Мой сон Краина

«Мой сон — Краина»

Краина, будто звон.
Звон несчастья,
Производное убитой грубой печали.
У счастья нет такого имени, как Краина.
Её имя более зажатое и уменьшительное.
Более шмыгающее, таинственное имя.
Краину хочет К.Г.Б..
На неё положили глаз:
от Пекина до Иркутска,
от Кёльна до Бристоля,
от Охайо до Осло.
Она дружит с крысами на метабазе,
и вопящими металлическими черепами,
сумрачных силиконовых замков.
Она фотография финки,
в передаче «Следствие вели с Олджи Поляковой»,
безликая дневная пора,
на перекрёстке Гостомеля,
где все не смотрят по обе стороны,
а лишь только в одну сторону.
Кому какое дело — Краина там,
где ей же самой не разрешают себя оплакивать.
Там, где масоны изо всех сил уже не стараются,
Чтобы ты здох или хотя бы просто пошёл на ***.
А иногда это китайцы или кто-то с востока, ближнего.

Краина есть то, что положило на душу краинцу,
историю и бельмо,
в виде свиноматрицы,
вышибающей из него дерьмо в дальней уборной комнате,
покуда не запоёт он  о чём-то таком,
что более уже не важно.

Краина — газовая  банда,
правительственно-беспорядочного наркотического секса!
Рядом же красный Гном и
бёдра в дешёвых мехах.

Там, где уже утром,
У шатающихся алконавтов отсутствуют тени,
Где люди, люди, люди рыдают и
сжёвывают себе губы в чуланах,
а потом долго, долго мастурбируют миллионом вариаций
в каждом подвернувшемся месте,
пускай даже  не укромном и не в тёмном,
это Краина,
и делают они это родыной.

У неё нет ровных дорог за пределами градов,
Да и в градах всё быстро пачкается кровью мычащих машин,
Из окн которых уже не кричат,
оглохшие и перепуганные, как звери собаки,
А обезумевшие пешеходы,
внезапно выпрыгивают, словно пираты 30-го века,
и делают реверанс перед самым носом тех,
Распевая во всю глотку:
«Я совершаю преступление и я был на фронте!»
Где эти люди научились тому, что они не хороши,
Что они хотят быть глупыми цивилами
и сетовать во имя всего на себя же самих.

Краина сотворила юношески-максималистскую  девчушку,
полную чушки,
взяла лиловые, бурые краски
и нарисовала провалы вокруг глаз,
а щёки вдавила в образ полуночной улыбки,
пасти мертвеца,
пробороздила глубокие серые линии на бледном фронте её лба
и превратила в томную возжеланность,
такого же, как и она, юнца,
пытающегося уже казаться мудрым,
при помощи удивительного молчания,
испуская ржавую мочу в полумрак сточных канав.

Пощёлк пластиковых стаканов в мерзкой, Черниговской, зимней ночи,
У кого-то рычит стиралка в ленивых Черкасских пустотах.
И нет никому дела,
кроме сердца Краины,
что вновь заговорит,
когда вымрут все псевдошуты и невидимые клопы-кашалоты,
которые вот-вот лопнут от напившейся крови Краины.
Краина — ты снова продана,
И опять «верно» предана.
А жаль…