пододеяльное

забираюсь к тебе в кровать
под три одеяла и пять
накрахмаленных покрывал
здесь другая вселенная: дно морское
тёмное и глубокое
так далеко никто ещё не заплывал

только я и мои кораллы,
ветвистые рифы
в густой тишине,
на уши давящей глубине
окна зашторены накрепко,
никто сюда не проникнет
ни изнутри меня, ни извне

никакие призраки не ступают
легонько и вязко,
норовя меня потревожить,
по чёрному ледяному песку.
и лишь где-то вдали с утонувших лайнеров
осыпается краска
и светит далёкий маяк,
нагоняющий вместо надежды тоску.

все сирены в округе спят,
подёргивая хвостами,
но просыпается их земноводная память
и во сне они как собаки скулят
и по доскам когтями скребут
о тех, кто от них ушёл,
и этого не исправить,
даже вонзив им зубы в мягкие шеи
и напевая печально,
пока не умрут.

на дне не бывает шумно, тоскливо, больно
все краски приглушены
оседающей взвесью сна
под тремя одеялами,
среди затонувших ратуш и колоколен
сирена не может уснуть,
горит, будто раскалённая докрасна

ты спишь, человечий принц,
лишь коснувшись моих осторожных пальцев.
лежу на твоей груди, ожидая,
что беспокойство рассеется
среди синих волн.
но песок начинает вертеться вихрем,
сирены открыли чешуйчатые глаза,
змеятся, ёрзают, шевелятся
и слышен долгий протяжный стон

твою отрешённость, принц,
не потревожить какой-то бурей,
даже кровавой, самой жестокой
пускай себе тешится как умеет
и топит утлые судна,
богатые яхты и корабли.
сирены воют,
и одеяла над ними вздымаются пенными вОлнами.
им бывает так одиноко
они поют свои песни,
плещут по коже принца хвостами,
а он спит безмятежно
и красные брызги летят
до самой земли.