Добровольный из Петродворца. Комедия. Часть1

   ;;;;;;
Океан бил в ладоши медленно…                Океан.
С частотой  биения сердца
Покойника. Бездной пасти съедено
Много золота, мяса и перца.

Неуёмна утроба воды.
Встань выше этого, чтобы
Подвести обвинительные черты:
Обозвать океан – амёбой!..

Поднимайся над шаром. Там
Виден спрут, охвативший землю.
С кем победа? Что приемлет
Души макроскопической хлам?

Морщинится шквалом сиреневый лоб
Поверхности. Закат в дельфинах.
Пустынный рельеф… Вдруг – столб
Ошметьев: воды, корабля и мины.

Сотни рек, подобно артериям,
Питают бессердечный орган.
Который сил, подождите немного,
Набрав, устроит супермистерию.

Но грусть его велика.
Stand by. Неисчерпанность. Нету мочи!
Ярко – алая лоцманская рука
Отпадет. Чтобы прилипнуть к ночи

Глубин. Застыть в пучине.
Давленьем выжмет до капли кровь.
Перед ртом акулы вторично остынет.
Последний раз, мон шер, сквернословь.

Всё – одно! Кончились муки.
Что ж, бесславный конец предначертан.
И всё–таки обернусь. Её руки…
Как её звали? Лигейя, Бирута, Герда?

Всё утонуло. Пред миром. Не мне
Забывать её имя. Уйдите,
Не пачкайте языком в суетне.
Для одного протянуты нити…

Белоснежный Аргус возник.
Отчего белоснежен – не вспомню.
Пена морская бела, как крик.
Кладет хлопья на мертвого. Ровно.

Тем более, этот день,
Один из немногих – утеха.
Встреча желтоватого смеха
С желваками, знававшими тлен.

Сверху кажется всё иначе:
Обрывы, валы, барашки, буруны
Пены, наклоненные деревья и дачи;
Песок, солнце, ветер и валуны.

Снизу: грусть, уходящая к горизонту,
Разбивается где-то у тысяч чертей.
Ванны, шезлонги, матрацы, зонты;
Мандариновый сок и гиперборей.


Полет петли игрив.                Веревка. Мыло.
Веревка вкруг змеей резвится.
Такое может лишь присниться-
Настолько путь петли красив!

Обильно натёрто, скользит,
Шипя, застекленело мыло.
Всё кружится, влечет, манит…
Не сделать – не найти уж сил,-  и!..


Кирпич, капрон. Н.Л.О.
Wanda, масон.
Кофе, BUFETT.
No, Nein, Нет.


Слезы наших глаз невыносимы.         Слезливые гиены.
Мы скорбим за весь ушедший свет. Неземной хор.
Слезы белой матери по сыну
И по всем, оставившим свой след.

Гладкие слезливые гиены
Неземным прошепчут голоском.
И затянут сладостью сирены
Обо всем стыдливо – неземном.

Их благозвучание, как плоти,        с.205-206
Кладези душевные пронзит.
Словно плотник гробище колотит.
Нам воображенье parazit.

Эта боль насужена без меры.
И огнем её не растопить.
Сифилиса плутни и холеры
На алтарь любовный не сносить.

Слезы наших глаз ни чуть притворны.
Сверххрустальной высыхает соль.
Соль не из подмышек мышцы волонтерной,
А разбитых глаз слепая боль.

Мы такие разные скотины.
Но внутри единым языком
Греет нас исчадье серой половины,
Поднимаясь тонкой дымкой за бугром.

Слушайте, вслушайтесь, прислушайтесь:
Верим – не пойдет народ в потьму.
Собственными ручьми не порушайте
Столь обжитую судьбу – тюрьму.

Материк разбит на общежития.
Только в небесах оно одно.
Желтое, с билетами, словно перекрытие,
Падшее на снежную голову в гумно.

Пусть козлы – враги не переманят.
И у черта в тонком есть места.
Над крапивным семенем, наподобье пламя,
Воссияет в шесть концов звезда.

Застучат в бездумии бозоны,
Набирая уровень. И вот:
Лопаются в стыках циклотроны,
Надыбя историю в поход.

Слушай пенье наше материнское.
Правду слез гиен не обмануть.
Новое младое поколенье исполинское
Насосет до крови нашу грудь!..


















«Что за странная болезнь, когда разнообраз-
        ные мысли приходят в голову, а зачастую
там и зарождаются?..»

                Подготовленный



Надоело уточнение темы.                Соль-минор
Её не свернуть, не поломать.
Взяться что-либо изменять
Бессмысленно. Опять же, где вы

Найдете воздух? В чужих легких.
Зачем их вырубать топором?
Легче вырастить длинные ногти,
Запустить и пощупать живьем.

Он – не умрет. И мы живы будем.
Как все, чем моя мать дорожит.
И все же, Иван Алексеевич Бунин,
Пока есть тьма, что свет не сокрушит!


-Ну, что ж, зачнем. От благодатья      Соль-мажор
Не откажись, наперсник, наградись
Правоспасительной индульгенцией. Братья
Вознесут все почести ввысь,
В торжественной церемоньи. Корона
Отдана по праву. Все – за собор.
Пламя и песень. Корни и крона.
Горечь о мечтах до сих пор.
-Мне незачем в терпеньи раствориться.
На челнах с копьями я пожелал явиться.
Врагов смирять, самим не преклониться,
И, подвигов содеяв, удивиться!

От черного чая
Запах солёного сала.
Я – генеральный директор сарая.
Как ты меня нашла и узнала?
Завтра, с утра, допрос.
Сегодня, на ночь, я почти свободный.
Чувствую твой нетактичный вопрос…
«Какого фига?» «Что вам угодно?»
«Куда пропал?» «Вы, собственно, ко мне?»
«Как ты смеешь?» «Вам плохо? Are you sick?»
«Да ты ли это?» «Там, на портрете, на стене?»
«Псих!»
Музыка издалека, десятком скрипок.
Терпение надо в стремленьи к аннальному.
Несколько дрожь от сквознячного скрипа.
Да!.. Спать здесь не рационально.
Эй! Девочки! Вы не к нам?
А-а!.. Здравствуй, королева.
Слушай, сходи, принеси, дай… «Не дам!»
«Вспышка слева!»
Силён прыжок. Не менее паденье.
Друг Вова оценил бы по достоинству.
Был бы жив. Не разбей посуду! Терпенье
В обращении к злачному воинству.
Так одинаково звучит с разных уст.
Там нечем гнить. Глас разнотравий пуст.
Пойду прямить мозги зверью лесному.
Шмель вечно молодой. Впей жало, овод.
Ударь глухого слепень. Пух с озёр
Сдул ураганный ветер. Страх, мороз и холод.
Вот свежий разговор.
Есть капля свежего, часть правды…
Сгинь с глаз! Потом приди! Пошёл!
Одно с другим в гармонии: красиво, ладно...
Молитву перед сном заменит протокол.
Очков, конечно, не сыскать.
Серьёзных дел подобных давно уж не решалось.
«Магия… чёрная»… Ага! «Пришельцы!» Как знать,
Может, и впрямь что-нибудь приштибалось.
Чушь, конечно. Смешно. От этой фантастики.
Галиматья! Ещё кто-то сверху!
«Пришёл о двух метрах росту, бородастенький»…
А, интересно, в бороде бывает перхоть?
Я-то свою давно не чесал…
«Рты не раскрывали, но было понятно»…
Кто ж это народ смущал?
«Предлагали кататься по небу. Бесплатно».
Же всячески препятствовал. Предупреждал
Об ответственности. Всё равно дознаемся!
Завтра допрос… Устал.
Ночь хороша. А тут ерундой занимаемся.
Чувствую твой нетактичный вопрос.
«Видишь: звёзды как розы?» «Эти светляки?»
«Разве это не праздник?» «Что? Этот кейкоз?»
«Это звездопад!» «Много звёзд у врагов на груди!»
Теплится душа под любовным гнётом.
Её не сломать нажимом губ.
Умерли слепни, испугавшись взлёта.
Приди, мой ласковый и нежный труп!
Похолодев на несколько столетий,
Ожила. Ещё прекрасней встав из гроба.
Спеши в объятья с мыслью о лете.
По весне повеселевшего сноба.
Восторг слепит огнями безумья.
Раскалился от крови огромный глаз.
«Ты пришла!» - стучат жутким грохотом зубья.
«Ты пришла!» - гром и ливень – «Спаслась!»
Пей глупость безмерной чашей любви.
Пьянее нет сознанья во вселенной.
«Погуби меня, падшая, погуби!
Погуби мою душу нетленную!»



Нет тайны в том,                Лето. Зима.   
Что лето – дурная старуха.
С высохшим ртом
И носом, насиженным мухой.
Так и зима, известно:
Лёд, жаждущий вод в «горизонт»…
То живота разбухающий зонт.
Или, навеки – в замерзшее тесто.
Какая-то балерина скользит
Егозливо. Это – из «Спартака».
Которого обманул еврей (или жид?),
Не давший денег для решительного броска.
Спартак погиб в разгаре лета.
А кто-то в мир иной отправился зимой.
А я хочу уйти всего лишь от ответа.
А умереть – с тобой!..
Надо ли противопоставлять
Друг другу времена года?
Суть, человеческая природа
Души, спешит этот мир извращать.
Сам человек, раздробленный в щепки,
Также мыслит всемирный лик.
Но пространство и время спрессованы крепко
В, назло врагу, монолит.
Для Назарета мы коленопреклоненны.
Душа к святейшему зимой полна.
Мир, вытянувшись в античные колонны,
Достаёт до самого неба дна!
«Летом – хорошо.
Зимой – плохо.
Не люблю зиму.
Люблю лето.
Нет хуже, чем зимою.
Нет лучше, чем летом».
Хотя такая, как сейчас, зима
В дождеподтёках цельсиевых плюсов,
Реомюра с Фаренгейтом свела б с ума.
Где снег? Чтоб смогла убирать тётя Люся?
Такая зима не хуже, чем осень.
А, может быть, как весна.
Кайф по градусам. Мы не просим
Батареи стрелять до красна.
Равноденствие температур –
Противостояние крайностям.
Прекрасный климат для серых натур
И для большинства.
Но не для подготовленности и гениальности.


Умри в сознаньи цифра 104.                Комнаты 104. 105.
Родись скоропостижно 105.
Моя задача – тобой обладать
В этом мире.
Комендант корпуса неумолим.
Оператор расчёта. Страшный магистр.
Растаял. Информировал. Что ж мы стоим?
Бежим заполнить цимус – регистр.
Её мама – министр, её папа – артист.
А, скорее, уборщики оба.
Но каждый хранит музыкальный свист,
Извлекаемый из повапленного гроба.
Вызываемый страшным сливом.
Наборы начаты. Времени нет.
Распинаться, глядя в личные мотивы.
Трамвай в наличии, где же билет?
Где цифра, последующая за этой?
И была ли 104? Перед ней?
Хотя, несомненно, такая лепта
Может украсить худший из дней.
Диалектика снова диктует движенье.
Нельзя абстрагироваться от работ.
Но верю я в то, что моё воскресенье
Придёт!


В открытом окне – различный шум.                Смерть.
Вчера – деревня, сегодня – «Город».
Завтра – я знаю, но не скажу.
Затем – смерть. Приятно, что молод.
Что могу засмеяться громко.
Забыть о… впрочем, зачем об этом?
Мне надо денег. Купить карету.
Хочу прокатиться с одной девчонкой.
По городу. Ночью.
С купеческой дочью…

Вырвало губы. Жёлтый оскал
С замороженным взглядом.
Исковерканы лица. А рядом –
Хрустальный луг. Что я искал.
Я успел. Идя первым истлеть.
Остальных настигала смерть.


Вы живете в этой комнате?                Комнаты 104, 105.
Я живу десять лет напротив.
Не напрягайтесь. Ничто не вспомните
О моей запоздалой плоти.
Застенчиво обгрызаю торшер.
Вы – дурны. Может, это к счастью.
Не плачь. Я плачУ, мон шер.
Пеленою черт глаз застит.
Я ложусь, обожравшись крыс.
Голое тело под белые флаги.
Синие руки жаждут каприз:
Желтые листья лощеной бумаги.

В локтях – разбухшие шишки.
Безотчетно пялит плафон
Белый зрачок. Мастеру – вышка.
Где мой победный возгон?
Скабрезно хихикнув, замолкли уроды.
Выжидательна стойка. Предложьте ещё.
Но катастрофа – ей всё нипочём –
Нависает во имя природы.
Отстань от меня, плоскостопая.
Я жертвую желчным экстазом.
Хоть тяжко уйти, несолоно лопая,
От твоего манящего таза.


Беспобедное знамя                Человечество. Уроды.
Беспардонного племя.                Земной хор.
Бесподобные грани
На бесстыжих коленях.
Навострённые фиги
Серебра миллиардов.
Сексуальные лиги.
Золотарные фалды.
Оголтелая скупость.
Утончённая грубость.
Неприкрытая глупость.
Скудость, бедность и тупость.
Искорежены лица.
Изуродован облик.
Не пора ли омыться
На заслуженный отдых?


Любым своим сердцем поделюсь с тобой.             Боги. Черти.
Хотя ты достоин смерти. Хор неземной.
Простимо. Удались с сестрой.
Милосердие
Снизойдёт на пепельный цвет.
Обрети себя. Только не кайся.
Не встань на колени. Коленей нет.
Возьми сердце, сжалься!..


Лопасти смазаны кремом.                Город.
Я помню стены родного Кремля.
Петербургские статуи, блеск, вензеля…
Это была любовь? Несомненно.
Мало знают о ней;
Робко, достойно сожаленья,
Растворяюсь в лицах людей,
Ликах святых; в сомненьи
Чувствую необходимость слов.
Хочу бежать. Чем кончится, не знаю.
Мне не пережить это вновь.
Лучше уйти под колёса трамвая.
Кто-нибудь наступит на
Белый оскал. Ужалить не смею.
Кто понял, как дорога длинна,
Пытается уйти быстрее.
Но, уходя, я возвращаюсь.
Но, опускаясь, возношусь.
Но, умирая, воскрешаюсь.
«Жди меня, и я вернусь!»


Вкруг рта валы ослепительной пены                Слезливые гиены.
Растут. Истощая нервный запас. Хор неземной.
Завидуют! Ждут громогласное «фас»!
Ворваться в огненные геенны!
Нет унизительней сердцу
Кары, как ждать бесконечными днями
В клетке. На цепи. Камнями
Падают слёзы. Глупо наследство
Зловонных слизокровий, падений слюны
Слезливых глаз. Слезливые гиены
Стыдятся. Бедные псы сатаны
Лишены прав половой гигиены.
В их размноженьи заложена боль
Вечных традиций. Жалость душит.
Выступает пятнами потная соль.
Замри, рука! Заточение лучше
Потока пандемии. Всепроникая,
Зарезвится смерть. Поколеньями падать
Начнёт скоростная
Падаль.
Пусть, умиляясь, смотрятся вниз,
В отраженья неразложенных материй,
Божественные зверь и
Тварь. Из подземных глазниц.


Лежа в глубокой берлоге сна,                Комнаты 104, 105.
Заканючь о зелёной поляне. Солнце
Не видимо. Поднимаясь на
Горизонте.
Звонче
Запоют радиоволны планеты.
Развинтив остывающий люк,
Ты попробуешь вырваться. Только это
Не в компетенции рук.
Есть выход: оборотиться в птицу.
Влететь козодоем в кровать
Ласкающей преданно полудевицы.
Но комната 105 – это 105!
Нельзя. Немыслимо. Невозможно.
Не раскрывай резервы объятий.
Нет ничего более ложного
Цифры 105-й.
Промахнешься – жизнь прожита зря.
Не успеешь – многими жертвами о-
Бернётся событие. Духи, и.о.
Сатаны, боги отвернутся. Стезя
Зазыблет. Закачаются доски.
Пола. Они, оказывается, не так плоски.


Смотрите!Голое девичье тело               Великие. Чудовища.
Рядом с юношеским. О, сколько             Хор неземной.
Ошибок! Это чертовское дело
С наскока не выполнить толком.
Хочется подлететь, помочь.
Но наложен запрет.
Жаль! Если бы ты была моя дочь,
Я б рассказал тебе всякий секрет.
Если бы ты был моим сыном,
Я воспитал бы в тебе чувство долга
Перед женским родом… дубина!..
Да-а.. с наскока не выполнить толком…
Нету сил глядеть на изврат!
Лучше слетать к транссексуалам.
Их бред выводит меня к анналам
Тайн бесполезных затрат.
Неинтересен мир в проявленьях
Любого свойства. Единственно быт
Половых отношений выводит к стремленью
Быть.
Исчезнуть проще. Сложней
Увидеть новое. В любом, приходящем
В голову, вижу сотню нулей.
С единицей, за ними стоящей.
Видимо, скоро сойду с ума.
Дематериализацией пахнет.
Нет милее правды лгуна.
Ложь видна. Пахнет вспыхнувшим магнием!..


Золото правой руки тревожит.                Вурдалак.
Со скоростью пять сигарет в час
Совесть внутренность мерзко гложет.
Пробираясь в тоннеле удушливых спазм.
Попал в гильотину и был отрезан
Последней пуповины кусок.
И ещё, некто рядом, сделал прыг-скок,
И взглянул отрицательно трезво.
Я – в нетерпении мистера Скока.
Ну, скока можно! Рашпиль – шабри!
Первая индифферентность заскока
Прорезала левую часть груди.
Отчётливо громко правое сердце
Стучит. Тук-тук!.. Невозможно слышать!
Убавьте, пожалуйста, некуда деться,
До нуля этот звук, дядя Гриша!..
Скосив на 180 градусов глаз,
Курица, балансируя, с жерди
Смотрит. В этот тоскливый раз
Она в ночи белеет как смерть. И
Ставка на право владенья землёй
Сделана. Где же мои документы?
Что же, я весь – ожиданье момента.
Неужто ты снова смеёшься над мной?
Снова распускаются когти.
Вырастают из дёсен клыки.
Крылья, от кисти, всё дальше, за локти.
Появляется вера – кругом враги-и!
Влажны перепонки крыльев
В ночной прохладе.
Полёт зовёт. Желчь свою вылью.
Не страшно! Омоюсь в кромешном аде!


Трясутся потные руки в движеньи             Дети. Крысы.
К тонкому горлу с мягким пушком.      Хор земной.
Тварность – свобода ритма. Крысиным смешком
Давится младенец. Достиженье
Не в этом. Вырви лицо из земли.
Раскрой забитые грязью веки.
Видишь: мы остановить не смогли,
Как в блохастых крыс превращаются дети!
Розовость кожи покрыта ворсом.
Крысиная рожа, хоть пахнет свиньёй.
Неотличим от детского голоса
Их писк, постепенно перерастающий в вой.
Лужи пота из мокрых рук.
В бездумьи душить крысиные свары.
Младенческий плач – нет страшнее кошмара.
Выползает из крысы розовый труп.
Будто по темю – удар молотка!
Младенческий плач – нет страшнее кошмара.
Но крыс душите в младенцах, пока
Не выросли свиньи с змеиным жалом.
Миллионы великих не держат ритма.
Валятся на пол с сотнями мёртвых.
Эх, жаль! Впереди – главная битва.
С тьмою уродов человекомордых.
Хватит ли рук задавить человечество?
Мало чудовищ на смертную душу.
Припаду, земля, к твоей наруже.
Дай чёрной силы, родное отечество.
Но дети не дремлют злостью.
Рубинами режут глаза в ночи.
С мечтой об уродстве вонзаются в кости.
Скрепя скелетом. Крича: «Палачи!..»
Но им уготован рай.
Под алым мечом хвосты и уши
Обрубаются. Мразь истекает наружу.
Из крысиного хора. С единым визгом: «Вонзай!»


Шлёпая в лужах серого города.                Город.
Отражаясь в неоновых отблесках.
Позеленев от нагрудного золота.
Медной трубой прорываясь к доблести.
Чёрным котом пролетая под крышей.
В глянце белых встревоженных тел
Движется! /Только, пожалуйста, тише!/
Холера! Удушливый ветер насел
На город, давя железом рук.
Скрипят прогнившие сваи устоя.
Болезнь социальна. И каждый сук –
Виселица для защитников строя.
Бьют колоколом сердца в агониях.
Глаз объектива залила желчь.
Не разводите слюней в антимониях.
Над умершим отцом. Всё сжечь! Сжечь! Сжечь!!
Люстра  в лучшем зале области
Покрыта помётом умерших птиц.
Чёрной змеёй приползая к доблести,
Задевает шкурой божественных лиц.
Дома, деревья, парки, фонтаны,
Рельсы, мосты, бензоколонки;
Грани кристаллов, смердящие паны
Покрыты прозрачной заразною плёнкой.
Белый ужас в районах больниц.
Жирный пепел из труб заводов.
Смерть коснулась ментов и актрис.
Поднимаясь до депсвода.
Знал ли ты раньше это равенство,
Любимый город? Тебе и не снилось,
Что все предстанут в одинаковом качестве
Перед магическим знаком могилы.
Соединились на все времена
В ненависти закалённые классы.
Гиена с уродом, вождь и сатана.
Чёрная и белая расы.
Это – первейший козырь пандемии.
Безмерно властвовать, соединяя.
Гордость превыше! Редкая стая
Имеет членкоров сией академии!
Каждый рубит по жилам сук.
Каждый в этом стремлении молод.
Не веря в крепь на выворот рук,
Камнем и сталью завинчен город.


Оставь мелочь. Сыграй роль                Катастрофа.
В чувственном мире.
Грёза – мать провинций – позволь
Раздвинуть ноги твои пошире.
Чтобы стопы до краёв земли
Достигали, где нечему спрятаться в спешке.
Изметались трусы! Исчезли нули.
Нищие дохнут в угаре ночлежки.
Но богатый, роющий бомбо-
Убежище, летящий ввысь –
Проглочен также. Начало с помпой –
Моя слабость. Сильней, чем зажаривать крыс!
В чёрном пепле завыли вулканы!
Зелёным адом взметнулась цунами!
Эндрю и Ллойд! Гранитным формам – смерть! Стаканы
Поднимут скалы в бушующем водном пламени!
Кровь полнее затопит реки.
Забурлит вперемешку с лавой.
Славолюбы взорваны в Мекке.
Землетрясению – слава, слава, слава!..
О, ты – мать воды – грязевая сель,
Не души костёр ледяными руками.
Оставь мелочь, чтобы Самъель
Смог похохотать вместе с нами…
Темень сомкнула уста. Сладка
Лиловая песнь подруги Голгофы.
Я – плачу? Боже! Ведь так хрупка
Нежная душа Катастрофы!..


Тянет злую лямку.                Слезливые гиены.
Полый, как чёрт.
В чём-то ты прав. Самка
Ставит аккорд
На венозной жиле.
Медленный звук
Потечёт. Милый!
Как тебя зовут?
Не бей воронья!
Кто склюёт падаль?
Жрёт жёлудь свинья!
Но надо ль, надо ль, надо ль
Ей жрать?
Пусть – кобыла.
Упасть
Не забыла б.
Лишь в этом я вижу награду –
Жрать падаль!


Пора начинать.                Трутень. Пчела.
И заполнить эту белую страницу.
Я как-то завсегда привык соизмерять
Всё с тем, что пчёлка – всё-таки девица.
Но слепота проходит.
Зрелость, её мудрость помогают в этом.
Год в подвале с неоновым светом
На первичность трутня наводит.
Я разгребал проблему.
Как кочергой разведённую шею.
С тех пор потерялась суть данной темы.
Склероз, отдышка… в общем, старею.
И всё равно я припомню
Несколько незначительных, с первого
Взгляда, моментов. Довольно бескровных.
Трутень… одною из вер его
Была незыблемость положения.
Константа сложившейся ситуации.
Суть корень жизни – чреводвижение.
Единовременная прострация.
Ничего не изменить в природе
Вещей. Комплекс связей, конструкций
Однонаправлен. Изменения в роде –
Происки нравственных институций.


Гнилые зубы болят.
От холода распухают дёсны.
Исключительно ад.
Несносно.
Когда-нибудь и это окончится.
За мостом: доползу, хоть глазком,
Ещё раз, взглянуть. Так хочется.
Ляг на картину жизни последним мазком.
Заключительный аккорд. Хлопки.
Звонкий зал. Деревенские месяца.
Все звуки мира, ах, далеки
От добровольного из Петродворца.
Стук молотка огромную сумму о-
Бозначает. А сам – так дёшев.
Я был весел, нынче утром. Но
От этого не становится меньше дёсен.
Железными клещами из глубокого рта
Палачёвская красная шапочка
Достаёт горло. Инструмент певца.
До свиданья, кормилец. Лапочка.
Икра минтая коричневей дня.
Постодержцы мне не простят.
Я просил только мясо, свинья.
Не приноси целиком поросят.
Птичка – какая ты, право, невписанная
В местный ландшафт. Несуразно, птичка.
Кровавый клюв, ноги обгрызенные –
Принеси мне топазовое яичко.
Воспой, лазер, яркую песню
Незамутнённою тонкой струёй.
Пенью грудь подставляет наместник.
Не стыдись, птичка, спой.
Я хочу сказать «открылась дверь»,
И пишу «заскрипела ночная темень».
Шумнулся под полы кот – скотина – зверь.
Вошёл простодушный филолог Веня.
Теперь порассуждаем, что произошло.
К чему? В сырую ночь, без стука?
Постой! Сегодня же 13-е число!
Май! Нет! Ты глянь! Не позабыл, курилка. Сцуко!..
Теперь придумал я! Зачем сие дрекло
Нахлынуло в чистейшие светлицы?
Везде, всегда идёт речь о девице.
- Она, скажу по правде вам…
- Но-но!
- Тогда, быть может, о другой?
- Она-то чем тебе не угодила?!
- Да, так… то «милый» назовёт, то «дорогой».
Так растревожит геморрой!
Смеётся! В бок ей шило!..


От любимой до порога – шаг.                * Любовь.
От порога до любимой – вечность.
Дайте выбросить белый флаг,
Раскрывая мужскую беспечность.
Из числа очернённых дел
Isolation придавит душу,
Флаг, скорее, чёрен, чем бел:
Прикрывает мужские туши.
Красная кровь впитается в чёрную землю.
Белая туша останется гнить.
Но другие идут, не внемля
Единственно верной жажде – длить.


Аккуратней выход придумать не вправе.            Смерть.
За внезапность выхода нужно платить.
Расстаюсь с действительностью. Только б славе
Не пришлось за мной бесполезно ходить.
Расщупай пульс под надутым глазом.
Испей стакан краснеющих сгустков.
Подкати к горлу смертельные спазмы.
Облачи вивисекцию в нежность и чуткость.
Заботой о ближнем путь уложен костями.
Свистят дыры на тряпках лёгких.
Поздоровайся, вымазав руку соплями.
Забей на солнечном сплетеньи чечётку.
Будет праздник тепла и смрада.
Чавкай переработанной жижей.
Бывшая кожа, под цвет шоколада,
Достанется всем, кто ноги оближет.
Выдели яд из гниющего мозга.
Игла всосётся по самый шприц
В ягодицу. Лицо, натёртое воском,
Не из музея Тюссо восковых лиц…


Аллергия на коричневом старом диване           Комнаты 104, 105.
Достигла своих высот, красуясь перед тобой.
А ты, молча боясь, что зачешется тело и станет
Невыносимо терпеть, описывал похоронный строй.
Выла снежная радость, пытаясь подделаться
Под собачью. Что, впрочем, удавалось нескладно.
Поскольку мальчик, в постели, успел раздеться.
И он знал, что никто не ответит «да, ладно!»
Но кто-то рядом, материализуясь, мешает
Забыться от тяжких мыслей. Чёрт! Неужели
Нечисть добралась и до меня? Кто знает,
Какими знаками отгонять!.. Но не успели
Мысли запутаться в тесный комок для решенья,
Как улыбнулась рядом лежащая белая ведьма!..


Слишком часто. За стенкой. Кричит.                *Любовь.
Но нельзя сказать, что я сплю
И слышу. Всё ж приятней, когда молчит.
Я, честное слово, так больше люблю.
Рядом. Молча. Чувствуя тепло.
Чувствуя момент соприкосновенья.
Знаю – молчаливое трепло
Лучше молчуна от многословенья.
Это мой неподразимый стиль –
Смерить тишиной тяжесть добрословья.
Океан назвал бы это – штиль.
Каждый идиот назовёт любовью.


Свежесть – мать неподдельных открытий.            *Мысли о…
Пользуясь благосклонностью дней,
Я возмущаю тайну. И нити
Правды тянутся к мысли моей.
Но природа ли мать? Спорно
Звучит для меня уже сам вопрос.
Наитие подскажет притворно,
Что да. Это – верно для малых доз
Облученья действительностью. Сюр
Претит высказывать это вслух.
В спешке. Спешка – религия кур,
Взращенных в среде старух.
Если не раскопана суть –
Жди. Всплывают обрывки лучей
Из мозга, высвечивая путь
Всеобъемлющей скромной правды моей.


Раздевайся для истины. Пусть тенета                Макрокосм.
Не останутся шляться во мраке.
Выйди всякая на свет. Особо вон та –
Ожиревшая хуже собаки.
Совесть, проданная за косые глаза,
За капроново-тёмную ляжку.
Пыль сотри со скамьи. На свинцовых трусах
Понаклёпаны «ультрамонашки».
Нет того, что нельзя не тобою назвать.
Глубже тают открытые сферы
Знаний. Только затем, чтоб тебя не узнать.
Лишь умнеют отцы-пионеры.
Макрокосм – устремление глупых затрат.
Вожделение высших созвездий.
Построение функций, моделей и правд;
Вознесение тайн и известий.
Истомившийся памятник падших плодов,
Напевающий в нос самоскуку.
Ерунда эшелонишек и поездов
Исчезает в бездонную руку.
Разделён хромом скальпеля в области рта,
В изболтавшихся шёлковых нитках
Виден синий язык – щекотящая мзда –
Микрокосм. Половая улитка.


В золоте солнечных струй.                Пьедестал.
Чуть боком. В полуанфас.
Художник – ты это так нарисуй,
Чтоб гений предстал без прикрас.
Сотни оттенков зелёнкой по бронзе
Разбросаны, как задумано въявь.
Тени скользят на ручном горизонте
Паряще. Готов отправиться вплавь.
Можно откликнуться на толки в верхах
Каким-нибудь оперативным арестом.
Выселить. Пусть поживут в Соловках,
Пока Южный полюс не выделит место...
Эти дрязги не всколыхнут исполина.
В его резервах единственный аргумент:
Молчать брезгливо на всём, пахнущем псиной.
Чувствовать свой славный момент.
Пьедестал, куда ставят. Пьеде – стал!
Стал, как хулиган посредь тёмной улицы.
Не обойти, не прокрасться меж ног. Оскал
Чистых зубов освещает. И храбрый зажмурится.
Чувство собственного превосходства.
Попирание человеческого достоинства.
Доблесть морячка-краснофлотца.
Па-прашу вас не беспокои-ться!..
Невидимо пройдём сквозь грыжу.
Пощекочем урода пинком под зад.
Наш пьедестал неизмеримо выше.
Если это не Петроград.
Рассужденья об интеллигенции
Не стоят самых заманчивых денег.
Инквизиция до квинтэссенции –
Вот вам ЦК ПП НЦ (б. и м.) ОО, тов. Ленин!
Воду – матросам! На суше –
Мёртво! На тебе, ешь!
Немецкими руками задушим
Кронштадтский мятеж.
Развалюция в сожительстве
С контралюцией и евронацией
Создало правительство…
- Ну, застебаться!
История, пахучей сточной канавы,
Уходит в корни собственного пьедестала.
Коловорот природоведных сублимаций.
О, либидо, как твой характер крут!
И хватит всем коротких коннотаций –
Не соскользнуть в бетон. Как кур в ощуп.


Я не смогу любить размытых красок                Комнаты 104, 105.
На чёрных ненадкушенных губах.
А также невообразимых масок,
Вселяющих грунтовым цветом страх.
Тяжёлых платьев, душащие тело,
Высоких кирзовых воротников,
Налёт помады, канифоли, мела.
Тупых и многослойных каблуков.
Огромных кольц, сгибающие пальцы.
Наполированный паркет ногтей.
На шее выступающее сальце.
Манерные ужимки sex away.
Монетный бреньк под черепной коробкой.
Кривое тело, молодость твою
Я не смогу любить, моя красотка,
Когда-нибудь. А вот пока – люблю…


Вот подошла отличною походкой                *Дополнение.
От тех, что приходилось мне взирать;
Которую люблю всегда. И, всё-тки,
Она перестаёт надоедать.
Сам не захочешь добиваться счастья –
Тебе помогут. Только не сейчас.
Прости, что не сумел с тобой поогорчаться.
Меня зовёт родной рабочий час.
Второй, и третий, и четвёртый тоже.
А там, глядишь, забыл свои слова,
Что обещал. Что, мол, исполнить можешь.
Работой так забита голова.
Но, уходя, выкручивая свечи,
Я вспоминаю о твоём плече.
Бегу искать. Что невозможно в вечер.
Ты мотыльком сгорела на свече.
В любом дому останешься развлечься.
И мой досуг так тяжек, что в слезах
Не понимаю, как мне уберечься
От одиночества…


Люди несчастны. Каждый – в своём.              **Дополнение.      
Горе – расплата за грех. Чей-то.
Не даёт жизни big operator.
Но когда мы остаёмся вдвоём!
Я так влюбился в эти мгновенья.
Я так! Что не могу рассказать.
Ты – символ отождествленья.
Ты – всё, что хочу растоптать.
Мгновенья любви прекрасны.
Мгновенья тянутся долго.
Мгновенья раздают потомкам
Вечные семейные ценности кассы.
Ценность для меня – стих в объятьях
Твоих, замерзающих в работе, рук.
Не заглянуть. А хотел бы знать я,
Где стоит подшипник у сцук?..


Киносценарий шёл по накату                Небеса.
Из комнаты 104 в 105.
Но, перепутав в «Кукушке» палату,
К нему вломилась нескромная лядь.
Мощной экстраординарностью
Гениальность наружу рвалась, блеща.
Во временной экстремумальности,
Завыв, он начал с плаща.
В этот же отрезок времени «дельта»,
Шуршащим движением, как жухлый лист,
Видно, тоже спутав чью-то постель. Как,
Не знаю. К ней вошёл террорист.
Крик о помощи не звал в ночи.
Известно, ею чтим Мопассан.
Ведь террор так красив. Дорогая, молчи!
Завались и … смотри в небеса.
Киносценарий, вращаясь к утру,
Доматывал измождённую плёнку.
Разлука интервалом в пять минут
Хлопнула двери. Приглушённо-звонко.
Утро – превращение ночных сказок
В кошмарные сны. Где девичья коса?
Где робость подростка? Какая зараза
Прокралась, не испросив небеса?
Встреча уже в половине восьмого,
С тем ударом взглядами в пол.
От стыда – не скромности. Не от смешного.
Чужая близость близит раскол,
Хоть помогает слепому влеченью
Убыстриться в развитьи картин.
В дум низких осуществленьи.
Идите отмыться – один на один.
Киносценарий сорвал крупных планов;
Эротика выплеснулась в виде клякс.
Взорвался аппарат киноклана
От непомерных затрат, цен и такс.
Новое качество неуловимо.
Любовь не передать, хоть ты тресни.
Глаз камеры – мёртв, воображенье – незримо.
Изображенье всегда пахнет плесенью.
Поняв это и многое подобное,
Истинные деятели искусств, устав
От совести, постарев, в преисподнюю
Отправились. А кто-то и в небеса…


Чтобы не говорить долго.                В память о пляжном мяче, ни
/А долго говорить всё ж придётся/.      разу не увидавшем воды.
И не испытывать терпения волка.
Я – полюбил. /Пусть и это зачтётся/.
Тривиально, что же! Забудь толк
В этом мероприятии,
Если ищешь выгоду, волк.
То не набивайся в приятели.
Не по пути. Дорогой длинной
Без друга, знаешь, не всё равно.
Молчанье опустошает. Противно.
Я не испытывал этого давно.
Она /назовём её Мирой/
Была /то есть, есть!/ молода,
Умна и, почему-то, красива.
Что случалось с ней не всегда.
Но в отдельные моменты жизни.
В отдельных комнатах. В отдельных
Случаях. Отдельном снобизме
От всех. В похолоданьях недельных,
Душевных простоях, женских тревогах,
В сомненьи о будущем /и ребёнке/.
В думе о монастырских дорогах
Мне не пришлось застать. Звонко
Лилась жизнь /я приукрасил/
Через край /но кувшин бездонный!/.
Всё вру! Простите! Не в тот «классик»
Упрыгал мальчик бездомный.
Лучше сыграю в пляжный мячик,
В ожидании звонка телефонного…
Вот и звонок! «У аппарата!..»
Впрочем, вам это не интересно.
Лучше попробую серенаду
Набросать /а как? Неизвестно/…
Гляди, как пруд укутался туманом.
Луна укрылась шапкою кустов.
И ты - накройся. Шалью. За бурьяном
Пройдёт немало медленных часов.
Я расскажу тебе, чего ты хочешь.
И покажу, где надо целовать.
Но обещай мне, что не захохочешь,
Когда придут отцы твои вязать!
Но смерть приму, как подобает мужу.
Собьют главу карающим мечом.
Так хоть сейчас прильни, как-будто нужен.
О чём ещё прошу? Да ни о чём…
Действительно.Серенада похожа
На семейную сцену. Без тёщи.
И то, слава героям! В берёзовой роще
Так дико смотрится кухонный ножик!


Передо мной стоит задача:                ***Дополнение.
Исписать как можно меньше листов.
И как можно больше из них – иначе,
Чем позволяют Беренштам, Багрицкий и Батюшков.
Но стар трифилис моих мечтаний.
Не состригу купонов честей
С обсопливленных вампи-желаний.
В исподней вышла! Вонзай скорей!
Старый, в коричневой раме, снимок.
Фотографический.
Замазываю густым слоем грима.
Торопливо-нервически.
Из трёх мест – разная информация.
Из трёх мест! Чёртова шпиономания!
Донос извращён! Бывших ранее
В гетто – отправить в резервацию.
Комод? На вынос. Через окно.
Спальни. Это моя!.. Кто там лежит?
Ладно… торопитесь, разбираться потом.
Опять донос на меня… я – жид?
Старо. Шкаф с документами? В дверь.
В среднюю машину.
Я тебя прошу, не тяни резину.
Одевайтесь и уходите быстрей.
Где я? Куда попал? Кто здесь? Как там?
Отрекайтесь от замшелого вранья.
Не верьте неимоверным фактам.
Я – улыбчивый парень на фоне жнивья.
Руль от танка закопан под домом,
На время. Там же дуло и пулемёт.
Сон нейдёт. Зубы скрежещут от стона,
Когда ж любая власть пройдёт!
Мелодия насвищена 30-летней ведьмой.
Впрочем, pardon, ей, может, 31.
/Тогда, за обман, исхлещите плетью.
/Только смазать, толстый слой, грим.//
Очередной раз не понимаю,
Как далека истина жизни,
Природа вещей. Снег – тает.
Дождь – идёт. Мозг – киснет.
До свиданья, я просто умер.
Не успев дочертить до конца
Линию, изобразившую б нумер,
Означающий милостливого венца…
Никогда не приветствовал слово «тупик»,
Протупив в уверенности, что их не бывает.
Но он громадой предо мной возник.
Как груда каменных атлантовых маек.
Всё! Это – тупик! Нет места из плена.
Во времени не научившись возвращаться,
Цивилизация гонит меня на стену,
На которой мне посчастливится распластаться.


Я больше не узнаю этой тайны.                Наедине.
Поскольку эту тайну я узнал.
Не назову движение случайным.
Хотя о нём, чеслово, не мечтал.
Но понимать мгновенье научился.
И вовремя заметил яркий свет,
Который от тебя ко мне струился.
Маня без суеты последних лет.
И я – разделся. Снял свои обузы,
Стеснявшие биения души.
И просветлённый без такого груза,
Осмелился уснуть в твоей тиши.
И тайна, извиваясь в страшных муках,
Посмертно побеждённой уползла.
Но этой тайной, вот какая штука,
Мне ничего не дали, кроме зла…


Он ждал. Он верил в судьбу. Потому
Что был простой человек.
Хоть много, что было известно ему,
Не знал никто. И через век.
- Вы только скажите, я брошусь в окно.
- Не вздумайте, вы мне нужны.
- Как собака?
- Почти, но всё равно.
Будьте. Потому что должны.
Грань переросла в остриё.
Остриё, став иглой, пошло на укол.
С целью, которую ждал женский пол
От неё.
Свершилось. Но вдруг возник дикий крик.
Из ранее спокойных красот.
Препарат – использован. Работа – шик.
Результат – отличный. Клиент не тот.
Игла покраснела, уйдя в переплав.
Увеличив объём нержавеющих руд.
Свершилось. Что делать: другой кадавр,
Обличённый в форму, несёт маршрут.


На дерьмо поэта священное                Отступление.
Кровожадные мухи слетаются.
Пировать на святом собираются.
И глумиться над ним!..


Мне стало странно от жизни такой.
Миссис CPSU склонила влево.
Усталость сильней. В английских напевах
Всё чаще тянет русской тоской.
Дюралевый обруч стянул туго живот.
Худое лицо – усталости много.
Я признак покоя – нож – кладу тебе в рот.
И пульс твой в глазах обозначен тревогой.
Скрежет полыни на стёртых зубах
Помогает не пить, как овёс от куренья.
Чувствую запах деревни в стихах.
Жаль, это только для развлеченья.
И чужие ласки на ушах золотухой
Повисли, как спелые гроздья калины.
В сердце – стук от колёс, во рту – горько и сухо.
Не пойму: это прёт козлом или псиной?
Не успел звонить – обрубили провод.
Не успел сказать – топором по шее.
Я устал отказываться от спиртного.
Но зудится гнидой, что что-то успею.
В жёлтых мозгах не почать извилин.
Не хватит рук, сколько раз был ублюдком.
Не перечесть послесмертных усилий.
Бездна чужого в подобьи рассудка.
Сколько фекалий просилось наружу.
Хотелось думать, что их не пустил.
Вся эта возня вскоре вылилась в лужу.
А ребёнку вдолбили, что он напрудил.
Я ходил к тебе, ты знаешь, зачем.
Я бежал оттуда, ты знаешь, от кого.
Я просил тебя сделать, ты знаешь, что.
Но всё же это не решенье проблем.
Пятый этаж! Надо стать осторожней.
Не забираться выше второго.
Согласись, без выпивки нам невозможно.
А прыгать с пятого слишком сурово.
В голову – подставка для сковородки.
Я не успел допить свой щербет.
Я б справился с ним. И с тобою, красотка.
Если б шум не слыхал дядя Миша, сосед…
Противостояние миссис CPSU.
Я в твоём плену.
Будь моими глазами.
Слухом, ртом, руками
Загребущими.
Будь телом моим
Завидущим.
Только сними чёрный грим.
Дай упиться лицом.
Не сочти наглецом…
Я  собираю гвозди, на каждом кто-то висел.
Я собираю стулья, на них кто-то стоял.
Я собираю верёвки, их кто-то намыливал.
Я был свидетелем всех этих мрачных дел…


Таскать бревно с собой приятно. Правда, потом болит плечо.
Я гулял с одной девочкой в берёзовой роще.
Да нет! Не девочкой. Но целовались мы с ней всегда горячо.
Я был подл, низок. Мы расстались. Чего же проще?
Не узнав ничего другого, более глубокого и затейливого,
Не изведав тайн, конечно, поверхностных, но и чуть-чуть…
Наступила мозоль радости и недели свобод.
Свободен только дурак. Любовь – дрянь. Без – жуть.
Гитара перестала пылиться возле ковра в углу.
Снята запись со шкафа. Магнитная лента черна от грязи.
Не думай, что философ, даже если сцуко, то лгун.
Не гляди в одну точку. Что-то ты там увидел разве?
Часы разучились бить, так пусть хоть звонят почаще.
Лампа перегорела. Не найти дверь, к свиньям собачьим.
Замороченность кофе крепче и слаще.
Осталось только уйти к собакам свинячьим.
Из-за меня стригли волосы и объедались таблетками.
Делали причёски, завивки, красили ногти, губы, ресницы.
Драли брови, платья, штаны. Хоть я и урод редкий.
Но я был подл, низок. И мы расставались с женщинами и девицами.
/Не так часто, как я об этом пишу.
Скидочку вымысла сделать прошу./
Всю ночь провалялся на соседней кровати.
Утром она объявляет: «А что ты мне не сказал?
Что ты был рядом?» «Я стесняюсь женских объятий»…
Просто я подл, низок. Мы расстанемся. Сам себе помешал.
Таскать идеи с собой приятно. Правда, потом болит голова.
Я был как-то влюблён. И все двадцать раз обманут.
Я подл, низок. И понимаю, как могут ранить слова.
Которыми отвергают и посыпают, как солью, раны.


Это по крыше бредёт слепая зима.                *Слева.
Она не зла, но стара.
И ты это сделал не зря:
Убил в себе весну, как и я.
Снова пришла весна.
Я знаю, что она хочет.
Её жажда смешна.
Но практический вывод точен.
Я чувствую тёплый кров.
Разлив удесятерён молчаньем.
Пайка – радость для дураков,
Греется в моём кармане тайно.
Твой оркестр меня убаюкал.
Я – согласен. В последний раз!
Испытать нервы Гайдна и Глюка.
Предать Бетховена за Скрябинский экстаз.


Разогрей моё сердце в ладонях.                **Слева.
Разморозится мясо, Закапает кровь.
Ты – с чужого стола, но я понял,
Кому ты подаришь себя и любовь.
Это будет прекрасный ужин.
И ещё неповторимей ночь.
Согрей меня от весенней стужи,
Любимая Одином немецкая дочь.
Я жалок. Люблю печаль и пощаду.
Подарок не вправе отблагодарить.
Слишком мало золота в моих складах.
Очень мало сил, чтоб тебя умертвить.
Но я буду петь, играть в твоих ранах.
Увидишь, они зарастут со мной.
Счастлив в тебе. Обрёл покой.
Грандиозно! Божественно! Странно…


Чёрный полог раздвинул веки, ноги.                ***Слева.
Восхитительны пути тайны.
Возникают, безразличны и строги,
Могильные линии хромого дизайна.
В чём же свежесть? Это – запах мяса.
Вновь гниль разворошить надо.
Однозначно не приемлет раса
Мёртвое, обзывая падаль.
Но не стоит вдаваться в деталь.
Механизм оживленья известен.
Только нужно /Есть ли? Не уверен. Жаль!/
Слишком много злости и мести.


Ты не хотел понять.
Ты – шёл.
Ты – шёл.
Смерти в пасть.
Боясь упасть.
Свернуть и, самое страшное, встать.
Я пробовал тебя равнодушно
Взглядом. Чего мне терять!
У мадам Тюссо не так уж душно.
И там, я думаю, вполне может стать
Всякий: живой и мёртвый.
Загробные замки приятны глазу.
Я плыл по кладбищам первого сорта,
Но не предался в молитве экстазу.
Добро и зло противопоставлять
Неприлично. Это ведь так похоже.
Просто ты надрался, пьяная рожа;
И во время атаки не можешь встать.


Are you sick? Don’t mention. Это пройдёт.        Мыло. Верёвка.
At the speed of sound – клейстер для мышц.
Бьётся пульсирующая мышь,
Засылая кровь в одну из аорт
Сиамских близнецов, сросшихся в чреве.
Уродов – тьма. Закрой свои глаза.
Ворона жрёт падаль. Капусту – коза.
Свинья – детей. Корова – клевер.
На подножных кормах вырастают ногти;
С синей грязью под жёлтой дугой.
Смерть зовёт. Мы просим, чтоб кто-то другой.
Отвернитесь, бабы; смотрите, доктор.
Избивая судорогами of breake-boy,
Мышь пульсирует в жестком ритме.
Умрёт – ошибку не найти в алгоритме.
Повернитесь, женщины: вот он, мужской…
Любовь, ненависть, порок, рок, честь –
Раздробленье единицы, игра с нолями.
Для этого всего определенье есть:
Мы – с вами.
Напрасно искать преграды ничто;
Всё – для сокрытия собственной глупости.
Только лето теплее пальто.
Только мгновенье сильнее минутности.
Мыля верёвку на дедовском стуле,
Пихая таблетки в накрашенный рот,
Не думайте, что вас обманули.
Вы боитесь мышь – королеву аорт.
С удовольствием – если б было можно.
С наслаждением – если б точно знал.
С восхищением – если б стало возможно,
Я проснулся бы, если б спал.


Остановись на чуть-чуть.                Клеватель мозга. Ведьма.
Высунь голову из автоклава.
Ты первый не испугался взглянуть.
Слава тебе! Слава! Слава!..
Сомкнутый глаз ожил.
Час остановился в задумьи.
Тихо раскрылся гроб. Колдунья
Подтолкнула. Нет больше сил
Противиться. Я падаю во тьму.
Не хочу молодость. Страшно
Терять сознанье. Милая пашня –
Не надо… Видно, быть по-сему.
Чтобы себя обресть –
Не забудь умереть. И снова
Ты очнёшься. В теле чужого.
Мозг твой. Зависть, лесть
Выплеснутся из других наружу.
Новая жизнь с мозгами удава.
Ты первый не испугался. Ну же!
Встань! Слава тебе! Слава! Слава!..

Весь в мозгах клеватель мозга.
Был бы он не без мозгов,
Не отдайся маэстозо
В накоплении носков.
Расцветёт багровой розой.
Носом в лунку окунёт.
Не раздавит, так сомнёт.
Улыбнётся. В белой коже
Проступает красный след.
Нет сомнения: он мастер.
Анимаст. Сомнений нет.
Шлягер, канцлер, клерк and клястер.
Идиот унд компаниа.
Глухонемодельтания.
Глазошноподальтония.
Экстрашизеофрения.
Топчет брюхом свежий пласт.
Многогранный пелеаст.
Мозгоклюй – душитель ванной.
Пожиратель рыбконсерв.
Сеятель асбестной манны
На больной дрожащий нерв.
Ускоритель выделений.
Укрыватель прошлых лет.
Нет сомнения: он гений.
Глистофоб. Сомнений нет.
Но одна мечта лишь ближе
Сердцу. Дайте не забыть.
Языком траву оближет.
Носом лунку продолбить.
Дайте за ноги схватиться
И, отдавшись, удавиться.
Лёгкий путь обречён на глупость.
Я не сдался. Иметь успех
Необходимо. Подполз с лупой.
Для двоих слишком мрачен смех.
Может, я червь? Небо – не почва.
Ползать – не летать.
Смешно. И жалко себя очень.
Я не умею ждать.
Остаётся себя умертвить.
Защемить когтями аорту.
Только мёртвые могут любить.
И уйдите к ик-порту!

Игриво ходит вокруг.
Приятностью сквозит от коленей.
Не поддайся влечению, друг.
Лишь отойдёшь – она изменит.
Никогда любовь не была порукой
Для ответственных мероприятий.
Поэтому много великих духом
Умерли без женских объятий.
Когда лично я /не буду ходить далеко
И привлекать массу лишних примеров/
Влюбился, стало в жесть тяжело!
Я был тогда, кажется, пионером…
Нет, в детском саде №64!
Знаете, там, на Котовского, возле аптеки?
Люсей звали. Её. Меня и били.
Но я любил. Это высшее в человеке
Проявление /думал я тогда/!
Заодно и подругу Люсину, Свету.
Стал болен, навалилась беда
За бедой. Конца им нету.
/И, в назиданье, срыли дет-сада дом;
Теперь там жилая «свечка».. Бим-Бом!/
Был самым из всех
Умным. А стал самым глупым.
Глупость у глупости имеет успех.
И я имел женщин, плечи и губы.
Но, всё-таки, вовремя спохватился.
Хватил полстакана водки /случайно/ на свадьбе.
Пьяным в детсад явился.
Как и обычно, в её объятья.
Дождался сончас /наши раскладушки
Стояли рядом/, развернулся, и!..
С размаху выложил ей! Слетела с катушек.
Заплакала! А я рассмеялся в глаза любви
Демонически. Не по-детски строго.
Так им и надо. Я бдю /как бывший пионер/ в партию.
Но создавать с женщиной ком.ячейку –
Архибредятина, нелепость, анархия!
Всех – на пиратскую рейку!
Поддался бабскому диктату. Но теперь
Хожу хмурый, смотрю со злобой.
Обманули. Сам виноват, ротозей.
Связался, тьфу, с зазнобой!..
Бил во втором /мы так шутили/ классе у школы
Пятый параграф за любовь, «бушевавшую»
В сутулой груди. Долог
Путь к правде, кривду не ямшим.
Калечился на этом фронте люто.
С остервенением. Боясь оторваться.
Всё, думал, не успею. Будто
Нет другого счастья! /В чём стоит признаться/.
Но это не было выходом никогда.
И после школы я посмотрел трезвее
На исток ног; она как вода.
И даже ещё быстрее.
Ускользала меж пальцев, между
Всем тем, что я успел построить.
Но жизнь калечить ради надежды..
Стоит - не стоит…


Я, к сожалению, ведьма, а раньше гордилась страна            Ведьма.
Девочкой славной с прямыми ногами.
Для мюзик-холла и дома моделей была рождена.
Только обижена ростом богами.
Но не от малого роста случился у девочки бзик.
Это одна из причин, коих много.
Чаша разбилась, когда многоумный душевный старик
Не подарил молодого бульдога;
Сеттера, ньюфаундленда, овчарку – любого щенка.
Таксу ли, лайку, хотя бы эрделя!
Мой сенбернар или карлик, которого шея тонка.
Где ты, игривый комок спаниеля?!
Вот оно горе, разбившее вдребезги чашу судьбы.
Давший обет не исполнил обета.
Может, сестру попросить, чтоб его затаскали суды?
Только сестра не пойдёт на вендетту.
Есть много методов, как за язык должничка наказать.
Ими нервишки нельзя успокоить.
Хочется жертву ужасными пытками заистязать.
Старая бабушка может устроить.
И, обратившись к деревне, к своей изначальной родне,
Не увядающей много столетий,
Поднаторела во многих проделках, учась при луне.
Кровь заморожу. Ублюдки ответят!


Ты опасна! Выдуманный мной шедевр             Клеватель мозга.
Противопоставленья нечеловеческой воле.
Я как-то гулял с тобой: беспечно, в сквер,
К скамейкам. Но как был беззащитен от боли!
Что ты мне причиняла! Чуть не убила.
Мать ребёнка с поэтическим неврозом.
Измена всякий шаг: непосредственно, игриво.
Купленные ко дню рождения розы.
Красная лягушка. Вспомнились духи «Тамара».
Твоей сестре подносил какой-то прыщ
Каждый день по цветку. Какая чмара!
Что ты, низкая, выбирала из тыщ?
Асмодей подсунул такое несоответствие
Характеров! Что пришлось, наконец, рассмеяться.
Если б не страх сгинуть без суда и следствия,
Я расписал бы тебя, порыжелая цаца!
Колдовство сильно, боюсь даже в этом признаться.
Натягиваю улыбку в почтительном приветствии,
Всякий раз, при встрече. Чтоб не смеяться
И не сгинуть без суда и следствия.
Моя гнилая работа в ковыряньи мозгов –
Ничто в сравненьи с твоим слащавым пороком.
Ты накидываешься вороной на дураков.
Мечтая мышь родить раньше срока.
Атакую медленно. Ты ощупываешь пульс планеты.
Хочешь сломать землю. Но научись любить,
Научись безумью. Обернись железным браслетом
Вокруг людей, убаюканных, чтобы жить.
Чувства мести разбиваются о крепь добра.
Призови Мефисто проникновенно сначала.
Для массового убийства ты слишком зла.
Духа противоречия мало.
Пишу в отчаяньи чем-нибудь проколоть,
Продырявить магии чёрной заслоны.
Порть! Я умру в страшных корчах и стонах,
Но затравлю твою неподдельную плоть!..
О! Моё движенье закопано в землю.
Кто я теперь? Ответь, моя госпожа.
Я не успел доползти до оброненного ножа.
Сущность густеет, превращаясь в крем. Крем ли?..


Не всякий мною понят.                Ноль.
Но от меня не ждать ему потерь.
Его, конечно, похоронят.
Но не теперь.
Я не участвую в распределеньи
Воровьих благ.
Внедряю перепорученье
Во всех делах.
Питаю силы в равнодушьи
К добру и злу. И даже смерти.
Чисты холщовые мольберты
Святого творчества. Наружу
Не проявлю моих признаний.
Сужденье золотом молчит.
Уродлив всяческий гибрид
Обременённых притязаний.
Искоренять, любить, сражаться –
Не позволяет роль.
Пройди через меня, пыль инноваций.
Я – ноль.


Не в первый раз… а, собственно, «первый» -          Единица.
Кредо моих полнот,
Пустынь, безграничных маневров
И станковых нот.
Пусть возрождается в тысячный раз
Знание, поимевшее спрос.
Словно впервые попьёт микрокосм
Твоих апельсиновых глаз.
Свершён безотрадный подлог.
И скорость его не исчерпана временем.
Тихо! Целится рок
В пионера – обладателя семени.
Темпы роста не терпят затрат.
Первая в мире гнетёт технология.
Пусть её раньше работали многие,
Но слова «вторые» нам не простят.
Кинь своё мнение взад.
Жизни не хватит в умении злиться.
Чувствуй движение быстрых наград.
Не унижай ждать единицу.

- Я – твой ноль.
- Я – твоя единица.
- Я – твой хорь.
- Я – твоя божница.
- Или безбожница?
- Поезжай в больницу.
Ляг в изложницу.
Пусть зажарят в печи страданье.
Настала пора.
Ура!
- Это и будет твоё наказанье?


Виселица –прости. Подожди.
Мать попозже оплачет сына.
Раньше во рту трещали клещи.
Теперь – катаральная ангина.
Я не имею прав на жизнь.
Но любой согласится, бесспорно,
Что отсюда мне уходить –
Ненавистно болезнетворно.
Хочу с полным сознанием дела.
Желаю в великом спокойствии мозга.
В первый раз это так несмело.
Но ни к чему ежевременный лоск.
Позвольте мне не раздеваться, ложась в кровать.
В одежде этой чувствую себя бациллостойким.
Ничто не встанет ныне. Не зовите спать.
Уже не так зовут. И, всё-таки, вы – зойка…
Мы все обделены. Не знаю. Всем.
Я это прочитаю в каждом взгляде.
Привычны руки до экзем.
Бесчинные взыванья о пощаде.
Кого теперь, хоть каплю, допросить
До радости! Уж ладно, до Расула и Тенгиза.
Вышинского – неведомая прыть.
Пред каждой пьесою – еврейские репризы.
Есть животворное в загубленном народе.
Есть синей жилки вурдалачий бред.
Кровь на веретене. Фашисты в хороводе.
От сапога в груди хрустячий след.
Готовность выелась на жалкие хрусты.
Бедняжья доля не важна для веры.
Миллионершу затащить в кусты
Неплохо бы. И возжелать без меры!
И никогда нам рук не развязать.
К чему свобода? Снова выйдет глупость.
И вновь придётся бить и истязать
Молочные взлелеянные пупы…
Проворной гадюкой болтается в горле
Светло-жёлтый фурациллин.
Кошку по ста ступеням пропёрли.
Мотор – генератор один на один.
Ситуация объяснена.
Можно давать добро. И давать,
Что желает длинного Юры жена.
Если б она хотела ей стать.
Ах, как эта ночь полна без оков!
Ах, как эта темень полна без чумы!
Увидь, расхлебай, расшифруй все сны.
Если только докажешь, что из колдунов.


Историческая традиция конструкций
Нарушена в строеньи корней.
Неудачно взяв из позвоночника пункцию,
Её лишили лучших долей.
Никто не ответит конкретным эпиграфом
Пред скоплением оправдательных слов.
И опять, раскаляясь, безвинному выкрошим
Сотни ни в чём не повинных зубов.
Порода избыточных нервов диктует
Необходимость мятуще напасть.
Слюни бешенства с губ ветер сдует.
Стервой раздуется красная власть.
Перешагнув сквозь неправильный вывод,
Кинулись в неподготовленный строй.
Заскрежетал переходный период.
Классы услышали собственный вой.
Буржуазный вертеп не поставил заслон.
Сила, схватившая власть, ужасна.
Беззаконье не бывает красным.
Но нарушен общественный закон.
И что-то вошло несгибаемым стержнем
В дублёную пролетарскую грудь.
Что ж ты, милый товарищ, прежде
Ушёл, не успев до шестой дотянуть!
Не впишем в грех венценосных маний.
Все дружат с мокрой сосновой доской.
Лишь неугасимо парит над рядами
Лейба с пятиконечной звездой.

Диктатура избыточных благ
Сдохла, достав абсолютный ноль.
Пустые места в разрядах сутяг.
Дерево трона продало пароль.
Вдохновенье избыточных чувств
Достигло сухих единиц.
Но и здесь разряд оказался пуст.
Ведь жаба – лучшая из певчих птиц.
В глубине деревенских сортиров,
На русских полях, в чужой земле,
В галактиках мира,
В чёрных загаженных дырах;
Даже в своём туалетном помойном ведре
Я искал соль, но как! она не далась…
Этот штрих к портрету, пока не умру,
Не закрасят. Ведь здесь последняя связь
Между духом и телом, в котором живу.

Зовёт геральдический некто
И повелевать приказывает. Но кому?
Я досрочно условно отправлен в тюрьму.
Извращённость в последней стадии секты.
Усатый Лысому не дал воевать…
Педагогички – простоутки
Что сумели пацану в башку вломать,
Врубить, вмонтировать за одни сутки?
Злость не коплю для добра.
Ныне лучезарный пусть кровью умоется.
Власть неимущее стара.
И всякая страшная тайна откроется.
Лишь бы дожить до вчера.
Бред сумасшедшего более робок.
Менее сильна буйная фантазия.
Раскалённый мозг, от,жара ловок,
Властить в неизведанный мир залазает.


Передо мной – коричневая папка.                От выпускников.
С гербом.
С завязками из тряпок.
С седеющим орлом.
Документальней записей не пожелать.
Приди на ассамблею, сударь.
Визгливой музыки насочинять
К явленью не забуду.
Начинка вся. Удав народный.
Любовь к сермяжной простоте.
Льняная мысль. Дух чужеродный.
Храм на листе.
Коричневая папка слух польстит.
С гербом.
Тяжёлый воздух засвистит.
Сроднишься со гробом.
О, думы! Страшны! Думы грозны!
Кем яшмовый удав взлелеян,
Иметь добро в душе считает невозможным.
Приди на ассамблею.

Исповедуясь, хочу написать обо всём.
Что видел и осознал. Но как?
Мы слишком глубоко: забрались и живём
В одной из самых тяжёлых клоак.
Отсюда темно. Тускло. Мерзко.
Слякоть. Пот. Грязь, западло.
Не хочется говорить о чём-нибудь человеческом,
Когда кругом сплошное трюмо.
Я – плох.
Я – низок.
Я – стар.
Ловлю блох.
Смотрю телевизор.
Просто устал.
Не успеваю раздеться
Окончательно. Отомстить в надежде.
Вздрагиваю при шуме сердца.
Засыпаю в мокрой от страха одежде.
Аллергия вцепилась краснотой в руки.
В душу лезет партия краснотой.
И трясёт от невыразимой муки
В самый ответственный гемор-строй.
Опять говорят мне в бой.
Приказывают политуты, целься.
Простите, любимый мой
«Адмирал Нельсон».

Приму твои скоропостижные плоды.
Нальюсь фурункулёзной красной радостью.
Ползут четвероногие жиды
Набить ревущий рот смердящей гадостью.
Потороплю волну возмездья. Дай огня!
Хочу в последний раз лицо увидеть.
Все черты рассмотреть, что не был волен я
В коленопреклоненном виде…
Чу! Вновь Шопен! Но то – призыв!
Фортепиано. Шквал. Обрыв.
Несросшееся темя у младенца
Вибрирует, как нажимают педаль.
Прима, секунда, терца
Склоняет на пастораль.
Трясущиеся над фортепьяно пальцы
Увязли в композиторской душе.
Кровь из-под когтей. Скоро свалится
Под станок. Нет силы уже.
Выводяще, искренно, трогательнейше!
Контрапункты так темпорально!
Звуки, сравнённые с льющейся сталью.
Тревожно. Невыразимо печально.
Сердце бьётся с высокой моралью.
Вальс теперь! Нежнее младенца.
Нежнее материнской груди.
Солдаты! Я приказываю вам раздеться,
Отрастить монашьи волосы и уйти.
Альфред Карто. Сочинение Шопена
№64.
Я не хочу больше жить в этом мире!
Бросьте в застенок!
Опустятся безбрачные боги.
Спасут оставшихся после войны.
Люди! Вы умереть не должны.
Целуйте Шопена ноги.
- Конец света. Слыхал?
- Говорят…
Был бы жив… так хоть в зад!

Прелюдия номер два.
«Скорбное море вдали».
Единица бьётся, но уже мертва.
От больщой потери любви.
К себе. На мрачный братский поклон.
Прибудут все, и ноль не позабыт.
- Ноль заперся, воняет.
- Он – самоубит.
- Подите вон!
От тёплого свиданья под замёрзшею землёй
Душа прикосновеньем трупа обогрета.
Она сказала, я тебя люблю, my boy.
На этот срез не выдумать запрета.
Мелькают языком облизанные лица.
Нельзя предположить дурного.
Возможность отоспаться на худой девице
Любой сочтёт стремлением к благому.
Я выпил сок из медленной реки,
Бурлящей со скоростью пульса.
Приятностью житейскою легки
Воспоминанья чрева. Не волнуйся.
Я отведу тебя на выкрученный мор.
Ты то не ведала. И как тебе добраться
До глубины? В груди – восторг.
Бежим до корня носа наполняться!


Кроманьонец опустил свою ладонь                Идиот. Логика.
На мой искорёженный череп.
Поменялись ролями. Только тронь!
Большое станиславское «не верю»!
Не говорит правды.
Неуклюже ощерив рот,
Смотрит не туда, куда надо;
Да и ходит не так идиот.
Взметнётся погребальным столбом.
В хлопьях чёрной пены.
Нет, он не знаком с дураком.
Дурак – чёрный. Идиот – белый.
Дело в другом. Он умней.
И он не может объяснить.
Что ему понятно без слов. Чем свежей
Мысль, тем труднее её любить.
Я слушаю музыку. Курю.
Не обозначаю своих действий.
Я – идиот, и я люблю
Всех, и даже страшных последствий.
Мне уже нет места на строчках,
В деревне, на всей земле.
Мой корабль уплыл, самолёт улетел,
Вино заперто, свежатина в бочках.
Обучили так меня? Сам дошёл.
Не увидел ничего другого.
Во всё небо расхоперился рыжий шёлк.
Цвет твоих волос – самое дорогое.
Догма продана. Но уже нет и рубля:
Залатать бумагой в кармане брешь.
Но смотрю – вот уже земля
Покрывается цветом беж.
Всё давним запахом проладанится.
Этого нельзя останавливать.
Воплю волком в полнолунную задницу.
Жду рассветного зарева.
Ничто не похоже на желанный мыс.
К сердцу кровь не придёт.
Последний раз глядит из кулис
На переполненный зал идиёт.
Но что нам подскажет логика?
«Значит, так-таки и нету?!» Наш род из обезьян.
Земля кружит не эдак, а только так.
Кто видел? Здравый смысл. Грубиян!
Ходить по потолку нельзя.
Делать нужно как надо. На нет – нет.
То, что видишь в зеркале – твоё «Я».
По документам – двадцать три лет.
/Отпили ногу у Бухггольца,
Посчитай по годовым кольцам../
Действие рождает противодействие.
А что, если у меня, того, не рождает?
Абсурднейшая из идей – «Вия»
Не читать. Цена урегулирует, вздорожая.
Ночью – спать. Днём – работать, не покладая.
Хочешь жить – умей и поработать.
Кто не работает – тот не выживает.
Приятно хлопотать и копаться по субботам.
Жизнь – коротка. Смерть – неизбежна.
Загробной жизни нет. Семья – ячейка.
Соль, сахар – яд. Услада – в пресном.
Здоровье – спорт. Судьба – злодейка.
Мы кузнецы, чтоб сказку сделать былью.
Мы стоим на запасном пути.
Долой буржуазную жизнь автомобилью.
Наш паровоз – к светлобудью лети!
Стрелка движет к новой власти.
Бьют часы двенадцать раз.
С новым годом! С новым счастьем!
С новым мышлением вас!..
Если забыть одинокий полёт над огнями,
Вы не опуститесь ниже. Чем там, где вы есть.
Горе врагу принесёт этот день, этот час, этот камень.
Ест, спит, идёт – он уж мёртв. Можно счесть.
Но износились в корягу блатные сандалии.
Рядом, кругом – много ниже, такая возня.
И не найду: кто достоин подобных регали-
Й – быть мне врагом? Если враг сам себе – только я?


Знать, я в деревне ещё. Не уймусь, как проснулся.
Что-то не видно таблеток. Разруха близка.
Где эта станция перекладная? Тополь согнулся
Возле пруда.
То ли во сне, то ли в поле… неважное двупространство.
Хочется крикнуть. Но, больше, послать всех к чедрям.
Жаль, миражи отличаются непостоянством.
Как бы задать лошадям?
Слышен гудок. В темноте не догнать паровоза.
Он, несомненно, по шпалам шрапнелит быстрей.
А мне милее пар со столбовухи, с навоза.
Пусть гаже топтунам. Но всё ж таки милей.
Русь! Славная моя!.. скорей бы Варшава, Париж.
Там воистину затоскую. Изойдусь на навозец слезами.
Как вспомяну прошлый раз – у Эйфеля стоишь
И плачешь по колеям, расшибленным топтунами.
И Таня! Танька- топтунга! Рушит палатки,
Кибитки, вырывает колья, бросает в костёр!
Летят верёвки, куски целлофана, стихи, папки,
Несессер и, сверкающий на солнце, селитёр!
Измотанные нервы шалят без рассола и водки.
Я забыл, как это всё пить, не отрываясь, до дна.
В голове икают пельмени на мозг. Машинкой изоткан
Рукав дорогого сукна.
В кармане – грязь, выпадающая из-под ногтей.
А так ли часто я их стригу в поисках гигиены?
Я слишком берегусь от люэса и прочих спидway,
И забываю о внешнем виде и коварстве гангрены.

Но это мелочь. Пустяк. В душе – достойный трепет.
Качу, вспоминая. Охватывает радость и девичий стыд.
Я – женщина? Странно. А раньше я был так крепок
Духом. Нервы – ни к чёрту. Пузырь шалит.
Да-а… это мне не подвластно. Джинджер и Фред
Могут говорить пошлости с экрана кинотеатра.
Но синема врёт. Я надеюсь, товарищ Фрейд,
Что вы прочтёте достойно лекцию после антракта.
Рвсставанье тяготит своим ностальгическим, пылким.
С жаром бросилось в объятья последних мадонн.
Вас ли мне не обнять?! Не нащупать синюю жилку?!
Слишком бледна. Извините. Прощайте… да… пошла вон.
Честно ли? Я ведь рисуюсь! И чувствую это, право.
Смешно! Кого я хочу удивить манерой держаться!
Мейерхольд был чужд… Не путай: Сева – не Савва.
Но ведь и Владимиру довелось обнажаться!
Краски природы всё ярче, отходит сибирская хмарь.
Средняя полоса… дорогое, в тяжёлых боях, приволье.
Жаль: потоплено, искорёжено, скособочено… жаль!
Кутаюсь шалью, изъеденной тонкорунною молью.
Трогай! Гудит паровоз, сипит пароход, летит самолёт.
А пройдут пионеры – салют! Открыватели!
И каждый какой-то конкретный мальчик придёт
Вечером тоже к такой-то конкретной матери.
Он упадёт на грудь и расскажет события дня.
Мать запишет ребёнку в его поминальник убитых.
Не обзовёт стукачом, палачом, как убиенны друзья.
Мать – вурдалица, орлица. Глаза её смотрят пробито.
Гвозди пятнадцатисантиметровые, круглые, ржавые.
Острыми крючьями ловко загнуты в затылок.
Что же? Кафтан тебе с плечика, что ли, пожаловать?
Кушай, мой славный! Мясо ещё не остыло.
Белые вши, словно пена и лак, окутали голову.
Надо согнать их тряпкой – пастись к коровам.
Но некогда. Жить недолго. Надо успеть до ворога
Съездить в немилость. Пожить у чужого крова.
Кров этот скуден. В нём путник не всякий найдёт себе место.
Место… Странное слово, мой друг. Его употреблять
Надо со смыслом. Смыслу с мыслью не тесно.
Плохо, когда в голове они, не встречаясь, могут гулять.
Приземленье прошло удачно. Спешу согласиться.
Что эта птица не раз доносила меня, куда
Я желал. Иначе я б не писал, довелось бы разбиться.
Но, несомненно, мысль гораздо быстра!
Не уследишь, не приметишь ничто. Много облак.
Так. Безделушка одна. Красота – не красота?
То крокодил, то марал, то какая-то бледная вобла.
То уж совсем побледневшая спирохета.
Я не сторонник, поверь, различных поползновений.
Но в суете ведь тоже можно найти свою соль.
Описывая природу, лучше уснуть, приняв элениум.
Но можно послать в Москву письмо. Как бандероль.
Есть в переулках и мостиках sunless дома длиннобоки.
Всяким влечением славные. В общем, жильцами и жильками.
Пяльцы, шкафы, будуары, пилястры, кухарки и ночи.
Пункты переливания, банки и шпильки.
Движет всем праздность. Но есть глубина провидения.
Думать не то, что сказать, но сказать о чём-то своём.
Закрадывается некоторая доля преступления.
Но справедливость не означает закон.
И поверь, легко обвинить в словоблудии.
Но чтобы понять, нужно быть дураком.
Пусть пылят топтуны на Варшаву. Я без правосудия
Ухожу. И умру, не раскрывши: явь или сон?



Беру новую розетку гвоздики. Кидаю старую за забор.
Что там? Мусорная свалка моей любви.
Ты живёшь в одиноком шкафу бессердечья, вор.
Крепким женским телом твой торс обвит.
Розовое одеяло в несуществующих цветах
Затолкано в пододеяльник вместе с мозгами.
С сотого этажа его выбрасывают. Трах!
И внизу, на асфальте, методично втаптывают ногами.
Кому интересно видеть тебя жалким и слабым?
Забившимся под диван в груду тряпья?
Слёзы на глазах делают тебя похожим на жабу.
Хочется лягнуть по почени и крикнуть: «Очнись, свинья!»

Обвыкнешься немного, и масть покатит.
Ладно. Я не буду нервным на этот раз.
Рискованно, правда, лететь, не зная, горючего хватит ль.
С посмертной лёжкой хоть какой-то контраст.
Вижу контуры в маленьком куске глины.
Узнаю в глыбе камня твой ровный профиль.
На небе, закрою глаза, открываются реки картин. И
Льётся ядовитая смесь чёрного кофе.
Из-под дивана глядит десятилетней давности тапок.
Кругом основательно пыль. Местами грязь.
Никто уже не капитан в белой фуражке у трапа.
Зачем говорить погружённому в грязь: «Вылазь!»
Ранее были тапки чисты и проворны странно.
Мы лежали мило на мытом полу у дивана.
Жёгся утюг, с иголки френч у меня и у Джулиана.
Шёл тугой струёй поток хороших вин в стаканы.
Улетели батарейные секции. Кто-то просит огня.
Лопнула краска на рамах и где-то стекло.
Дует из всех щелей, и даже тех, что любили меня.
Это жизни моей началось западло.
Помадой tete-a-tete загажен разговор тет-а-тет.
Пудрой tete-a-tete покрыт паркет.
Разве можно спасти ребёнка, если его ещё нет?
Он не родился, хотя ему двадцать три лет.
Встаю утром, гляжу в окно, и снова хочу спать.
Ладно. Схожу, где меня стерпят по старой дружбе.
Над диваном – тяжёлая полка, почему бы ей не упасть
И не сослужить этим мне хорошую службу?
Как добегу до морга? Только боюсь ножа.
Есть яд, но он дорог. Как память. Что было вчера,
Не прощу до сих пор, зачем свистел сонату ежа?
У всех самолётов счастливые номера.
Пан Америкэн. Боинг. Майами-Бич вдалеке, внизу.
Как-нибудь в Бермудах удастся пропасть.
Но чернокожий портфель-пилот сказал, что довезу.
Когда же кончится длинная первая часть?
Красные швы дивана победили семнадцатый год.
Красный ноябрь. И красные флаги от крови.
Но убивали многих других. Не каждый знал, что умрёт.
Парень думал, что ужас их остановит.

Комбинат специальной обслуги покойников.
Магазин ритуальных принадлежностей.
Пихали гроб в катафалк. Чёрный. Он – никак.
Коротки линии внутренностей и промежностей.
Учусь не задавать вопросы. Лепта от близких друзей.
Хочу стать сильным, гробик для грудничка.
Буду мудрым. Еловая шапка венка.
Я помог во всём. Я даже его поклал
В гроб со скамеек. Обёрнутого в простыню.
Гроб заказной, чёрным обитый. Кто его обивал?
Только сырой и очень тяжёлый. Лишний вес не люблю.
Таз с марганцовкой сосал запах. Окна открыть нельзя.
Когда видишь труп, кажется, точно ему конец.
И всё же что-то родное с верёвок летит, скользя.
Так и ты покинул десять лет назад, отец.
Помню, нас объединяла смерть близких людей.
Но тогда не знали об этом. Лишь через несколько лет
Мне пришла эта мысль в голову. Позже, но смешней
Не стало. Нас рядом друг с другом тоже нет.
Нас разлучил комбинат. Нас обокрал магазин.
Нас разорвала глупость людская, очень похожа на злость.
Гибель Помпеи – не самая сильная из рождённых картин.
Во сне холодильник открыт. В нём – на тот свет мост.
Люди хотели развлечься и сигали с моста.
Им мешал внутренний хвост, иногда становясь сильней.
Вот почему остались незаполненные места.
И наступила пора последних весенних дождей.


Он знал, чем дышит аморфный клан.                Ширин и Фархад.
Он верил в незыблемость желаний матки.
Но страшно ненавидел таких, как сам:
Нерабочих свиней в замурованно-сладком.
Пресупление против
Собственной разгорячённой совести.
Терпкая горечь слезливой горести.
И, всё-таки, вы мне врёте!
Ширин и Фархад! Трутень и пчёлка!
Девица – с чем привык соизмерять…
Слепота! Ты- пробядь! Плечи в наколках!
Пора кончать!..
В красной коробке из-под овощей
Храню в чистоте прошедшее детство.
Мне сообщили, там много мышей
Завелось. Но это – моё наследство –
Быть съеденным. Я сам любил детей.
Сам был ребёнком. Меня любили.
Сквозь массу скоропостижных смертей
Мы это почему-то забыли.
В чём-то опять случился грех.
Не угодил. Угадать не в праве.
Второпях менять не спех
Детство, пришедшее к новой славе.
Сложен сей временной вердикт.
Но обезглавить и это можно.
Я на шею кладу подорожник.
Зарастает безглавый конфликт.
Вязкая река свернувшейся крови
Наполняет лёгкие. Твои берега
Так малы. Всё отдам. Кроме
Божественных замыслов. Наверняка.
Этот ли пёстрый персидский ковёр
Лежал под желейным детским задом?
Детство моё, я на руку скор,
Моли у собственных пальцев пощады.
Красная игрушка бобра.
Розовый мишка. Жёлтый Встанька.
Не досчитаешься шестого ребра.
Трутень высшего ранга.
В грозном пластилиновом шлеме
Остервенело беру под козырёк.
Я умею вести себя с теми,
Кто гири грудей не сберёг.
Рулет картофельный с овощами.
Национальным блюдом по тыкве отварной.
Мира не дождалась в башку камень,
Три года назад запущенный мной.
Если баба от Моцарта тащится,
А я от «Чёрного Дела» тащусь,
То это не значит, что это не скажется
На нашем соприкосновении чувств.
Стоило заколоть. Булавкой. Чёлку.
И вот она похожа на пчёлку.
Я – трутень! Меня не побороть!
Преследую, настигаю /втуне/.
Добыча близка, слюна течёт.
Но где ты? Оборотилась, колдунья.
Не уйдёшь, смолочь. Я – тщёрт!


Зелёные штаны мешают крыльям.
Прозрачные, продолговатые, овальные,
Блестящие, хрустящие, тончайшие, цветные;
Почти как настоящие; вращаясь моментально,
Вибрируют с невыразимым треском;
Чуть слышным для зрячего уха.
Я – стрела, струна; со звоном и блеском
Обгоняю назло всем навозным мухам.
Тяжёлый золотой шмель поседел
От моих современных возможностей.
Но его возглас «как он посмел!»
Я едва успел услышать. Так было поздно.
Нет! Ужель я трутень? Я – спортсмен!
Я – спринтер, грозящий свежим рекордом.
Разрубающий кабель проблем.
Звучащий сверххрустальным кордом.
Где зодчего место, как не в раю?
/Блажен, кто верует/. И в этой жизни
Я удостоен дать ношу свою
Менее удостоенным слизням.
Где ты, пчела? Я буду спать.
Перед этим съем. Тащи нектар.
С амброзией… да! Позови пчеломать.
Я ей докажу!.. хоть крайне устал.
Я законы знаю. Меня не обманешь.
Отцов много. Мать-природа одна.
Хамьё! Чёрные ноги – руками!
Хочется попасть смычком в оба шара!
Комодом по башке! Оглоблею! Оглоблей!
Шкаф на вас уронить, лизоблюды!
Чтоб вы, не родившись, подохли!
Мразь! Чернявки! Паскуды…

Целый день верчусь, летаю.
Собираю мёд, а ем, как вошь.
В нашей опчелиненной стае
Хуже трутня смелочь не найдёшь.
Вот ещё один точный взгляд
На развёрнутые задачи.
Все, кто не работают, едят.
Все, кто зарабатывает – плачет.

Тьфу! Крыса, крыса, крыса, крыса:
Рыжая, старая! Песок из зада!
Собирает жёлтую пыль с нарциссов,
И хочет, чтоб ей платили, как надо!

Мой ум, легендарный мой интеллект
Работает на благоустройство масс.
Вот ваш /вместо цветов/ дров лес.
Вот /вместо нектара/ квас.
Глупо жаловаться. Тем более
Квас на два порядка дешевле.
Курс цен народом всегда приемлем.
А кто голосовал? Вас не неволят.
Маши кайлом. И вновь, как встарь.
Хрен да маленько, сколько ни вдарь.
Десять метров фуфаечной ткани
Срезано с лимитированных фондов.
Чернее негритянки, красивей шкуры лани.
С отливом милюстина. И носится longo-longo.
Вы из какого отряда сбежали, пчела?
У вас козырёк фуражки не там.
Форма к лицу, но она отошла.
Теперь в ГОСТах не сыскать этот хлам.
Неужели у вас так ещё ходят?
Сапоги, три пары, и без ремешков.
Уменьшено количество нагрудно-амбарных замков.
И грозный вывод : стоит не по моде.
Ударом палки промеж нижних рёбер
Слегла навечно пчела-егоза.
И это, так как не сдохла, был добер
Поступок. Главное – не выскочили глаза.
Недавно, у одного моего соседа
По подъезду, шары покатились по мостовой.
Он попал под трамвай. Дело было в среду.
И как догнать, если сразу слепой?
Слепень, не сядь в трамвае на чьи-то ноги.
Образуйся, научись различать присутствие.
Это моё не единственное напутствие.
Но довольствуйся хоть этим немногим.
Шрам во всё горло фиолетовым рубцом.
Уродливо заросла мясная жижа.
Замотано горло цветным платком.
Но я узнаю тебя по тому, что ниже.
Сорву покрывало с безногих тел.
Туловище и, ниже, главнее,
Чем то, обо что зубами хрустел
Нетопырь, ночных партий жалея.
А как рассказать лучше, мой конь?
Гобелен, на котором украли царевну,
Неестественно близок, цветаст, как огонь;
И выткан, что дурак поймёт, скверно.
Красная трава, такие же ручища.
Ездоки припали к шеям в волосах.
Курицы свиней будут почище.
Но царевну явно видали в гробах.
И не раз. Семь братьев, десять придворных…
Пока дело не дошло до коня.
Да, красный склеп в гобелене, бесспорно,
Выглядит прискорбно. Но где здесь я?
На фоне ядовито-синего неба
Финиковых пальм… раз, два… семь штук.
Да кто поверит в эту непотребу?
Особо таких промышленных подруг?
Другое дело – подъехать в подлодке.
Одолжив форму, урод-капрал
/Ему противогаза не надо!/ к молодке,
Пугая всю стражу, наверх зашагал.
Она б, если знала, зарезалась к лёрду!
Но пройдоха капрал сей миг опередил.
Распахнул покои. Увидав его морду,
Царевна заорала и стукнулась без сил.
- Ха-ха-ха-ха! – сказал ужасный малый.
И чуть живой царевну в подлодку приволок.
И там повеселились все! По праву!
Чуть без заклёпок не остались пол и потолок.
Не верю этому. Хоть лучше не придумать.
А на конях кой хрен скакать всю ночь!..
Ах! Мухи жрут, проклятье! Стоп. Без шума.
Заставлю их кишки по воздуху волочь.
Эй! Ты же муха! Ходишь, словно слон,
До туалета. Это, брат, чеслово, неприлично.
Тебя раздуло. Очереди, как из автомата. Вонь.
Я и тебя убью. Ещё чуть-чуть… Отлично!
Но как бы мне тебя ударить по зубам!..
Ах! Это волокно? Эпоксидно-тягуче
Ложится на кроваво-смердящую кучу.
- Что здесь происходит?
- Это не вам!
Прячь скорее, дурак, ещё увидят!..
Пятый лист я не знаю, о чём говорить.
Уподобясь онемевшей рыбе.
Плачу, но в реке слёз не видно. Плыть
Осталось долго ещё. Но куда?
И так же мне не понятна прыть
Тех, кого уволакивает вода.

Приходят балтийские красные моряки
И вылавливают меня сетями.
О, как они от меня далеки!
Я из Ленинграда
                Уж год, как ушёл облаками.
Воздухоплаванье – новый стиль
Непросветного, дождливого облака.
Омываюсь как шприц, как спрут, как вобла, как
Дюралевая килька. О водяную пыль.
Кликуша ничем не выдаст претензий
На более высокие сферы.
Мой пока не золоченный вензель
Постигает исключительность меры.
Позвольте, это орган? Где скрипки?
Эта мелодия сродни клавесину.
На органе достаточно вязко и липко.
Ну, ладно, пойду, пройдусь по спинам.
Слово «Сибирь» на пивной кружке…
Как хороши, как свежи были!..
Мы плыли навстречу знакомой подружке,
Но солёные волны нас затопили.
И теперь мы – рыбы, сосущие трупов.
Налимы с потопшего корабля.
Мертвецежрущие рты от крупа.
С аппетитом владык и мозгом червя.
За душу берёт грузинская песня.
Не всякая, но изумительные части
Попадаются. С высоких лестниц
Им бы вняла высокая власть. И…


Место пятого спарринга.                Слепой. Синий плащ.
О чём они могут нам рассказать?
Я их выслушивал с терпеньем ударника.
Коммунистического труда. Опять!
Одно и то же! Какие все трезвые.
Прославленье истерзанным сапогом.
Мозоль – так во всю ногу. Слезла
С дерева – учись не быть дурачком.
Точнее дуркой.
Хоть это несопоставимо сложней.
Пушкин недавно проносился хмурый.
С сундуком стихов – нету стишней.
Бедный Юра: недооценён, низложен.
Обидно за хорошего человека, без срока.
Иди, стрельнись после этого. Себе дороже.
Другой стрельнётся – сразу причисляют к пророку.
Теперь, по крайней мере, достаточно ясно,
Кто с завязанными глазами. Гимн спой!
Ты это и умеешь. Вдохновенно, ежечасно,
Неподспудно. От преданности, народ слепой.
И нет, хоть кто-нибудь шары обмотал
Непроходимой стослойной повязкой.
Своими руками. Обматывал и мечтал
О вывозе хлеба и присоединеньи Аляски.
Это время чем-нибудь, да отлично
От предыдущего. Но как это поймать?
Чувством изучать медленно и непривычно.
Вот если б руками, губями облобызать!
Прячут в пазуху сторублёвую папильотку.
Крадутся в надежде остаться в живых.
Темно, паскудно! Жизнь – собака, в глотку
Метит жёлтый обслюнявленный клык.
Залепишь дуло какой-нибудь сволоче:
Уже теплей на душе. В груди мокро.
О штанину вытрешь красные пальцы в свече,
И далее, как по писанному, мелко и блёкло.
Интеллигенты поносят нехорошими словами.
Рабочий класс занимается приписками.
Служащие ропщут с возбуждёнными головами.
Крестьяне в очереди за щами, с мисками.
Шорт, сломалась соха, высохли чернила,
Покривилось кормило, пропала биржа по найму,
Износились сандалии, кожанка сгнила.
Пропал курс трёхпроцентного займа.

Вылизаны языками столичные паркеты.
Город ненавидит деревню, обожая природу.
Дачники разворовали ватерклозеты.
Старики ссылаются на непогоду.
Природа приходит разнообразными порывами
Ветра, меняя направления. Забрасывает лица жёлтыми листьями.
Пенится зеленью. Дрожит под взрывами
Вулканов. Славится людскими акафистами.
Вразумляет дитя неразумное на благо.
На добродетель, целомудрие. Учит жизни.
Но люди стирают с глаз умиленную влагу
В жажде пожить при халявенизме.
Компартии капиталистических стран
Отвернулись от безденежья и перегибов
При коллективизации. Мы исходим от ран,
Нанесённых себе при строительстве Беломора с Турксибом.
Падали скошенными комсомольцы на Амуре.
Пополняя чудеса Магнитки и Днепрогэса.
«Вперёд!»- блеяли волки в овечьей шкуре.
За нас решили титаны прогресса.
Великими деяньями славен народ.
Или общим благополучием? Кто знает?
Ведь не каждый первый у власти урод.
Ведь кто-нибудь мыслит не попою, а мозгами.
Или система предполагает обратное?
Не у кого спросить, как же здесь разобраться!
Мы как один – порочное или благодатное?
Молодёжь – это до сорока пяти или за двадцать?
Бедная Византия с Вавилоном!
Как им было тяжело, они этого не видели.
Надо б вывести суд на природное лоно,
Лифостротон пусть выделят.
Я тоже как-то жил в свободном государстве.
Так как молод был, не знал, что такое свобода.
Научили думать – какое это коварство!
По отношенью к натурам моего и подобного рода.
Мне поведали книги, что нигде не лучше.
Везде плохо. Все не умеют быть рады.
Каток, сначала мимо ворчливо прущий,
Наехал. Здрасти! Что за такая награда?
Пропал юмор, ироничное отношение.
Надоело, знаете ли, улыбаться на такое дело.
Я составил достаточно объективное мнение.
Чтобы мне это всё до коликов надоело.
Там не лучше. А для меня, быть может, и чище.
Примеров искать для сравненья бессмысленно.
Но в нашей посудине дырявое днище.
Хоть тонет оно торжественно, выспренно.