Похороны

Неверно слово «молодые»… 13.
Средь них есть много стариков,
Которые устало жили
Десятки лет как ряд веков.
И сделать многое успели.
Всё для других. Не для себя.
Себе всё сделать, в самом деле,
Мы можем, даже не живя.
Извечно молодости рвенье
Дано затем, чтоб оправдать
Оно могло своё рожденье.
И, что-то взяв, себя отдать…


Зимний сезон прошёл. Холод спал.
Начался снова задор весенний.
Тёпл и светел. Не миновал.
Не в первый раз, но, может, в последний.
Март, апрель… Непонятно, о чём
В них ударялись грудью о грудь,
Спина к спине, живот с животом…
Пусть восемьдесят седьмой что-нибудь
Даст в направлении родов иль смеха.
Но, видно сейчас, старанья не зря
Прокатились в ночном городе эхом.
Вещая, что наступит заря.
Листья во второй половине мая
Из лопнувших почек укрыли
Голую серость стволов, собирая
Частицы витающей пыли.
Весенние колотун и дрожь
Испареньями слюны с асфальта
Согреты. Уже не поймёшь,
Почему Сибирь хуже Мальты.

_________________
   *
Первое мая с Девятым проплыли,
Всем постановленьям назло,
Чудесно!.. /может, кому недолили?/
Вперёд, в тринадцатое число!

Учёбой помечены эти дни.
В зачётах, курсовиках, экзаменах,
В стараньях педантичной грызни...
Голова электровысоким изранена!
Учёба – высший суд. И вечный
Восторг с утра и до утра.
Тюрьма безумству подопечных.
Преподавателям – ура!
Учёба – плод больной, но честный;
Являет волю большинства.
Талантов меньше, как известно.
«Святому» равенству – ура!
Как уравнитель безучастный,
Произрастает умный суд.
В одном ряду слепой, несчастный,
Безумный, гений, Маркс и Брут.
Но на учёбу покуситься –
Не надо много мастерства.
А ты попробуй научиться
Тому, к чему душа мертва…

Мир набухает в жёсткие сроки.
Как бы в боках не разнесло.
Встают в низкий старт лежебоки.
Вперёд, в тринадцатое число!

О, скэйт – проявитель асфальта!
Вращатель свинцовым бедром.
Моё невозможное сальто.
Смущенье скрипучим альтом.
На чёрных ухоженных лужах,
Расплавленных солнечным днём,
Увязли далёкие души.
Сверкая железным рублём.
Поребрики бдят безучастно
Про то, как играет скэйтарь.
И сердцу движением страстным
Бетонных поребриков жаль!

Друзья на сегодня договорились:
Кататься на скэйте. У неё есть свой.
К девяти пятнадцати притащились.
Их было двое. Каждый – play boy.
Но, вот, не знали точно, где подруга
Живёт. Зато известны окна и подъезд.
Найти квартиру – обычная штука
Для искателей приличных невест.
Девять тридцать. Второй этаж.
Эта дверь. Карта – бита.
Но произведён эпатаж
Публики: дверь зачем приоткрыта?
Странно… мож, не боятся воров?
Зайти, прихватить что-нибудь, чтоб знали.
Но мы из приличных дворов,
И стесняемся /чтоб нас узнали/.
Решили звякнуть. О! Странный звонок.
Какая-то охрипшая птичка
Достала из горла сухой тенорок.
«Здравствуйте», - в дверях старшая сестричка.
Вид невесел. Просто грустен.
Просто жуткий вид! Как тухлые пальчики.
Ну, точно, сейчас с лестницы спустят.
«Заходите, мальчики».
Трухнули. Но, после неких колебаний,
Решили сделать свой первый шаг.
Как вдруг из маминой из спальни
Появился… вурдалак!
Серой массой сливаясь с стеной.
Розовый от проливаемых слёз.
Красный, как кумачовое полотно!
Чёрный, с подтёками блестящих полос!
Страшный, словно ведьмина метла!
«Ребята! У меня мама умерла!..»

Живёшь ли ты, мой майский мотылёк,
Среди жуков и гусениц ползучих?
Или от них невидимо далёк?
Ты был всегда чуть более везучим.
Быть может, стали крылышки твои
Большими оперёнными крылами?
Ты улетел туда ли, где бои
Между остервенелыми волками?
Быть может, стал таким же, как они…
А если полетел от них подальше,
Узнал, где доживает свои дни
Сова среди многоголосой фальши.
Но коль и здесь найти тебя нельзя,
То надо поискать немного выше:
Средь чёрного, как сажа, воронья.
Был майский мотылёк, да, видно, вышел.
Но если силы внутренние есть,
Струится кровь неудержимым током.
И сердце испытало боль и месть.
И воздуха поток тебя высоко
Поднимет над животною борьбой.
Над сильными, но жалкими «богами»
Лесных красот. Над жертвой молодой
С замерзшими от ужаса глазами;
Увидишь ты больших, седых орлов.
В них мудрость вся. В них жизнь сама смеётся.
Здесь воздуха так мало. Нет и слов.
Здесь неземная злость и благородство.
Но всё равно, мой майский мотылёк,
Родившийся среди жуков ползучих,
Запомни: хоть полёт орлов высок,
Питаются не травкой – пищей лучшей.

Ушли походкой неровной
В темноту. Трое. Они и она.
Смейся, нетопырь, слизокровно.
Не всем освещает дорогу луна.
Не всем. Молитесь, отставшие жить!
Ждите новые схватки у смерти.
После удачных родов гнить
Придётся. Молитесь. На землю! Черти…

«Гуляя по саду, не хочется встретить
В предмет огорчений…
В предмет злодеяний шальных привидений.
Их вид в сонаправленность с горем отметить.
Их тень, в совокупности с тьмою,
Не будет в приятность.
Лишь может лисе полюбиться отвратность.
Иль чёрным воронам, кружащим над мною.
Пусть честь победит золотую монету.
Чему убедительно мало примеров.
Не раз доставали стилеты
Невинную жертву в вольерах.
Спит стража. Наёмным убийцам
И крепость не станет преградой.
Им кровь как водица.
Им смерть как награда.
Сквозь стены мне слышится шорох.
Как-будто когтями о камень скребут.
Ужасные звуки! За мною не скоро
Придут»… Ха-ха! Придут!?
Убитому дважды не быть.
Как свечка потухнет разбитая жизнь.
Отвергни желание жить.
В невинной крови остудись.
Кто дважды родился на свет,
Покинув юдоли суровых клоак,
Тот любит оставить на шее свой след,
Сдирая с когтей серый лак.
На синюю жилу косит нервный взгляд.
Ждёт темень кромешную, чтобы
Уроды встречали рассвет и закат
У гроба!
Лисы тяжёлой массой
На стены прыгнули. И камень задрожал.
Уж скоро образуется провал
В стене. Для прославленья рыжей расы!..

Кто посмел разбудить в ранний час                14.
Тишину постельной истомы?
В наши дни так мало у нас
Сна. Не было б телефона!..
Я б и дальше подушку давил.
Что за гад меня разбудил!?
- Да… какие ещё дела?
- Здравствуй, парень.
У Цветаны мать умерла.
Приходи. Сходим, «поздравим»…
- Как? Не может быть! Постой!
- Приходи, отбой…
- Отбой?
Всяко противно думать о той,
С прыщеватою бородой;
Сгорбленной, с костяною клюкой.
Хоть в душе всегда молодой.
В белом саване, в пятнах крови,
В чёрном теле, в нечистой силе,
В убаюкиваньи, в безмолвьи,
В крике, в жажде к братской могиле.
Ноги, словно протезы в вате,
Переступали двадцать минут.
Скромный звонок. И я в палате.
Сумасшедшие ждут.
Слюна течёт из угла губы.
Даунизм возбудил инстинкты.
Я – дебил. Восхвалитель Стопы
Неизмеренной. Новорождённый спринтер.
В кратком забеге через кресты.
Это, скорее, стипл-чез.
Коллег – пятеро. Шестым будешь ты.
Троих – нет. Пока – без.
Зазвенев колокольным градом,
Заструился под потолком
Смех. Ёперный театр! Чему вы рады?
Зачем меня «вынимать»? За что!?
Я, вызывая душевные мочи,
Квасил скорбь на счастливом лице.
Издевательство? Да! Очень!
Что прискорбного в мертвеце?
А, точнее, в старухе-смерти?
Неподкупна, глупа, проста,
Ненавязчива. Сами проверьте.
Вниз. С коммунального моста…
Явился четвёртый. То есть прибыл.
Являются только, вам известно, духи.
Можно трогаться. Всем спасибо
За чуткое отношение к смерти, как к шлюхе…
«После вчерашних гуляний мне
Плохо. Очень. Мозг притупился».
«Трудно бороться с собой».  «По весне».
«Может быть, подхватил?» «Простудился».
Идём в пельменную.
Она дороже пустоте желудка.
В котором у голодного – вселенная.
Лишь было б обслужение отменное.
И не кричала бы кассирша… простоутка!..
Она в единый миг испортит траур,
Заставит лить «высокопарные» слова.
Ах, помогите дуре, mister Down!
Пусть потечёт сверхжидкая слюна…
Опустошённо вышли. В белой пене.
В воспоминаньях скорби. С дурачинкой.
Икая преподобием пельменей,
Чтоб нюхал гражданин и гражданинка.
«Что сказать? Как зайти? Ваше мнение?»
Молчал автобус. Даже кто-то плакал.
Атмосфера, словно все наелись пельменей!
Не продохнуть! Там ещё есть папа?
Жутко! Мы плохо знакомы. Почти что.
Предложить услуги? Помочь с гробом? Ну-ка!
Дайте понести! Надорвётесь! Фу! Ишь ты!
Зачем в пельменях так много лука?
Вылезли из автобуса.  «Площадь…
Ефремова?».  «Сибиряков-Гвардейцев!»
«Что ты всё врёшь, как сивая лошадь!
Мы вышли на мотодроме». «Грейся,
Идя в горку к обжитым районам,
Мимо потерявших девственность джунглей!»
«Жарко! А далеко ли ещё до дома?»
«Не поймёшь: май ли, июнь ли?»
«Слишком много солнца и света
Для рыданий. Вот для именин –
Ничего».  «Дурак, это кредо».
«Дайте ему ципрофлоксацин!»
Уже тогда хотелось лечиться.
Да, собственно, со всяким может случиться…
Вот перед нами он –
Цветанкин дом.
Согласно билетам пройдите в вагон!
Бим-бом! Бим-бом! Бим-бом!
«Не пойду!» «Я тоже!» «И я не хочу.
В смысле: должен, но не могу».
«Товарищи! Чему я вас только учу!?»
«Тогда сам и иди!» «Не пойду!»
«Пойдут двое». Разбились на пары.
Это, пожалуй, больше понравится.
Бросим монетку. Так будет без свары.
Честно. Помните, как в «Бесприданнице»?
Монетка брошена. Мгновенье тягостно.
Уж лучше бы ей в воздухе повиснуть.
Молюсь горизонтальным градусам.
Мой рок – капризный.
Монетка встала на ребро,
Издавая трёхкопеечный звон.
По спине, меж лопатками, потекло.
Вот кончился танец.  «Ну? Как?» «Повезло…»
Не стал капризничать тяжёлый рок.
Монета рухнула орлами на асфальт.
Вы, двое – мне вас жаль.
Идите. Да поможет Бог
Переступить порог…
Мы с Жекой остались курить,
В ожидании радостных перемен.
Тяжёлый момент.
Вроде «быть или не быть».
Но не прошло и двух минут,
Как из подъезда, жужжа юлой,
Выскочили двое: «Вы помогайте тут,
А мы – в похоронное бюро!
В полвторого зайдите, спросите,
Как насчёт прикупа водки,
Переноса тяжестей. Ждите.
Узнавайте сводки».
И умчались со скоростью звука.
Только ветер ещё шелестел.
Да спросила старенькая подруга,
Стоявшая рядом: «Кто, сынки, угорел?»
Спрашивается, какого!..
/Трудно от слёз сдержать перо./
Вы, значит, в полвторого!
Мы – в бюро!
Бегом. Быстрее. Час тому назад.
Ждут похоронные дела шумихи.
Вот повод! Будет рад
Взять честь светляк у комарихи.
Но кто же в роли светляка?
Их несколько в одном лице.
Оно не узнано пока.
Да и зачем о всяком наглеце?..
А комариха? Впрочем, почему
Она отождествилась с насекомым,
Сосущим кровь? Наверно, потому,
Что смерть ему знакома…

Проще… всё гораздо проще…
Или, может быть?.. Нет, никогда!
На каждое «нет» возникает «да».
Особо гуляя по девственной роще.
Из бетонных столбов. Какого-то дня.
На каждое «мы» возникает «я».
Проще, всё гораздо проще.
На постаменте, с лицом палача,
Затмевая полнеба, прогибая площадь,
Взгромоздилось первое «я».
Второе «я» кладёт перец в чай.
По прошествии нескольких дней.
И шепчут губы: «За всё получай!»
О, это немного сложней!
Но сколько их ещё? Не знаю, поверь.
Но сколько их ещё? Скажи мне, тощий!
На это ответить, скорее, сложней,
Чем проще.
Проще, всё гораздо проще…

- За водкой уехали на машине.
- Спасибо. Мы ещё нужны?
- Да. Подождите. Скоро должны
Привезти тяжесть. Подсобите, мужчины…
Заходите.
- Спасибо. Мы – на улице.
- Как хотите.
- Именно так!
/Когда ж мы перестанем сутулиться?
Натощак?/
Две зелёных скамейки и столик.
Идиллия для забиванья козла.
Здесь остужали душевные боли
Два адъютанта хромого зла.
Два идиота для поручений…
- Помогите, ребята, внести…
Надгробье! Горесть всех поколений!
Не глянь на это со смехом! Прости!..
Затащили надгробье под лесенку,
Мурлыча под нос весёлую песенку…
А-а! Не успели замёрзнуть ноги
По самый лоб,
Как по монастырской дороге
Притащили тяжёлый гроб.
Сырого дерева, грубый, новый,
Свежепахнущий.
Струганный, обитый, сосновый,
В чрево мертвецежаждущий.
Очень тяжёлый. Плачу...  Жаль
Тех, кто понесёт его вскоре.
Он всё-таки больше похож на корабль.
Лучше его разогнать по морю.
Пусть он плывёт куда-нибудь
Подальше.
И там, насытясь солёной фальши,
Опускается вглубь…
На второй этаж занесли гроб.
И всё думали: неужели придётся
Делать укладку трупа без проб?
Когда спящий проснётся,
Он сделает это с успехом сам.
Бессмертие его приняло.
В свой храм.
Ниже храма сильно воняло
От тех, кто не вечен и, понятно, сдох.
И умерщвлён-то был по ошибке.
Ошибка закралась на сгибе строк.–
При просмотре старого свитка.
Этот дух вечен, бессмертен.
Схоронясь – подглядите ночью,
Как из своей немытой шерсти
Смерть вырывает вшивые клочья!..
Гроб боком прошёл с трудом.
Забыв закрыть за собой двери.
Страшно! Как понесут потом?
Побеспокоят покойника!.. Мерить!
Надо мерить точнее.
И чтоб не дрожала рука.
Иначе проткнёт свою Дульцинею
Дон-Кихот, хвалящий копьё дурака.
Но преодоление страхов
Происходит во время действий.
Бьётся, пронзённая спицей, птаха –
Сердце, в предчувствии последствий.
Со скрипом захлопнулись двери души,
Вторя входным.
Мёрзни дальше, друг, не тужи.
Не порть ручьями слёз грим…

Что-то стало старить наш портрет.
Расслабляется рабочий профиль.
Очужел всегда знакомый бред.
Понимание ушло. Всё по фиг.
Там, на грани трупной синевы,
Подкатила темная машина.
Из неё, бессрочно, вышли вы –
Фаина…
Только что тогда могло увлечь?
Бледность губ? Заплаканные веки?
Ужас заменяет выше плеч
Внешность, за любовь о человеке…


Переступанье лет –
Это чудо моей убаюканной мглы.
Только лица лимонный цвет.
И под глазами чёрные валуны.
На российских просторах дует.
Кости хочется завернуть.
В чью-то тёплую душу.
Но сердце тоскует.
Нет души – остаётся уснуть.
Холод не спрячет снег.
Под чужим небосводом. Да здравствует мгла!
Это, наверно, человек.
Но у него под боком торчит игла.
Он уходит порывом ветра.
Не оставив своей судьбы.
Золотые волосья.
И взгляд очень светлый.
Закопайте же, будьте добры!..

Веночки с белыми цветами.
Бумажные цветочки.
Бумажными руками
Поможем старшей дочке.
И снова ждать. Лелеять веру
В неверующих душах.
Замёрзли нос, рот, ногти, уши.
Сверх всякой меры…
Сходили, выкупили жрать.
Чтоб жить, приходится снедать.
И так, жуя рулет холодный,
Икая, как бы невзначай,
Дождались: поступью пехотной
К нам подошёл больной Гадай.
Он здесь имел большое место.
Местами даже занимал оное.
Но это: то ли по какому-то наследству,
Иль от дурного непокоя.
Всё ж природа регулирует подачу
Однообразных порций.
И, куда б ты не втёрся,
Завсегда случится иначе!
Взяв на плечо пылесосный шланг,
Подпоясав ремнём штаны,
Он бежит обходить неприятеля в фланг
Необъятной моей страны.
Эксгибиционизм болезни
/Он был болен/ представил картину
Мрачную. Вдруг захотелось треснуть!..
По!.. Но тут подошла Фаина…

Я опишу тебя, если увижу лицо.
Где ты, которая бродит с другой половиной?
Где ты, мой сон?
Где ты, кувшин с водой?
Где ты, моя картина?
Не признаюсь в промедленьи, но именно так
Я поступаю при виде хороших созданий.
Я – холостяк.
Я – идиот молодой.
Я – это всё, что имею, помимо страданий.
Нет ли ошибки в расчёте, и я упустил,
Может быть, миг, отведённый любовью?
Может быть, пил?
Может быть, сильно свободу любил?
Может, любовь была?
Безусловно…
Что же я жду? Неизвестно, как вся моя жизнь.
Быстро песок убывает в песочных часах.
Где ты, любовь – мой катаклизм?
Где ты, верх или низ?
Где ты, наполненный радостью страх?

И пошли, утомлённые летом и страхом,
Чтоб увидеть действительный страх.
«Мальчики, посидите с Цветаной.
Пойдёмте в дом». Пиф - Паф!
Повела Фаина за ручки в дом.
За замёрзшие ручки.
«А мы, вот, долго ещё не помрём…» -
Мелькнула мысль-сучка.
Открылась дверь. За длинным коридором,
Перерастающим в зал,
Лежит покойница. В гробу. «Как скоро!
Не ожидал.»
Посуетились возле крышки.
На красном пузе – чёрный бант.
Красиво. Как у этого… короче, в книжке.
Умеет, сволочь! Хоть и дилетант!
Нас, наконец, заметили.
И показали: «Проходите здесь.»
«Можно?» Нам ответили.
«Спасибо». «Хотите есть?»
«А вы?» «Мне что-то покупали…»
«Ах, это право на вождение!»
«Как там? В бюро?» «ЦК?» «Едва ли.»
«Вот наваждение.»
«Белые – цветы?» «Бумажные?» «Одна
С гаишником в машине»… «Конечно.»
«Красный материал, копии»… «Права обеспечены.»
«Походкой мертвеца.» «На машинах – счастливые номера.»
«Где они?» «Права?» «Парни!»
«Домой ушли.» «Как самочувствие?»
«Как настроение.» «Грустно мне.»
«Права на машину – это шикарно!»
Я сегодня самая больная.
Я люблю такое первый год.
Только не затем, чтоб, снизостая,
Обнимал в углу рогатый чёрт…
«Счастливые номера. Весь день…»
«Навстречу – грузовик!..» «Уколы,
Морфий…» «Голова набекрень
От…» «…тоже из автошколы…»
Я сегодня более счастлива,
Чем сегодня, только поутру.
Заломаю жгучую крапиву.
Исхлещу до боли синий труп…
«Спирт: то начнёт задыхаться,
То, поставишь укол – задышит.
Чёрная заживо…» «Жму сто двадцать,
А он!,,» «Не видит, только слышит…»
Я сегодня самая больная.
Очень жаль, но слёзы не стереть.
Зацеловывает, обнимая,
Ртом беззубым высохшая смерть…
«Жила за счёт уколов. Пальцы,
Руки к вечеру стали уже,
Холоднее!» Помогите сжалиться,
Сердца комок сжать потуже!
И вот, разорвав костяную клеть,
Захохотала смерть!

Отвянуть одиноким стеблем
Приятно. Сознавая чаши боль.
Боль чаши под коленкой. В дебри
Поскачет золотой король.
Пал, безутешен, придворцовый писарь.
Над ним склонился мрачный шут.
Седые огненные лисы
На ликование ползут.
Не убивайся, друг; до ночи
Пройдёт немало медленных часов.
Восстанут девственные дочи,
Срывая с белых тел покров.
В ворон оборотятся ведьмы;
Опережая рыжих лис,
Помчится армия. Наследник
Увидит девичий каприз.
Уж судорогой сводит моё горло,
Когда представлю,
Что закричу: «Мой демон чёрный
Раздавлен!»
Навек отвергнуты чужие нравы,
Доставшие не по наследству.
Желаю выше пламю разгореться!
Смелее, ведьмины забавы!..

Рак – страшная болезнь… Ты – молодой!
Не ведавший, не испытавший!
Задумайся, поплачь с толпой!
Не за понюшку павшим
Я посвятил бы весь излитый плачь.
Народами. В веках.
Как хочется омыть истлевший прах!..

Пора уходить. Что держит нас?
В этой комнате?
Наверное, тревожный контраст
Между «забудьте» и «вспомните»…

Учёные боролись долго.
Но, как и всякие мослы,
Не ведавшие чувства долга,
В слепом бессильи отползли.
Проиграна большая драка…
The why? Ответ довольно прост:
Что биться насмерть, стоя раком,
Негоже. Надоть в полный рост.

Когда из лиц кровь высосал клоп,
Мы стали сходить на дохлых крысесс.
Поняли: нужно ставить крест
Или заказывать гроб.
Гроб не достать за бесплатно.
И мы распрощались. «До завтра.»
«До завтра.»
Пусть не будет внезапным
То, что случится завтра.
Отдохните уж как-нибудь.
Забудьте. Постарайтесь уснуть.

Колыбельная «Бабочка Сигма - Лион»

Если не уснёшь мёртвым сном,
Бабочка Сигма –
Львиная приставка «Лион»
Спину перед прыжком выгнет.
Бросится жёлтым комком в горло,
Зацепляя кривым клыком
Пёрла.
Если не уснёшь мёртвым сном!
Жёлтые волосы побелели,
Словно выцвели  перед солнцем.
Страх оживает в горящем теле,
Просыпается, смеётся,
Ворочается, наносит боль
Стенам души, упираясь когтями.
Настало время играть роль.
Мясо смешается с костями.
Обглоданные крылья свистят
Сотнями дыр, не давая взлететь
Себе. И тем, кто хотят
На твой полёт сверху смотреть.
И, подыхая, в красном жару,
Сухие усы ломаются с треском.
Страх уступает свою нору
Вам. О, похоронное место!
Не каждый был удостоен в том –
При смерти дождаться могилы.
Сдохнет бабочка Сигма - Лион,
Если ты не уснёшь мёртвым сном!..

Ночь – сохранишь ли жар красных губ?
Не будь немилосердной.
Созидает квинтэссенцию труп
В тебе, ночь. Выдыхание вредно.
С каждым глотком загнившего воздуха
Темнеют глаза, слезится лицо,
Стареют клетки.
Болезненность оборотится сном.
Сон – психологическим гетто.
Спи, ночь. Спи, кто хочет
Гибели. Избежать. Сомнительно
Вырваться из волнения. Впрочем,
Страсть не менее обворожительна.

Рыба  - на насесте.
Курица – на месте.
А моря – на юге…
На гончарном круге
Прыгает и скачет
Солнца рыжий мячик.
Земля вертится под ногами.
Дастся ли в руки рыжее пламя?
Или опять пропадать веками
И раздавить себя каблуками?

Но не будем вдаваться в подробности.
Их прочувствуют все, кто был
У гроба. Ночью. Шурша по неровностям
Чёрствой ладонью. В жажде могил.

Не разрушай свою мысль словами:
Пошлыми, странными.
Горечь и радость чувствуй костями.
Пепел смешай с ранами.
Запоёт соломонова птица. На ад
Направленье держит вурдалаков отряд.
В честном бою побеждает честь.
Трудно понять, у кого больше чести.
Место в тюрьме для кровавой мести,
Даже если это святая месть.
Концлагеря завалены трупами.
Оставшихся в живых сажают обратно.
Вурдалаки, смеясь, собираются группами.
Где ещё выпить крови бесплатно?
Протухший шмат человечьего сала;
Жесткий скальп седых волос;
Вывезти гниль вурдалётов мало;
Жир на бетоне взлётных полос.
«Завтра» не придёт. В десятый раз.
Не надо путать кайф и экстаз.
«Завтра» не придёт. В одиннадцатый раз.
Не надо путать сонливость и транс.
«Завтра» не придёт. В двенадцатый раз.
Не надо путать своих и нас.
«Завтра» не придёт. В тринадцатый раз.
Тринадцатого мая получен заказ:
На спасенье души, окончание мук;
С абсолютным запретом предсмертной агонии.
Вид транспортировки – восемь рук.
Ноль – ностальгии. Две какофонии.

Оркестр, цветы, автомобили!
Торжественные лица! Гроб!
Пока оставшийся в квартире.
Смеющийся старуший лоб!
Всё было здесь, ждало момента.
И мы притопали втроём.
Настурчили ангажементы.
Но, что поделаешь – бредём.
Один не смог. Ждала работа.
И он остался не у дел.
Нам тоже жалко теплохода.
Но наш состав не поредел.
До меньшего количества.
Здесь и Гадай к нам присоединился.
Как ночь, ваше величество?
Какой вам сап приснился?
Неужто спали вы? И хорошо?
Как странно!
Должно быть, приняли снотворный порошок?
Само уснулось после ванной?

Ложись на сохранность, маленький друг.
Ты ли это будешь после?
Не эпатируй лёгкий испуг.
Выйдет, не дай нам лихо, послед.
Всякого бремя муть тяжела.
Но, расставаясь с жидкой средой,
Будет чёртова рожа мила.
Если чёрт обернётся тобой.

Вновь пробил страшный час.
Вновь пробило тринадцать.
Застыла кровь в достойнейших из нас.
Безбрежен страх. И на кого равняться,
Когда застыла кровь в достойнейших из нас?
Казалось, сатана
Явился сам на землю.
Как-будто умерла земля. Она
Сдавила стон. И мы стоим, не внемля.
Как-будто на всех нас обрушилась стена!..

В страхе бегу от безумных мыслей.
Реализм разгрызает гуманность.
Тухлые ноги на крючьях повисли,
Изображая трюкообразность.
Всё-таки не на этом задвиг.
Произошёл задвиг не на этом.
Только когда вышел жуткий визг
Из шарниров скелета.
Визг взобрался на голую спину
И вцепился за череп ртом.
Не убить! Не содрать половину!
Пока будешь живьём!..

Вечная шутка «кто же пойдёт
Оповестить о посещении»
Мучила. И каждый крот
Пытался зарыться в пропасть сомненья.
Но зарыться нельзя. Неотвратен миг.
Не сбежать от себя, от лиц,
От мыслей, от действий. Солнечный блик
Отражает наполненный шприц.
Введена игла в черепной гной.
Явись свидетелем чужого диалога.
Один из параноиков станет тобой.
Второй останется антибогом.

- Что? Для двоих твой выбор сложен?
Обеих хочется увидеть при себе?
Коль есть обида – шпагу вон из ножен!
Из дырки на гнилом гербе,
Как полночь стукнет, выползет паук.
Он может быть как серый, так и чёрный.
И ты определишь, какой из двух
Тебя ласкать притворно.
О, этот выбор будет не спроста!
Но вот условье: невозможно допустить,
Чтобы вторую не убить.
Коль хочешь быть не под крестом, а у креста.
- Престрашные ты исторгаешь речи!
Но жить в неведении дальше смысла нет.
Мне, чёрт возьми, уже немало лет…
Кому какой паук идёт предтечей?
- Ты не умён, как вижу я;
Одна из них брюнетка от рожденья,
Другая же – шатенка…
- Рыжая!
- Что за привычка влазить в рассужденья!
Она покрасилась давно тому назад.
Ей цвет каштановый добавил темперамент…
Держи, седеющая молодость, экзамен!
Держи, лиса, на огненный закат!
- Ну, мне теперь понятен разнобой:
Цвет чёрный для одной Минервы,
А для блондинки… рыжей… в общем, для другой –
Цвет белый!
- Простых окрасок различить не мудрено.
Приятней осознать, что всё предрешено…

Нас четверо среди толпы,
Собравшейся у подъезда.
Где, после двадцать седьмого съезда,
Такое собранье увидите вы?
Нас заметили, испросили
Быть фотографом. Хоть кого.
«Кто?» «Уж не вы ли?»
«Нет.» «Может, Гадая?» «Его!»
И Гадай пошёл, разжав зубы,
Облизывая языком клыки.
«Стройтесь в очередь, граждане трупы!
Карточки завтра, с пяти до семи!»
И здесь не обошлось без смеха.
Всё из-за слезливых старух.
Их лик – мил и глух –
Будоражил в душе громогласное эхо.
Страшно корчась, куря,
Отворачиваясь ото всех.
Не в первый раз давили друзья
Жизнеобильный смех.
Зарядив плёнку в фотомашину,
Произвели пробу.
Всё работало. Гадай напрягал спину,
Произвести впечатление чтобы.
Чтобы остаться на прежних позициях.
Чтобы прежних позиций не сдать.
В фотографических композициях
Старался гейшевый рейтинг поднять!..

Отстороняя всякого с руля,
Я сам встаю, незримьем одержимый.
Прими, пенал – могильный край родимый!
Расширив бесконечные ноля.
Ублюдок, подавившийся хрящём,
Не захотит сорваться рыжих платьев.
Он попадёт в зеркальные объятья.
Пять литров крови забурлят ручьём.
А этот, травы приносящий вампир,
Костями мозга не увидит мир.
Задавится, окрасив рыжий бампер.
Ртом шевелю, чтоб бог его простил.
Пусть годы, отведённые без нас,
Луч армии обогащают светом.
Не быть убитым, гнить зимой и летом,
Обязан всепрощённый пелеаст.
Но тот, что снизошёл, невольно зрим.
Судя благодарить любую просьбу,
Не сможет трогать рыжие волосья.
Останется навеки молодым!
Всё очертил магистр дурной рукой.
Мертвы кабалистичные владенья.
И соучастница прикосновенья
Останется навечно молодой!..

Не распрощался с фото Гадай .
Что ж, если так нужно – валяй…
Постойте! Да, никак, табуретки
Вынесли на свежий воздух?
Скоро будет! Доктор, раздайте таблетки.
Кончается душевный роздых.
Душа: великонравственна, чиста,
Красива, многогранна, безмятежна,
Отзывчива, божественна, проста,
Неповторима, человечна, нежна.
Ум: холоден, невежественен, груб,
Безлик, закрепощён, бесцеремонен,
Непроницателен, нещаден, глуп,
Навязчив, отрицателен,.. феномен!

Полтора часа заностальгированы
В кромешную тьму неизвестности.
Начинается слепое ориентирование
На местности.
- Вынести! Всем по местам стоять!
Где ваше гражданское место
В панихиде? Не расслабляйтесь, как бл..дь,
Мечтающая стать невестой!
Сколько судеб ещё господь
Хочет закончить лепить?
Отвалилась челюсть, раскрылся рот,
Но не просит пить.
Покойник, что ж, повеселится,
Не глядя на тяжёлые стоны.
Скоро он может явиться.
Макияж завершается дома.
Замерла пасть подъезда-зверя.
С бетонными, бегущими вверх, зубами.
Открыты настеж губы-двери.
Все ждут, впулив в темноту глазами.
Вот побежали по зубам на улицу,
Выплёвываясь вместе с венками,
Цветами. Сейчас! «Можно зажмуриться?»
«Лучше прибить веки гвоздями.»
Удар грома лишил рассудка!
Изо рта потекла пена.
Спазмы, извергаясь со дна желудка,
Растворились в воздухе с вальсом Шопена.
Красные от натуги рожи
Грянули музыку, целясь в бездну.
Людей облепила гусиная кожа.
Кончилась явь, началась неизвестность.

Двести цветов различи в этом месиве:
Из тел и рук, ушей и глаз.
Они выдуманы в жестокой компрессии
Тяжких спазм.
Тяжкая спазма от безысходности –
Жидкости, которую не сжать.
Которую плунжер в претенциозности
Давит. Просто, чтоб показать.
Месиво цветов. Месиво цветов!
Набита месивом бездна ртов.
И цинизм человеческой хищности в том,
Что брезгуешь есть то, что видел живьём.
Брезгуешь есть, что в своей красоте,
Живьём, казалось противным тебе.
Жидкость ли это? Это совесть
И мозг тех, убитых и съеденных тобой!
Месиво цветов – подумаешь, новость!
Послушай их вой!

Музыка душит, заставляет потеть,
Кружится голова. Трясутся руки.
Вздох! Под визгливые музыкальные звуки
Из подъезда выходит смерть!
За гробом, покачивающиеся в спокойствии,
В ожидании табуреток,
Вынесли /в старушечье удовольствие/
Цветанку. Под руки. Доктор – таблеток!
Нашатырь к носу ватным тампоном
Прилип, пытаясь исправить положенье.
Но не оживить. После каждого стона
И взгляда – забытьё, затменье.
Двое из наших бросились помочь,
Схватили Цветану под белые рученьки.
Мать бы сказала: «Да что ж ты, дочь!
Посмотри, как держатся родственники!»
И действительно: сжав побелевшие губы,
Чтоб не ляпнуть чего-нибудь сдуру,
Сгрудились. Мысли скрывая грубо.
О наследстве и прокуратуре.

Вот я пришёл, как сон потусторонний.
Как грозный демон, близящий конец.
Неся с собою силы преисподней.
Дрожи и радуйся: налью свинец
Расплавленный себе в бокал хрустальный.
И, будет время, речь произнесу.
Чтоб всем вселилась дикость от печали.
Чтоб все возненавидели красу.
Чтоб музыка взметнулась из надгробий,
Расплавив чистоту среди людей.
Польётся буйность, и в потоках крови
Ты засмеёшься вслед сестре своей,
Иль брату; запылай безумным глазом
Луна иль солнце. День заменит ночь.
Стираются различья час от часу.
Меж тем, что любишь и что гонишь прочь.
Всё перепуталось, перемешалось.
Я – грозный демон – этого хотел.
И то свершилось. Сколько вас осталось,
Безлико движимых бесполых тел?
И сколько вы пребудете на свете?
С вас нечего художникам писать.
С поэтами. Не возродятся дети.
Единственное счастье – умирать…
Допит бокал, свинец пылает в жилах.
Да здравствует новорождённый ад!
Всё чёрное и красное – красиво!
А если белое – смертей обряд!
Я – грозный гений – верю в умерщвленье
Желаний, похотей и простоты.
Лишь ты восславься, Божие творенье!
Тебя убить не в силах!
Славься ты!..

Прощанье стрелой неслось к апогею,
Сверкая золотом в потоках солнца.
Друзья в эти пять минут охренели.
Сцуко! Неужто, кто-нибудь засмеётся!
Всё сильнее пахнут бумажные цветы,
Опрысканные из пульверизатора одеколоном.
Разноцветной гирляндой вкруг вас. Вы –
Представитель разлагающейся колонны.
Всё сильнее пахнут – ваш сладкий запах
Дополняет понятие о квинтэссенции.
За одеждой, в чёрных кримпленовых лапах,
Лежит жертва чёрной аудиенции.
Присудили бессмертье. Да здравствует рок!
При жизни он подсластить не мог.
Но теперь он дарит вам фейерверк
Друзей. Знакомых каскад.
Ницше, Данте, Рабле, Гюго, Флобер,
Дюрер, Уэллс, Рублёв, Пифагор, Сократ…

Глядите сверху на это собрание.
Вглядитесь в лица, поднятые к небу.
Взгляните в головы, павшие ниц.
Для одних это – наказанье.
Для других – неверие, небыль.
Скука – для ответственных лиц.
Проявляется человеческое участье:
Каждый жест, маска, вздох.
Засияет ли невесомый нимб?
Что мы можем узнать о счастьи,
Пережитом покойницей? Рок
Не различает людей и лимф.
Не даёт узнать о дальнейшем.
Что произойдёт после смерти?
Чем оправдывается рыданье
Толпы: безучастной, скорбной, милейшей,
Многослойной? Взгляд непростительный вперьте
Сквозь людей, деревья, зданья.
Душу стошнит и, может, вырвет.
Блевотина, выпав, души не облегчит.
Тернии опутали радость.
Спину безразличием выгнет.
Дьявол свистнет – каждый замечет
Икру. Им помогать не надо.
Они сами перережут глотки.
За деньги или лишний миг жизни.
Кровь брызнет –
Не верьте, это от водки.
Плач – сор в глаза залетел.
Кашель – поперхнулся от жадности.
Сквозь тернии не нащупать радости.
Боль источают шрамы. Мел
Сыплется на головы, серебрит
Чёрные, жёлтые, рыжие волосы.
Одно боюсь: хватит ли бритв
Лишить дерьмо права голоса!
Но уходят лучшие раньше.
Остальные – позже.
И так будет всегда. Чем дальше,
Тем больше.
Кто скорбит, разрывая сердце
На лоскуты, не найдя бинтов.
Тот не успевает вглядеться
В блеск овеществлённых столпов.
Не успевает увидеть покоя.
Наслажденья в объятьях праздности.
Складывая, находит разность.
И погибает в разгаре боя.
Не от пуль – от разрыва сердца.
В смерть не успевая вглядеться…

Не случилось бы двух покойников.
Или трёх.
Не затягивайте. Двиньтесь спокойненько
От дома. Опять обморок? Ох!
Описать нет слов и сил.
Подняли гроб, залитый слезами,
Цветами, тушью… Четверо громил
Зашагали, упёршись в боковины висками.
Музыка продолжала делать
Своё дело.
Понесли /уж не понять, кого/ смело
Чёрное /или красное?/ тело.
Вышли поближе к большой дороге,
К ЗИЛу с откинутыми бортами.
«Дальше понесём?» «Устали ноги».
«Поедем прямо отсюда». «Устали».
На бортовуху кинули гроб.
Прихлопнули крышкой.
Эт по дороге не выпал чтоб
Покойник. Залезли Фаина, Мишка,
Жека, родня кой-какая; Цветанку
Приняли с рук на руки.
Закрыли бортовую опалубку.
Вроде, можно крутить баранку.
Время остановилось зачем-то.
Чтоб разглядеть получше явленье.
Здесь, видимо, от напряженья
Веки заковало цементом…

На метле,
В костюме Евы,
Белой прелести комок
Пролетел.
В хоромах Дэва –
Костерок!
Коптится лепест молодой,
С душою чёрной.
Над ним бессмертною сестрой
Струится звук валторны.
Ты, в фиолетовых одеждах –
Не растряси свой прах.
Не будь невеждой
В таких делах.
Не ударь лицом в грязь.
Запекай кровь в глине.
Голень дымится, мой князь,
В адской машине.
Хвост, примотанный верёвкой,
Подметает асфальт.
Ведьма крикнула: «Ловко!»
Показав чудный альт.
Это – недоразуменье.
Хвост примотан к метле.
Моё влеченье
Подобно быстрой стреле,
Запущенной в хобот
Чуфарыла на треть.
Это – нельзя смотреть…
Иначе грохнет хохот!
Хохот душит. Веселье
Приближает к могиле.
От какого словоплетенья
Мы заржали, мой милый?
Забыта первопричина.
Все от колик легли.
Но, вновь встав, хворостиной
Разгребают угли.
Мяса кусок – дай пожирней!
Человечина пахнет мошнёй.
Чем чернее кровь, тем дурней
Проведём ночь с тобой!
Но ночь бесконечна.
Мы – под землёй.
Хоть и человечина
Пахнет мошнёй.
Но охота чего-нибудь,
Не испытанного ране:
Кожу с пуза стянуть,
Приложить соль к ране.
То-то будет веселье!
Нельзя!.. От, чёрт!
Завтра – воскресенье!
Заживлятель аорт!..

Некто чекистски вскричал: «По машинам!»
Шофёры бросили пинать… и шины.
Разлепив веки чужими руками,
Стало видно развернувшийся ЗИЛ.
Что ж мы стоим: дураки – дураками?
Но и идти нет больше сил.
Автобусы ждали. Нас, наверное.
Тупыми лицами встали в зад
Салона. Состояние скверное.
Куда ж мы едем? В рай? Или ад?
Кого провожаем в последний путь?
Как долог он? Наша совесть
Крепится, но тоже может загнуть
Подковы.
Каждый поворот приближает
Прямую дорогу на тот свет.
Не верите – плюньте на пистолет.
Он вам повеситься мешает.
Но, думая ни о чём,
Вы продолжаете возвращаться
К теме о Нём.
Не забывайте, молясь, смеяться…
Впереди, за лобовухой, зловещий ЗИЛ.
Фаина. Мишка. Гроб. Венки.
Надгробье /кто ж вас варить учил,
Сынки?!/
Уходя от равновесного нуля,
Мы не попадаем обратно.
Внимание! Старый шофёр у руля.
Он – шизофреник. И это приятно.
Он – заворожён дорогой.
Не замечая, что под колёсами,
Смотрит заворожённо-косо.
Любуясь белыми, влёт, полосами…

Небезразличен мир к заворожённым.
Неважно чем: любовью или злом.
Мир созерцает в позе изумлённой
Над всем, что изменяется кругом.
То превращаясь в горестную темень.
То опускаясь в сладостный покой.
И изменяется над нами всеми.
И в нас; открыв неведомый, другой
Или другое: толстое, большое,
С отростками. Обмакивая в слизь
Для умиротворения. Что стоит
Ему впитаться в этакую высь!
Иль опуститься глубже, в бездну мрака,
Распространяя бесконечный смрад!
О, мир – многострадальная клоака
Влечений всех пород – я был бы рад,
Чтоб ты, не исчезая ни мгновенья,
Вдруг изменился к лучшему себе.
Не созерцая в душащем сомненьи,
А, превратившись в лучезарный свет,
Тепло и радость – сделал повторенье
Из лучшего прошедших лет!..

Лопнуло колесо. Беда не приходит одна.
Автобус, вздохнув, погладил поребрик.
В дело вмешался сатана,
Создавая себе нерукотворный гербик.
Не могли поновее прислать транспорт!
Тьфу! Что же делать? Так можно
И не уехать. Что невозможно.
Надо бы у шофёра проверить паспорт!
Вдруг он шпион или вредитель?
Может быть, его лысая голова
Вывешена на всех углах?!
Да нет… обычный водитель.
Друзья разорвали пасть дверей,
Найдя в себе должные мочи.
И выпрыгнули поскорей.
Кто как хочет,
А они пересели в другой автобус.
Их не проведёшь.
Они не из тех, которые, чтобы
Уехать, разводят скулёж.
Но ввиду забиванья тары людьми,
И, по большей части, пожилыми,
Они всё неуклюжей теснились.
Напрягая бёдра свои.
И когда не осталось сил
Висеть под потолком,
Вскричали: «Пусти-ии!
Пойдём пешком!»
«Да вон – место в грузовике,
Вали туда, сядешь на пол».
«И верно!» Сбежали, плюхнулись за борт.
Невдалеке
С папой.
Впрочем, здесь рядом все.
Только ближе всего до гроба.
Поехали! ЗИЛ ведёт нетопырь!
К самой последней полосе!
Тронулись одновременно:
Грузовик и друзья.
В таком состояньи, несомненно,
Кто-нибудь выпрыгнет. Сходу! Нельзя…
Пошевелиться… Под нами – стекло
От разбитых ампул. Как вам понравится?
Каждый рывок, каждый уклон
Со скорбью воспринимает задница.
Не было веселее печали.
И, изучая хмурые лица,
Мы также снизу себя ощущали.
Да… кровь людская – не водица.
Это ли глупое наше положенье,
На фоне засунутых мин,
Стало вызывать внутри движенье.
«Не смейся, сцуко!» «Крепись, кретин!»
Проехали коммунальный мост.
И, на мосту, мысль билась в лоб.
Как посмекалистей скрючить свой рост,
Чтоб ботинком не тыркаться в гроб!
Он ведь замарается. Ведь он чистый.
Красный. Муха ещё не сидела.
В таком хоронить разве что коммунистов.
Неверующих. С душою белой.
А хоронят всех. Нету отличий.
Словно в одной и той же таре.
Не поймёшь: прокурор ли, лесничий?
Куда смотрит международный пролетарий?
И ещё сильно заставляла беспокоиться
Крышка. Накрытая. Хоть не смотри.
А ну, как сейчас откроется?
Изнутри?
Куда опосля прикажешь деваться?
Особенно тем, кому за тридцать?
Я думаю, можно сразу раздеваться
До подштанников. И рядом ложиться.
Но последней каплей в охмурную душу,
Как залили слёзы ковровое покрытие,
Явился крик за веру в лучшее:
«Гады! Покойницу не растрясите!»
За веру в лучшие дороги.
По которым сволочи-капиталисты
Ездют. А нашим безлошадным металлистам
И шахтёрам? Как хошь, так и трогай?
Это как асфальт? Кусками «ложут»?
Щерится щебнем ямистое место.
Шины в кровь разбивают рожи.
Тело просит хотя бы кресло.
Один дед, выживший ум дока,
Заваливший десятки людей. Жену!
Глядя на какую-нибудь нашу дорогу,
Плачет и вспоминает последнюю войну…
Спеть бы гимн шоферам щепетильностно,
Отбросив слухи об их меркантильности…

Так, переживая различные моменты,
Радости, неприятности, стоны;
Напевая «Возвращение из Сорренто»,
Домчались до Первомайского района.
Недолго осталось крепиться.
Ещё немного, и за Инюшкой
Раскинется чёрной бронзовой птицей
Луговушка.
Ещё мысль морщинистым лбом
Трансплантировалась: было б по-райски –
Переименовать Первомайский район
В Тринадцатомайский.
И вот, постучав колесьми по пустотам
Железобетонного брюха,
Машины, словно охрипшие шлюхи,
Рванули сквозь строй бревенчатой роты.
Здесь имеется дом частный.
С ним связано судьбами несколько дам.
Три секунды осталось домчаться.
Две. Одна… По тормозам!
Заломив глубокомодные кепки,
Хрустя пачками сигарет,
Нюхая гвоздичные розетки,
Все бросились в туалет.
«По двое!» «Пустите меня вперёд!»
«Мне тоже не терпится!»
«Так слюбится.» «Отхлынь, вертепница!»
«Твоё место не сзади, так под...!»
Видал я и грустные похороны. Честно!
Настроение как на свадьбе.
Будто пропивают жениха с невестой.
Нет, чтобы взять бы
Девку какую, щипнуть, станцевать!
А то причитают, сопливят. Эх, мать!
Но эти – ничего. Возьми Цветану –
Побежала мерить огород.
Правда, в конце завалилась плакать.
Видать, размах у ней ещё тот.
Да, может, вспомнила какие дела,
Когда здесь с мамой была…
Ну, все, хм… оправились? Нет?
Да я ж сам не успел, драндулет!
Кто-то по-чекистски вскричал: «По машинам!»
Шофёры бросили пинать… и шины.
Таперича последний вояж.
Ихний. До погоста.
И, может быть, ваш.
Если нутро не косно.
Гляди! Перед нами их будущий дом –
Кладбищенский холм.
Может, кого закопать живьём?
Или кто хочет остаться вдвоём?
Быть в темноте ночью и днём?
Обслужит кладбищенский холм.
Сильней наваливается дорога.
Круче становится подъём.
Рыгает мотор. Потерпи немного.
Не огорчай железным гнильём.
Не оскверняй в последний миг
Того, что каждый из нас достиг.

Пой, ускоривший бег времени
Жизни собственного пути.
Неявный предмет припадает к темени.
Сосущий кровь не может уйти,
Не испив порцию сока.
Томатный сок противен без соли.
Соль не пристала вампировой роли.
Лишь кровь – мёд тяжёлого рока,
Сладким ручьём зажурчит в пищеводе;
Омоет неведомые ей каналы.
Жаль, что, согласно погоде,
Пить можно много или мало.
Этот час близится скоро,
Умирая секундой, взглядом, вздохом.
С каждым шагом. Каждой порой
Ощущается обрастание зелёным мохом
Могилы. Дерево вкруг тела.
Дерево, готовое для гниенья.
Дерево – гроб. Дерево предела.
Дерево завершенья.
Противный пот холодом катится
По зашейному углубленью.
Стекая в чашу судьбы. Её
Переполняя. Весы разницу
Перенесли «против». Всё.
Всё – для тела. Но душа живёт,
Передвигаясь с кадавром, инкубом.
Исчезая, как личность. Фантомом бредёт,
Облизывая сиреневые губы.
Лопаются свёртки, под длинными пальцами,
Ватных тампонов. Марли
Море. Чёрными старцами
Правит карлик.
Глубина видения неизмерима.
«Жить!» «Нет.» «Жить!» «Нет!»
Не обойти мимо.
Мост. Верёвка. Камень. Глубина воды. Пистолет.
Всё сразу. Глупо расстаться.
С миром. Просто с миром.
Не обойти мимо.
Старик. Вампир. Карлик. Галлюцинация.
Чернь подноготная лезет
Ненасытной змеёй.
Педераст грезит
Мужественной женой.
Отрыгая зловоние,
Вылезают кольценосные,
Скользкие, облюносые,
Потусторонние.
Крепче сжимают грудь. По соску
Пиявка, разрастаясь в слона,
Извивается. Нагоняет тоску.
Темя. Темень. Обрыв. Стена.
Крепость печали.
Несовершенное пусть не беспокоит.
Вишнёвые дали
Чугунным колоколом удостоят.
Пить – жаждущему.
Есть – голодному.
Огонь – холодному.
Смерть – страждущему!
За периметром ржавой решётки
Поджидает неизвестность и… водка.
По-сиротски жмутся друг к другу оградки,
Редко где оставляя проход.
В тишине, тесноте, беспорядке.
Рядом с убийцей – поэт, идиот.
Голые берёзки торчат
Одиноко. Выставляя стриптиз.
Шумят.А покойники тихо лежат,
Глядя вниз.
Над умеренной жизнью, как эта река
В километре: тиха и мелка;
Безмятежно глупа, всё грязна и узка;
Хоть длинна ты, Иня, как костлявой рука.
Холм парит над землёй, как холодный рассвет.
У подножья постелен туман.
Словно высунул лоб из савана скелет;
Кусты, могилы – волосья… Дурман
Настигает. Не скрыться в сиянии дня.
О, живые мозги не коптятся зазря!
Полно! Хватит кутьи для тебя,
Чтоб сглотнуть её было нельзя…

Настала и тебе пора:
Прочесть собственный день смерти.
«Такая-то… родилась… умерла».
Забудете – придите, проверьте.
К вечным услугам Попырина гора…
Остановились не у кладбищенских ворот.
От них далеко до могилы.
Сбоку. Снят решётки пролёт.
Отсюда отнесём, друг милый.
Сбросим в могилу.
Таперь очередной серьёзный момент.
Уж оркестранты дадут оторваться!
Снять гроб. А приходилось её или нет?
Сниматься?
Мы – старые мастера по съёму.
Тяжесть в этом деле – пустяк.
Главное – преодолеть страх крышкоподъёма.
Вы спросите, страшно? Ещё как!
Во-первых, гроб может оказаться пустым.
Во-вторых… но, впрочем, и первого хватит.
Чтобы стать тут же вторым,
Дожидающимся могильных объятий.
Но, с большим трудом, крышка снята.
Все уставились с любопытством:
В руки, в лицо. Что им, проклятым,
С ихним-то бесстыдством?
Лишь один побелел, как снег.
Ужаснулся, как все нормальные люди.
Вообще, это был не совсем человек,
А… Короче, уж он-то лицо не забудет!
И потом, всегда, оставляли силы
Его, лишь шепнёшь: «Помнишь личико, милый!?»
Начали гроб с машины тягать.
Ох, и тяжёлая всё же усопшая!
Принимай! Кто там, внизу? Эх, мать!
Скорее! Не чемодан – гроб же!
Сняли. И не заметили, как
Подкрались сзади мужики-оркестранты.
Ох и дали! «Да за что же!..» «А за «за так!»
«Пшли! Деньги согласно прейскуранту!»
Ничего не вспомнить. Лица поплыли.
Куда-то к чёрту. Вдаль.
Свою рожу – и то подменили.
Трогаешь, как чужую. Жарь!
Жарь, сволочи! Жисть в копейку!
Нету глубже душевной грызни!
Размочи тоску. Лизни
За синюю шейку.
Острым звуком. Дрожь по ребрам.
Уступите трубам домры!..
Потащили, переваливаясь с боку на бок.
Корявыми толчками входя в глотку
Узкой скользкой тропинки. Сладок
Запах сосны. Горек вкус водки.
Чёрная жалость чиста. Плесень
Сползла на землю. За гробом сразу,
Кряхтя, затянули одну из песен
Старухи. Сморкаясь в порыве экстаза.
Чтоб вам пусто было, экие бестии.
За утреннюю клоунаду.
Много ль человеку надо,
Чтоб вывести из равновесия!
Неосудно безумье, взорвавшее смех.
Слёзы переполнили молодую душу.
Сердцу больно, но возьмём и этот грех.
Чем лить старушьи слёзы, каждая с грушу.
О, бабульки! Услада для старости есть
Приобщение к поминовению ближних!
В этом чувствуется болезнь
Улещенья страстишек нижних.
Как приятно на старости лет
Разглядеть сквозь очки молодую подругу,
Обещавшую пережить. Ан, вон, нет!
Раньше, милая, сложила руки!
То-то горе для сердца! Ах, адреналин,
Переполнивший старые глазоньки, льётся!..
Говорят, что полезно… Хоть разик один.
Дольше прежнего проживётся.
Не услышишь похвал причитаньям своим
При других обстоятельствах.
Дайте волю, родимые, связкам голосовым!
Прошлой удали доказательство!..
Что ж, не все старушенции плохи,
Но жива беззастенчивость в каждой натуре.
Собака собственную шкуру
Грызёт, когда заедают блохи.

Расшатывая узел на штанине,
Преображая тленный антураж,
Я объяснялся цинковой машине.
И приглашал идти на абордаж.
Но узел, развязавшись на штанине,
На горло влез намыленной петлёй.
Лежу в гробу и, вознесённый ими,
Держу ногами в отблеск голубой.
И обувь, прейскурантная к штанине,
Не замечает свой объём пустой.
Лежу в гробу и, ослеплённо-синий,
Меж небом и ехидною толпой.
Пришла пора. Мне надо торопиться.
Терпение испытывать грешно.
Но не открою взгляд прозрачным лицам.
Я понял их. И всё-таки смешно.
Упадничество видимо не сразу.
Но надо ль открывать сцеплённых век?
Мой долг преумножают с каждым часом.
Но ни к чему. Ведь я не человек.
Я меньше, чем неопытное чудо.
Но больше, чем сухой отпавший струп.
Снимаю саван со всего, что любо.
И надеваю тем, кто мне не люб.
Раскрашивая белые картины,
Прекрасному безумно отдаюсь.
И снова жду от цинковой машины
Мольбу людей; но сам – не помолюсь.
А где-то, убивая миллиарды,
Возносятся единые суды.
И налагают налганную правду
На долгие кровавые труды.
Но час пробьёт, наступит, напирая.
Откроются огромные врата.
И, преступив черту объятий рая,
Взойдёт народ с сиянием у рта.
Я верю, но не верой сила дышит.
Оторванность, как безысходный рок.
Но вдруг Пресуществующий, услышит.
И все услышат, преступив порог.
А сколько это может продолжаться?
Что знает человеческая боль?
Никто не знает… Надо ль оставаться?
Уйти, Пресуществующий, позволь!..

В очередной раз, браты, вспомянем
Тесноту кладбищенских просторов.
Хоть завертись, а как не встанем –
Мешаем старушечьему хору!
Пришлось им, как не хотели, заткнуться…
Гроб выставили на табуретки
Возле… Да-а!.. Есть куда окунуться!..
Туда, значит, будем кидать монетки?
Бредя по узколобым дорогам сознанья,
По осклизлым колдобинам, мой милый,
Ты дошёл вместе с собраньем
До края могилы.
Возле неё не надо юлить.
Задом, глазами. Встань прямо.
Следи, как человеческая нить,
Не обрываясь, убегает в яму.
Яма – искусственный выход туда,
В неизбежность. Выкопана старательно.
Яма съела немного труда,
Наградив сверхприбылью гробокопателя.
Глупо увериться в яму, как в дверь,
Но возникает старая шутка:
«Не веришь – сходи, проверь!»
«Я бы с удовольствием… жутко…»
Речь задвинул школьный учитель.
Что не могло не умилить.
Чем больше прощанье, тем трудней утихомирить
Дочерей, сестёр. Время – мучитель
Тянется, оплетая кольцами.
Прощанье перерастает в припадок.
Всё учащённей старухи молятся.
Запах становится более сладок.
Картина неизмерима минутами.
Неописуема словами.
Реализм расправляется люто
С нами.
Кто-то чекистски вскричал: «Закрывай!»
Потянули откуда-то крышку.
Тоже мне, фокусники! Давай,
Людишки!
Веселее!.. «Не надо! Не закрывайте!»
«Отойди!» «Уберите Цветану!»
«Не надо!» «Да убирайте ж!»
«Вынь руки, в гробу нет карманов!»
«Ой, палец прищемил!»
Ещё бы! Такой дебил!..
Хватились, чего-то не хватало.
Поправляли, советовали, приоткрывали.
Чувствую – веселее стало.
Скоро будет не до печали!
И, действительно, всё тревожней
Становилось душе. Томленье
Зашевелилось жуком навозным.
Заквакало солнечное сплетенье.
Миниатюры посыпались градом.
На незащищённый рассудок.
Кончились силы. Считайте гадом.
Не могу! На голодный желудок!
Жуткий хохот рождает смена картин!
Чем серьёзней вид, тем трудней сдержаться.
Господи! Ну, какой ещё кретин
Может с серьёзным видом остаться?!
Миллионы дьявольских искр
Мерцают в глазах в преддверии хохота.
Судорогой сводит мышцы икр
От молотком извлечённого грохота!
Этого перенести нет сил!
Не пораньте! Пожалуйста! Это ж гвозди!
Идиоты, родные, кто ж вас так учил?!
Молю о сохранности лобной кости!
Нет предела обстоятельному садизму.
Словно люльку бьют. Или кухонную полку.
От плеча. При дочерях. Волки…
Дегейнеры. Клизмы!..
Страшно. Но это ещё не всё.
Собственно, было б куда торопиться.
Здесь много всякого было ещё.
Что лучше ржать, чем удавиться.
Сунули подо дно полотенца.
Оторвали от табурет.
Вот и соблюлася каденция.
«Не надо! Нет!» Как это нет?
Подтащили вчетвером к яме.
С Божьей помощью начали опускать.
«Не надо! Пустите к маме!»
Некого больше звать…

Возьми к себе, прижми костями.
Завою плач могильный.
Введи в соблазн в чёрной яме,
Мой рок любвеобильный.
Закрою веки, но увижу
Все тонкие черты души с костями;
Как повапленный гроб червь лижет.
Введи в соблазн в чёрной яме.
О, в вечной красоте я много раз спасался.
Хоть чешуёй слетала ночью красота.
Твоя ж глубока неземная высота.
Я б к ней возвысился! Я б с ней остался…
О чём я? Да-а… об этом речи нет.
Есть многое, что держит от
Последствий. Жёлтый твой скелет
Сомнения не превзойдёт…
Могильный вой меня не позовёт.
И после смерти нет благоволенья.
Скелет янтарный над сомненьем
Моей любви не превзойдёт.
Но кто другой, сильнейший в сердце?
Лед? Сатана? Они – холмы
Бессмертной массы. То хромы.
То старчески впадают в детство.
Им всё забава иль разврат.
Любовь нещадна неземная.
Кто ищет неземного, вдруг отврат
Находит у истоков рая.
Два полюса достигнуть не дано.
И как ты не отдашься середине?
Всё, что в тебе воспето сатаной,
Раздавит личная гордыня!..
Кому взываю я? Ты – труп
Прекрасной женщины – не слышишь!
Воспоминаний образ глуп.
Ты ль не живёшь, когда не дышишь?..

Гроб стукнулся о дно могилы.
Вверх зашелестели белые змеи.
Спрыгнуть не возникает идеи.
Сердце почти остыло.
Возникают новые ощущенья
От пустых звуков. Горсти земли
Стучат, марая гроб. Спасенье
Не явится чудом. Умри.
Явится чудом. При счёте «три».
Умри, надежда, тяжёлым вздохом.
Вместе с землёй застучали деньги.
Пальцы, обросшие ржавым мохом,
Разгибаются над ямой, бросая копейки.
Истомившиеся по работе лопаты
Дождались своего часа.
Замелькали, спеша покончить с обрядом.
Да здравствует рыжая раса!
Всё меньше до края. Ближе конец.
Хрустит в напруге рабочий крестец.
Сравнялась яма, набив утробу
Глиной. Улыбаясь с любовью.
Теперь осталось над глиной и гробом
Воткнуть надгробье.
Оно метра на два тянуло.
Хоть с измереньями в нём не разобраться.
Это – несоизмеримая дань Вельзевула
За рупь двадцать.
Это – воплощение чуда
Советской скоростной сварки.
Которой, по-младенчеству, в кочегарке
Занимался тринадцатилетний покуда.
Что ж, недостатки наши неплохи.
Как и всё, что пока у нас есть.
Собака собственную шерсть
Грызёт, когда заедают блохи…
Интерес как-то сам собой пропал:
К дальнейшему лицезренью,
Размышленью.
Ушла куда-то печаль.
Потянуло к грехам, к развлеченьям.
Да ещё кутью потащили
Предлагать. Друзья, чтобы им не досталось,
Отошли поодаль малость.
Разговорились, задымили.
Выяснилось, ни на минуту
Их не покидал весёлый бес.
Вызывая по любому поводу стресс.
В виде плача… как-будто.
Особый интерес в душах молодых,
Отошедших от погребения в страшных корчах,
Вызвали могилки каких-то троих,
Сложивших мочи.
- Да они родственники, гляди!
- Конечно. Раз одной оградкой огородили.
- И у них абсолютное сходство фамилий.
- А зачем кресты спереди и позади?
- Если рассуждать умно,
Пренебрегая расстройством чувств,
Ваятель не чурался скульптурных
«Упрощений» в этом произведеньи искусств…
- Я тебя убью! Ещё одно только слово!
- Если доживём до восьми часов!..
- Я не произнёс ничего дурного.
Будьте здоровы. Средь могильных крестов…
Спазмы безудержно подкатывают к горлу.
За кашлем прячется улыбчивый рот.
Господи, прости! Будьте здоровы
Все, кто вместе с усопшей уйдёт!
Чтоб вам жить без года неделю.
Чтоб места очередная болезнь не нашла.
Чтоб вы, в своём молодом весельи,
Дожили до личного тринадцатого числа!..
Горе проходящему в равнодушьи.
Или закашляйся, или заплачь.
Червь тонких слов залезает в уши.
Безумью вторит ущемлённый палач.
Находит радость один из двоих.
Смеётся смерть над рыданьем у гроба.
И бесится, если какой-нибудь псих
Нарушает традиции грязного сноба.
Правда,есть и другие виды спорта,
Кроме как от болезни лыжи загнуть.
Можно перерезать аорту.
Или запросто башкой о камень нырнуть.
Но разве приятность в предпочтеньи?
Нет! Сам процесс – суть апофеоза.
Автор, исполняя произведенье,
Очищается в процессе от налипших отбросов.

Дунет ветер смерти, зашевелит пальцы
Мелкой дрожью, начиная с плечей.
- Как вам удалось так сильно состариться?
- I'm sorry, but I must die today.
- Это не старость. Седина и морщины
Не отождествляются с пылью.
- Есть в этом городе хоть какие-то мужчины?!
- I'm sorry, but I came the kill you.
- Моя нога! Она чернеет с каждым днём!
- Что делать, ведь за всё приходится платить.
- Твоя нога отождествляется с гнильём!
 - Oh! Yes, is it!
- Вероломство в раю необходимо.
Особенно, если женский рай.
- Но плохо играть в футбол. Жаркий климат.
- It is quite understandable… it is quite…

Зарыт человек. Сковало зевотой
Скулы. Время кончило бег.
Страшно. Усталость просится рвотой.
Зарыт человек.
Не живьём. Гложут сомнения, может?
Не престало нам разубеждать.
Как разубеждать тех, кто гложет?
Может быть, они давно мечтают глодать?
Дай срок – обрастёт рыхлая глина
Травой с цветами.
Постареет могила. И ты с друзьями
Притопаешь по дороге длинной.
Но не забьёшься, не заплачешь –
Взглянешь с печалью, почти безучастно.
Припоминая, много ли платишь
Милости в кассу.
И отойдёшь, усмехнувшись. Что ж,
Приятно – не разорился.
Из твоего кармана редкий грош
В жертвенную мошну укатился.
И защекочет мысль под мышкой.
О собственном долголетии.
И радостней застучит сердчишко
В ракурсе эдакой перипетии.
Отойдёшь за кладбищенскую ограду,
На несколько шагов.
И тут же забудешь тяжесть грехов.
Окунаясь в лёгкость бытового смрада.
Зачешется плоть. Защёлкают пальцы.
Заёрзают задницы в поисках кресла.
Зачмокает брюшнина о потерянном сальце.
Ощущается мир через пищу, деньги и чресла…

Поставлено надгробье рядом
С бабушкой. Оно и приглядней.
Делать больше нечего. Надо
Сматываться. Что ещё не понятно?
Двинулась толпа на выход.
Быстро. Тихо.

Кто-то по-чекистски вскричал: «По машинам!»
Шофёры бросили пинать и шины.
Несколько молодых людей
Пустыми глазами ударялись с холма
В реку, в дома, в трубы… Эй!
Что ж вы застряли? Эх, ма!..
То ли плач из души просится?
Чем растрогал сельский пейзаж?
Стук молотка и лопат в ушах,
В сочетаньи со смехом и пейзажем, разносится!..

С холма открыты прелестные виды.
Не удержать счастливой улыбки.
Покойники излучают флюиды.
Шофёр извлекает звуки бибибкой.
Не надо. Мы не поедем. Оставьте.
Отстаньте! То есть обгоняйте.
Сказывается вредный характер.
До свидания! Уезжайте!
Обдав, как обычно, гарью и пылью,
Автобусы ринулись на поминки.
Проявляя при этом прыть кобылью.
Эх, любят в народе залить: по старинке,
За воротник; без оглядки, без меры;
С поводом, без, - ни к чему рассужденья.
«Крепнет» к водке людская вера.
С каждым глотком. До угоренья…
Скрылись монстры с людьми во чреве.
Медленно двинулся вниз отряд.
Также коровка щипает клевер,
Припоминая, что завтра съедят.
Оглянувшись, увидишь погост.
Снизу также в прелестном виде.
- До свиданья, редчайший гость.
- Больше ты меня не увидишь…
Чувство ожидания нео-
Пределённости. Вниз. Под руку.
По змее асфальта: влево,
Вправо, влево, вправо… скука.
Отчего ж улыбка мечется,
Перебегая от уха к уху?
Скорей всего, дурак, а не лечится.
Что ж смешного у смерти-старухи?
Есть, есть некая часть веселья!
Искра, как эхо гигантского пламени,
Струится в голову. Из подземелья.
В жажде выплеснуть вакханалию.
- Я не то хотел, я лишь думал…
- Нет! Вы всё заранее знали!
В стороне посмотреть, без шума,
На одну из вакханалий.
В стороне? Не выйдет. Прыгай!
Бросься вниз башкой на рельсы.
Смейся. Что? Не смешно? Смейся!
Извращайся, прощелыга!
Бес, вселившись, расклеил кости.
Развязал железные связки.
Ноги запросились в присядку. В пляску.
Переходим заветный мостик.
Мост. Над речкой. Не дайте спрыгнуть.
Разрешите с бесом попутать.
Выжить до светофора. Привыкнуть
К мысли, выползшей из ниоткуда.
Радость больше не кажется странной.
Кажется – нет душ умерших.
Все – члены единого клана:
Скрюченных рук, спин вспотевших,
Отдавшихся женщин, падших животных,
Милых матерей, не успевших;
Всех снотворных, слабительных, рвотных!
Исстрадавшихся, потерпевших…
«Ходят кони над рекою. Ищут кони водопою.
Ах, быстрая река больно глубока…»
Всё в голове смешалось, спуталось.
Не осталось конкретных сцен.
Боязно поехать с кондуктором,
Знающим курс повышения цен.
Вот. Сейчас… может он подойти.
Протянуть сгусток жил и вен,
И сказать: «Вместо шести
Платите семь!»
И я достану недостающее,
К шести копейкам, седьмое чувство.
Лишь бы он не сцедил злюще:
«М-да… не густо…»
Смешает с мелочью, выбросит в речку.
«Буль-буль», - булькнет в ответ булькам.
Conductor! Купи полтинную свечку.
Поставь за упокой сосулькам!
Весна… Маленьким вурдалачатам
Скоро будет тепло по ночам.
Только пусто, пустынно… Когда-то
/Скоро, товарищи, магазин, вон там/
Жили мужик и женщина. Счастливо.
Имели двух девочек. С высшим /attention/
Была женщина. Что не часто
Встретишь у женщин.
Была! Была-а…
Вот, такие, значит, дела.
Купили! Чтоб мне забыть:
Яблочное пюре и яблок тёртых.
Ура! Да здравствует! Блин! К чёрту!
Ни тебе пожрать, ни попить!
Но не об этом тогда были мысли…
О чём? Да разве их передать!
Мы же не после театра вышли.
Мы же… Эх, мать!
Невесёлая всё-таки штука –
Похоронный ангажемент.
И старый волчина кусает руку,
Когда за неё хватается мент…
Подошва, горя в преддверии старта,
Проверяет трение о
Шершавый, чёрный язык асфальта.
Жарко… Может быть, снять пальто?
Может быть… Вопрос резонный.
Даю отмашку. Бросаю кивок.
Смотрите, мальчики, вон там колонны.
За ними сморочен ПКиО!
Первый раз за все часы
Цветана взглянула, с глазами из воска.
И тронулись страшные весы,
Смещая к безумию центр мозга…

А это – банка с яблочным пюре.
На, выпей всю. Слабо? Давай поспорим.
На что? Да хоть на пачку соли…
Постой… Оставь! Всё выпила уже?
Ну, ты и пить! Я полон восхищенья!
Желудок мой остался пуст.
Нещадно мучит жажда воскресенья.
А коль не мучит – так сходи под куст…
Чем заниматься? Грудь щемит тоска,
Сосёт пиявкой сердце.
Пульс чаще бьётся. Никуда не деться.
Успел заметить – ну и доска! –
О проходящей мимо мини.
И так, прицепом, вспомнил кое-как:
На шее поцелуй бездонно-синий,
И свой, мужьями дареный, синяк…
Но это хорошо, что это – парк.
Парк отдыха, свободы и культуры.
Стриптиз, раздетые скульптуры.
Манеж, достойный из клоак.
Pardon! Вот и фонтан.
Он кладбище напомнил запустеньем.
Хочешь сдохнуть – выпей стакан.
Не хочешь – под куст. Vivat воскресенью!
Банки – бесцветны. Глаза – черны.
Девчонок – три. Парней немного больше.
Платки, величиной со штаны,
Сорваны. Дизель – дави на поршень.
С третьей строки: «Я люблю тебя, жизнь».
Штаны убрать. Чем ниже – тем горше.
Прочь маски. Будьте как есть. Цинизм –
Знамя. Дизель – дави на поршень.
Начало – это хороший признак
Смерти. Беда не приходит одна.
Глянь! Над Европой!.. Стонет она!
Топчет Европу какой-то призрак!
Это – карма. Преткновенье.
Поклонение и разбег.
Здесь начинается весёлый бег.
/Цель, естественно, воскресенье./
Весёлый бег толпой от смерти.
Весёлый бег. Смелее, черти!

Гнались взапуски. Или просто
Пытались обогнать тоску.
Не думая про гробовую доску.
Которая всех ждёт – не дождётся.
Развлечений много. Не надо искать.
Вот тир. Бегом. Дайте винтовку.
Бутафорного зайца хочу отстрелять.
А лучше живого. Человека. Ловко!
Цветана, убей! Это классно! Не хочешь?
Тогда подожди, мы ещё пару раз.
Лишь попадём в чёрный глаз
Волку и некоторым прочим.
Видимо, здесь пошёл перебор.
Бросив винтовки, на центрифугу
Пошёл отряд, устроить сыр-бор.
Мыча лишь ему известную фугу.
Через перила, рыча на замок,
Под механизмы, в железные клетки.
«Сигай, скотина!» «Слабо, дружок?»
«Это тебе не мотоциклетка!»
Что значит утро, испившее чувства
Из чаш сердечных? Всё дальше холм.
Всё дальше смерть. Всё больше пусто.
Всё глубже рана. Всё ближе дом.
Прошу заметить, что цель асфальта –
Идти по кругу, а центр – за речкой.
И как бы ты не шёл, мой мальчик
Иль девочка, идёшь по кругу. Вечно.
Ага! Карусель! Рассыпались дети,
Увидев взрослых с безумством во взгляде.
«Вы не в себе, наверное, дядя?»
«Ты, хоть и глуп, но верно заметил!»
Раздайся, дефективная шпана.
Займите места согласно билетам.
Но мы оставили их где-то.
Их, верно, в гроб упрятал сатана.
Я раскручу. Не шевелись. Замри.
Я закручу. Среди пустых штанин.
Со счётом «три»
Явись, безногий господин.
Мне плохо, у меня кружится череп.
Так отвинти, отбрось башку свою.
А я его навеки сохраню.
Я черепам посмертно верен.
О, как свобода мысли тяжела!
В белой пене дайте напрячься.
Держите юбки. Не расслабляться.
Не дожила! Не дожила!
На локте повиснуть – не диво.
Вот если бы укусила собака
Бешеная. Любя. Красиво.
Приятно остыть в бешенстве раком.
Второй перебор. Оставьте детям
Это хлипкое сооруженье.
Комсомольцы – вперёд. Остальные – в ответе.
Я – в вашем распоряженьи.
Качели – их можно двигать пылко.
Их можно грызть. Их можно – но!
Если они не шоркались с пилкой.
Иначе… а, собственно, всё равно.
Всё – для качели. И здесь я вспомню,
Чтобы унять бум,
О том, как в возникающий шум
Уходит девка. Гвоздь входит ровно.
Ровно, чтоб не пробить головы.
Ровно, чтобы не быть нескромным.
Чтобы работали черви страны,
Гвозди должны вбиваться ровно.
Стук молотка, словно чинят каблук.
Словно делают стул. Словно
Дятел долбит сосновый сук.
В сосновый гроб гвоздь входит условно.
Здесь, в сердце, он веселей.
Тянет мысли четвёртая степень.
Выступает хор ядовитых слепней.
Из которых каждый первый – не слепень.
Музыка хора рождает грязь.
Грязь, за которой немного издевки.
Не надо! Но всё же несут мразь.
Выпить. Девке…
В тёмных аллеях, средь белого дня,
На горизонт взгляните мысленно.
Видите? Впрочем, нельзя
На это ответить искренне.
В ваших глазах затаился мёд.
Ночью стекая на пол из мозга.
Губы фантома липкой присоской
Пьют. Холоднее, чем лёд.
Ваш кошмар – ничто, в сравненьи
С тем, о чём покойник мечтает.
Он мечтает о воскресеньи.
И для этого слишком знает.
Твой поцелуй необходим.
Достань его, разгребая руками.
Найди рот, слейся с ним
Белыми от страха губами.
Чувствуешь? Брызжет жизненный сок
Сквозь трещины губ. В жёлтые зубы.
Слабеешь. Чахнешь. Оставь глоток.
Беспощадны в жажде выжить трупы.
И когда бездыханное тело
Заработает костью о кость,
Ты можешь сказать смело:
«Здравствуй, мой долгожданный гость!»
Двое, двое крадутся ночью:
Вечная нечисть и человек.
Полжизни отдано. Что видно, впрочем:
Рыжий волос – белый как снег.
Две седые головы вместе
Покидают кладбищенский холм.
Ужас смерти движется, если
Не вобьют осиновый кол!..
Но это – в будущем. А сейчас,
Вернувшись к злым дорогам парка,
Скажу, ей-богу: «Ёлка-палка!
Кайф. Карма. Шиза. Шарм и транс!»
Качели – вы отвлечь не вправе.
Нам детство вспомнить – не берусь.
Кто разрыдается – не встанет.
Кто засмеётся – засмеюсь.
Последний шанс – эстрадная стена.
Оставь для мёртвых сумрак, сатана…
Бегом, бегом, вперёд, от смерти.
Весёлый бег. Смелее, черти!..

Эстрада мертва. Пустынеют глазницы
Распущенных шишек. Запущенных лир.
Мамаши с колясками… Что тебе снится,
Малыш? Может, всё же, Божественный мир?
Пялиться тошно. Но люди на сцене
Стараются крепче задать дурака.
Не сжалится рок. Рок судьбы не подменит.
У рока заверчена в кукиш рука.
И в этой руке, по намеченным венам,
Уж бьётся струёй подогретая кровь.
Лишь мозг воспалён. Рок не любит замены.
И мы всё сильнее не видим рогов…
Да, если бы мент недалёко, случайно
Не крикнул своей перегарной трубой,
То зрелище неимоверно печальным
Срыгнуло б в младенческий сон голубой.
Но страхи – не вечны. Всё знает пределы.
Лишь зависть могилы не знает преград.
Мы сдёрнули дальше. Опять надоело.
Покинув эстрадный душевный кремат.
О, любят событья поджаривать души!
То эдак, то так. Противляться – нет сил.
Мы мочим струёй на огонь, но не тушим.
Наверное, каждый того и просил…
Забили спасеньем ворота из парка!
The final – как вовремя загнутый гвоздь.
И мы, после шумного боя и свалки,
Взбежали на демонстрацьонный помост.
Внизу половина прошла, салютуя
Довольным судьбой «первомайским тузам».
А те, изгаляясь, вертясь и задуя,
Махали рукою. Вот, нате, мол, вам.
И вспомнилось радостно первое мая,
Когда на российских на всех площадях,
Осклабившись, прут караваны-сараи.
Пытаясь открыть человечность в бл..дях.
Но редкая бл..дь не окажется бл..дью!
Лицо от административных забот,
От частной езды, колбасы и оладьев
Становится бл..дским… Всё видит народ…
И мы, изоржав сей предмет поклоненья,
Заставив закрыться десятки окон,
Разбившись по парам, ушли в охрененьи.
«Точнее, козёл, ритм держи молотком!»
Как раз впереди пионеры шли.
Видимо, по какому-то делу.
Галстуки – словно костёр подожгли.
На шее. На белой.
Мы пристроились, съедая метры
Асфальта. По праву продолженный пир.
И так нас, пионерским приветом,
Занесло в магазин «Детский мир».
Приятно смотреть в пистолеты и пушки.
Они – убийство. Они – красиво.
Цветана! Хочешь какую-нибудь игрушку?
Мяч? Большой? Эй, живо!
Мало радости. Слишком безумно
Выглядит всё!
Тише ли надо? Может, шумно?
Что бы ещё!?
Ладно. Настроенье не выжать
Из души. Это – не лимон.
Главное, чтоб попытался выжить,
Не разорвался: ты, я, она, он…
Детей пугать у нас стало в моде.
Это, наверное, третий раз.
У, дети! Цветы в чужом огороде!
Ваша молодость – спазм.
Спазм у покойника, у старого, у старшего.
У всех вы – бельмо на глазе.
Не попадайтесь процессиям в марше.
Даже учащиеся в седьмом классе!

Играя пляжным мячом на улице,
Зашли в промтовары.
Чего только здесь нету, право!
Этого – нет, то – под прилавком сутулится.
Но это – мелочи, хотя и важные.
Дальше поскакали в кафе на минутку.
Выпили лимонаду продажного.
Срыгнули пеной уставшие плутники.
Раздухарились, хотели сыграть на рояле.
Но испугались пионеров.
В натуре! Как пионеры зажали!
А? Что за!.. манеры?
И поплелись на автобусную остановку.
Раскрыв руками лицо.
Состояние, как весь день, с наглецой.
В похоронной упаковке.
Забрели в какое-то заведенье,
Пощупали шубы.
Хорошие, видать и без лупы.
Без облупенья.
На остановке запахло кислым,
Накатила последняя усталость.
Всё, что ещё как-то стояло – повисло.
Всё, что ещё как-то висело – встало.
Подкатил транспорт рыжий.
Раскрыл металлические губы.
Запихнулись с единственной мыслью: выжить.
Кондуктор не взял алмазных шурупов.
/Почему-то отсутствовал conductor./
Подавился абонементами компостер.
Не имеет значений, что будет после.
Обещали, что будет что-то. Будто!?
Телами сжавшись в пыльный комок,
На задней площадке,
Мальчики и девочки в беспорядке
Висели. Словно ехали в морг.
Но, на самом деле, на площадь.. Ефремова?
Аккуратней, водитель! Дорога ж хренова!

Чувство, не разбуженное постелью,
Сравнимое с бесконечностью.
Обнажено спящее за дверью
Боязливой беспечности.
Комната холодного настроения,
Созданная одиночеством.
Жизнь в вечном страхе забвения:
Есть ли на это пророчество?
Комната плохого настроения
В дневном свете, ласкающем шторы.
Открываются на мгновенье
Бесчисленные дверные запоры.
Не до конца. Не изведать
Глубины человеческой схемы.
Непониманьем восстают беды
Квинтэссенциальной дилеммы.
В паре рассматриваются вопросы.
Субстанция ищет опоры.
Пропал родившийся отголосок.
В заграничных коридорах.
Танец в разговоре наедине.
Вино и смерть – всё чужое.
На прозрачной стене
Вдруг видится что-то большое.
Душа? Любовь? Жажда? Сердце?
Ищущий счастья странник.
Не предлагает раздеться,
Сбросить горе, посланник.
Он жаждой, как все, поражён.
Но в этом питает силы.
В нём слышен заступа звон
О плиты холодной могилы.
Зовёт к великому очищенью.
Требует принять немой пример.
Цинизмом душит униженье
Душевных скверн.
Не разбуженная постелью верит.
Чувствует веру. Пылает верой.
Сгорает в вере. С ней делит
Светлую душу любая Венера.
Прозрачная стена исчезает,
Выдавая контуры счастья.
Всё больше возникает
Суть духовной надежды и власти.
Посланник уходит. Кончается срок.
Выпита последняя капля сока.
Кончается красный кровавый сок
По истеченьи счастливого срока.
Срок окончен. Есть ли беспечность
Сверхчувствительной силы?
Способная оборотить в бесконечность
Плохое настроенье могилы?

Подыхая стоймя, в душащей одежде,
Укрощая дрожащее неудобством тело,
Не падая в настроенье, как прежде,
Смело
Докатывали последние метры
До площади семеро угорелых.
Позвольте поверх брюк раскатать гетры?
Явиться заокеанским примером.
Чёрный пар из ноздрей струится,
Залезая в ноздри соседям.
«Тройка мчится,
Тройка скачет…» Где мы едем?
«Подъезжаем, товарищи. Площадь..
Ефремова? Приготовьте абонементы».
Пробита дырками бумажная рожа.
Свою б подставить в качестве эксперимента.
Конец дороги, похорон. Всего,
Что связано было с похоронами.
- Как настроение?
- Ничего.
- Ленин – с нами…

Улыбка… о ней не пришлось б говорить.
Но красота полней вольётся
В тело. Перед тем, как убить
Придётся.
Почему убить? Потому что нас
Больше. Хотя всё меньше и меньше.
Много мужчин, но мало женщин
/С большой буквы их мало сейчас/.
Убить – решение всех проблем.
Или склонить на самоубийство?
Она поймёт, но много вен
Нужно резать, падая в листья
Из больничного окна.
Иначе спасут. Что излишне.
Поймёт, но не успеет она.
Здесь поможет только ближний.
Или, опять-таки, крайний?
Крайних нет. Не найти концов.
Не подозревая, в авиалайнерах,
Над детьми пролетает много отцов.
К чему это я приплёл? Не знаю.
Не думаю, чтобы стало смешней.
Но боль всё равно проступает
На шее твоей.
Собственно, шея – для вурдалаков,
Скрипящих зубами во сне.
А что же снится мне?
Моя голова и плаха…
Улыбка… О ней не пришлось б говорить.
Если бы голова отделилась
Сама по себе, не желая жить.
Что тебе и не снилось.

От остановки пять минут до дома.
Через парк. Пауки ползут.
Останься со мной хорошим знакомым.
Молчанье легло на шею, как жгут.
Каждый шаг всё бесполезней.
Всё пустее несётся звук.
Мы не нужны сегодня. Хватит без нас рук
Поднять стакан. Ударить песню.
Мы знаем. Не собираемся. Метры
Всё тяжелей. Доведём до подъезда.
И скроемся за порывом ветра.
Унесёмся в другое место.
Следующий шаг. Ещё напряжённей.
Глупо двигаться, как и стоять.
Девичий взгляд всё насторожённей.
«Ребята, не ходите маму поминать…»
Вот оно – недоверие к людям.
Можно подумать, коль не пойдёт
Идиот и поминать не будет,
То покойница не умрёт.
Но мы и не собирались.
Это легло на нас обвиненьем.
Мы расстались.
Осталось сомненье.

- Твоё отношение не должно превышать
Отношенья к тебе ребёнка, который
Хочет видеть в тебе свою мать.
Два слова, пожалуйста, для репортёра.
- Этот детский дом построен давно,
Но стал им недавно. Он есть воплощенье
Печали и скорби. Хотя ничего
В нём не расположит к опустошенью
Души. Умножив привкус любви
На юдоль скорби, получим прикуп…
- У меня есть ветвь базилика;
Ты ответишь за бредни свои…
- Опавший лист чернеет на земле.
Гниёт. Истлевши, исчезает прахом.
Печален всякого движенья тлен.
Будь то законы Маркса или Маха.
Природа представляет свой закон.
Незнанье роль его не принижает.
Здесь жизнь и смерть поставлены на кон.
И смерть, в конечном счёте, побеждает.
Пусть возрождается по-новой жизнь.
Но вечность смерти явится порукой.
Лишь смерть не ведает антагонизм,
Раскинувшись неотражённым звуком.
В фантасмагорию ты бросишь взгляд,
В надежде неразложенных материй:
И здесь друг друга медленно едят.
В фантасмагории всё больше звери.
Да и в реальности, пусть иногда,
Пусть изредка /хотя, чем дальше – больше/,
Людская кровь струится, как вода:
Неистощимей, сладострастней, горше.
Всё чаще не даёт покоя страх.
О, время – поедатель расстояний,
Людей, зверей! С мозолью на устах.
С протухшим привкусом от отрыганий.
Всё ниже подменённая любовь,
Густая в содержаньи вурдалака.
Заслушайся в истоке этих слов:
Жизнь – слизокровная клоака!..
- Довольно! Хватит тёмной ерунды!
Не в первый раз ты развращать стремишься!
И, видимо, в безумьи удивишься,
Испив простой колодезной воды.
- О! Старого колодца злую вонь
Пивал нередко я с конём на пару!
И зачастую мой лиловый конь
Отрыгивал любовной жабьей сварой!
Отвратна лишь прозрачная вода,
Манящая испить любую душу.
Известно – слизь в зародыше чиста,
Пока порок влеченьем не разбужен.
- Я не слышу надежды в словах,
Источаемых грязной пастью.
Каждый, кто тебя слышит, несчастен.
Сковывает нейроны страх.
Зову убийство людям на помощь.
Призываю силы ада.
 Грозы. Грома.
Мощь набата!
- Чавкая, жру яйцевидный глаз
Зомби-травояда, засоленного в ванной.
Ягодица в червях съедена в час.
Любящий смрад – пей гной стаканом!
Мёртвые волосы, грязны и жёстки,
Содраны скальпом  с осклизлою кожей.
Как бы целуя, грызу губ полоски,
С отрубленной главы с прыщеватой рожей.
Жирный запах стекает мёдом
В лёгкие, желудок. Слюна струится.
Есть мертвечину – страшна природа
Смердящих гнилью моих композиций!

Стремись к себе через другие души.
Ты – это я. Я – зеркало любви.
Воспринимаю в трезвом равнодушьи
Кривые отражения твои.
Пусть я цинично вижу окончанье
Твоих стремлений. Это – не в укор.
Не высказана тягота признанья
И размышленья. После приговор.
Природа так тобой распорядилась,
Вдохнув слепые чувства и слова,
Чтоб жертва к ощущенью устремилась.
Витиевато, право, как всегда.
Но нет такой измученной идеи,
Которая не сложится в анонс.
Где б предпосылки достиженья цели,
И цель саму узнать не удалось.

- Ты не смей, мой друг, принижать.
Молодость – не повод глупить.
Трёхлитровая банка – мать
Воды, которую можно пить.
А, тем более, творчество в женщине,
Лишившейся, но не совсем,
Бинтов, сначала скрещенных,
И впитывающих затем.
- Вас понял. Разрешите идти?
- Иди и запомни, друг:
Если скрестятся наши пути –
Будешь труп./

Я снова тормознул… И вот
Идёт забава. Кроме тех,
Кто индульгирует и врёт.
Я не уверен. Мрачен смех.
Свет жалок. Тьма растлила день.
Хотя не ночь, но всё же тень.
И если утро – то гроза.
Я – съехал. Схной и бирюза.
Поближе к тем, кто одинок,
Но одиночества порок
Переборол. Хоть испытал.
Был прав. Пусть ничего не знал.
Страшнее сил, идущих сверх
Распределенья меж людей –
Стоокий Аргус. Мрак утех.
Свет от Луны. Моль с тополей.
Дождь. Снова дождь. Я загрустил.
Бьют насмерть и в колокола.
Ждёт жидкость высушенных жил.
Но нету рта, куда б стекла.
Идут, тоской спадая, сны.
Перерастая по ночам
В явь, что мы видеть не должны.
Сие, не властное свечам,
Их свету, атмосфере… Блик
Скрыл устрашающий мой лик.
А ты!.. А вы уйдёте вдруг,
Приняв молитву за испуг.
Приняв не то, а не приняв
То, в чём так редко кто был прав.
И будет прав когда-то вновь.
Убить и съесть! Прольётся кровь…
/Быть может./

Не получилась жизнь… Так что ж?
Не ты один искал чего-то.
Предчувствуя, что не найдёшь.
И не нашёл. Пропали годы.
И, средь бесчисленных забот,
Нельзя найти вполне достойной.
Уж не везёт – так не везёт.
Прожил бы лучше жизнь спокойно.
Но время вспять не повернуть.
И оттого больнее ранам.
Всё суета. Не верь, забудь.
Тебя забудут тоже рано.
Чтоб не ворочался в гробу.
Умрёшь… Чего просить у Бога?
Такая участь: все умрут,
Тебя обставив не намного…
Уж не везёт – так не везёт.
А что везенье? Бред собачий.
Лишь кто-то попросту идёт,
А кто-то вдруг галопом скачет.
А кто-то веру за тот свет
Себе в лишеньях оставляет.
Ты зря искал. Везенья нет.
И счастья тоже не бывает.


Постэпиграфы.

«Не рыдай так безумно над ним.
Хорошо умереть молодым…»
                Н.А.Некрасов.

Гадаешь, не известно, над чем.
Шагаешь, не зная, куда.
Думаешь, не понятно, зачем.
Делаешь, не поймёшь, что!..

После лицезрения тех далей,
Открывающихся там, где ветер шумит
Над могилой, на холме печали,
Уж больше ничего не тяготит.




Перепечатано 15.53.17.07.07.21. Р.Х.          КЕН.