это то что рассеяно
В задрапированных фрагментах, и сям и там
Но что трудно корректно считать с тех пор как
Нет удобной точки обзора, нет точки зрения
Такой как “Я” в романе. И в истине никогда
Не просматривалось какой-то устойчивой точки. Это сжатое поле
Свидетельствований и бесшумно опускаемых век
Озлобленных ставен момента откатывающееся
К монолиту леса было всегда актуальным с его собственной
Жесткой бинарной системой изготовления истин
Из пайкового знания их. Так делалось
И будет продолжаться в дальнейшем. Попытки влиять
На производство не более чем удвоение линий, волнистых, сплетенных
Порою но оставшихся в сфере метафор
Нет ни малейшей возможности узнать наши ли
Это ближние дружественные ли дикари уловленные в отдалении
Красной лентой миража. Тот факт что
Мы растягивали “алло” адресуясь к ним с ленцой довлеющей этому утру
Не означает что стиль был нарочитым. В любом случае вечер
Вроде меняет вещи. Только не цвет,
Качество рукопожатия, перехват чьего-то дыхания,
Даже не первейшую заботу увязывания всего со всем,
Букеты к которым нечего больше добавить убраны с глаз. Дорожное безумие
Длится, шинным скрежетом, выбиванием из седла, но
Для многих это преддверье финала: можно
Подтащить кресло поближе к балконным перилам.
Закат и впрямь разгорается.

Как и в случае когда песни подвигаются
Немного можно с этим поделать. Ожидание
В коридорах оттенка ванили появления cтрогой
Юной сиделки, ваза дымчатого стекла с пучком
Львиного зева на подлокотнике. Роковая, тоненькая героиня
Изогнувшаяся над другой, не отсрочит развязки
Насквозь пропитанная ароматом фатального. Пассажиров
Все прибывает. Привод усекновений досылает их к небесам.
(Уотерфордов взрыв над брусчаткой.)
В то самое время как мы пытаемся разжевать
Это немудрящее слово, поставить одну ноту
После другой, оттеснить мертвенный хаос
Высевающий себя в подоплеке как туманы
Счастливых осенних полей – ваши деньги теряют в цене.

Мне по нраву мятежный дух песен, впрочем,
Сплоченность – последнее чем следует жертвовать,
Различимое даже сейчас в узорчатой ткани ветвей
И сумерек. Почему ты должен идти? Почему ты не можешь
Провести ночь здесь, в моей постели, в плотном кольце моих рук?
Точно ли что могущее растворить все подстановкой
Теории знаний к шкале гигантских
Его осколков и гранул мы удержали:
Магнитную запись всех твоих дружеских предпочтений,
Писем с фронта? Чересчур
Фантастично чтобы иметь смысл? Но он есть в подборе колоколов.
Если ты слушаешь ты можешь услышать что они продолжают вызванивать:
Настрой, Stimmung, полновесный смысл того чем они действительно были, -
Все это время, сквозь цепь протянувшихся дней.




I MIGHT HAVE SEEN IT (“The person who makes a long-distance phone call...”)

ПРИВИДЕЛОСЬ ЛИ


Совершающий дальний телефонный звонок
Говорит со снятой на другом конце трубкой
Таинственные речи всплывают откуда-то безошибочно обращенными
К его слуху в комнате никого кто бы внимал тому
Как величественно вздувается занавесь перед звездным светом
Вышептывая слова Вот и случилось
И с шагами на лестнице выходит не почудилось
Я о том кто был твоим соседом прежде




ALL KINDS OF CARESSES (“The code-name losses and compensations...”)

ВСЕ ВИДЫ ЛАСК


Тайных имен утраты и восполнения
Вплывая в окна кружат над нами.
Это помогает узнать чем движется тело.
Что не вполне очевидно. В словах
Горше чем поле горчицы мы
Копируем некие части, затем отвергая их.
Это не только жесты: предполагаются
Сложные внутренние отношения. Порою что-то
Исчезает не сразу, зачерняющий очерк лампы
В комнате полной серой мебели.

Теперь я знаю то что можно узнать
О собственном теле. Мне к тому же известно куда
Навостряются мои стопы. На какое-то время
Этого хватит чтобы отсрочить вердикт, под чем я не разумею
Навечно, с тех пор как суд тот же шторм, i.e., в других
Кооординатах, причаливание прогулочной яхты ко дну,
Всматривание, пинание неба ногами.

Пытаюсь продвигаться с этими слепящими желтыми,
Этими надвинутыми ультрамариновыми, этими руками и ногами.
Наши жесты увлекают нас гораздо дальше в день,
Чем это будет осознано завтра.

Они проживают нас. И мы понимаем их пение,
Много после того как дымка рассеялась.
В ночи глаз чеканит новый фантом.