Гость Сергий Булгаков

                Сергий Булгаков (философ)
«Зовы и встречи»
                (отрывок)

Мне шел 24-й год, но уже почти десять лет в душе моей подорвана была вера, и после бурных кризисов и сомнений в ней воцарилась религиозная пустота. Душа стала забывать религиозную тревогу, погасла са­мая возможность сомнений, и от светлого детства оставались лишь поэтические грезы, нежная дымка воспоминаний, всегда готовая растаять. О, как стра­шен этот сон души, ведь от него можно не пробудиться за целую жизнь! Одновременно с умственным ростом и научным развитием душа неудержимо и незаметно по­гружалась в липкую тину самодовольства, самоуваже­ния, пошлости. В ней воцарялись какие-то серые су­мерки, по мере того как все более потухал свет детства.
...
О, я был как в тисках в плену у «научности», этого вороньего пугала, поставленного для интеллигентской черни, полуобра­зованной толпы, для дураков. Как ненавижу я тебя, исчадие полуобразования, духовная чума наших дней, заражающая юношей и детей. И сам я был тогда зара­женный, и вокруг себя распространял ту же заразу...
Закат догорел. Стемнело. И то погасло в душе моей вместе с последним его лучом, так и не родившись,– от мертвости, от лени, от запуганности. Бог тихо по­стучал в мое сердце, и оно расслышало этот стук, дрогнуло, но не раскрылось...
И Бог отошел. Я скоро забыл о прихотливом настроении степного вечера. И после этого стал опять мелок, гадок и пошл, как редко бывал в жизни.
Но вскоре опять то заговорило, но уже громко, победно, властно. И снова вы, о горы Кавказа! Я зрел ваши льды, сверкающие от моря до моря, ваши снега, алеющие под утренней зарей, в небо вонзались эти пики, и душа моя истаивала от восторга. И то, что на миг лишь блеснуло, чтобы тотчас же погаснуть в тот степной вечер, теперь звучало и пело, сплетаясь в тор­жественном, дивном хорале. Передо мной горел первый день мироздания. Все было ясно, все стало прими­ренным, исполненным звенящей радости. Сердце го­тово было разорваться от блаженства. Нет жизни и смерти, есть одно вечное, неподвижное днесь. "Ны­не отпущаеши"* звучало в душе и в природе. И неж­данное чувство ширилось и крепло в душе: победы над смертью. Хотелось в эту минуту умереть, душа просила смерти в сладостной истоме, чтобы радостно, востор­женно изойти в то, что высилось, искрилось и сияло красотой первоздания. Но не было слов, не было Имени, не было «Христос Воскресе!», воспетого ми­ру и горным высям. Царило безмерное и властное Оно, и это «Оно» фактом бытия своего, откровением своим испепеляло в этот миг все преграды, все карточ­ные домики моей «научности». И не умер в душе миг свидания, этот ее апокалипсис, брачный пир, первая встреча с Софией. Я не знал и не понимал тогда, что сулила мне эта встреча. Жизнь дала новый поворот, апокалипсис стал превращаться во впечатления тури­ста, и тонкой пленкой затягивалось пережитое. Но то, о чем говорили мне в торжественном сиянии горы, вскоре снова узнал я в робком и тихом девичьем взоре, у иных берегов, под иными горами. Тот же свет светил­ся в доверчивых, испуганных и кротких, полудетских глазах, полных святыни страдания. Откровения любви говорили о ином мире, мною утраченном.Пришла новая волна упоения миром. Вместе с «личным счастьем» первая встреча с «Западом» и пер­вые пред ним восторги: «культурность», комфорт, со­циал-демократия... И вдруг неожиданная, чудесная встреча: Сикстинская Богоматерь в Дрездене, Сама Ты коснулась моего сердца и затрепетало оно от Твое­го зова.
Проездом спешим осенним туманным утром, по долгу туристов, посетить Zwinger с знаменитой его га­лереей. Моя осведомленность в искусстве была совер­шенно ничтожна, и вряд ли я хорошо знал, что меня ждет в галерее. И там мне глянули в душу очи Царицы Небесной, грядущей на облаках с Предвечным Мла­денцем. В них была безмерная  сила чистоты  и прозорливой жертвенности,— знание страда­ния и готовность на вольное страдание, и та же вещая жертвенность виделась в недетски мудрых очах Мла­денца. Они знают, что ждет Их, на что они обречены, и вольно грядут Себя отдать, совершить волю Послав­шего: Она «принять орудие в сердце», Он – Голгофу... Я не помнил себя, голова у меня кружилась, из глаз текли радостные и вместе горькие слезы, а с ними на сердце таял лед, и разрешался какой-то жизненный узел. Это не было эстетическое волнение, нет, то была встреча, новое знание, чудо... Я (тогда марксист) невольно называл это созерцание молитвой и всякое утро, стремясь попасть в Zwinger, пока никого еще там не было, бежал туда, пред лицо Мадонны, «молиться» и плакать, и немного найдется в жизни мгновений, которые были бы блаженнее этих слез...
Я возвратился на родину из заграницы потерявшим почву и уже с надломленной верой в свои идеалы. Зем­ля ползла подо мной неудержимо. Я упорно работал головой, ставя «проблему» за «проблемой», но внут­ренне мне становилось уже нечем верить, нечем жить, нечем любить. Мною владела мрачная герценовская ре­зиньяция... Но чем больше изменяли мне все новые боги, тем явственнее подымались в душе как будто за­бытые чувства: словно небесные звуки только и жда­ли, когда даст трещину духовная темница, мною са­мим себе созданная, чтобы ворваться к задыхающему­ся узнику с вестью об освобождении. Во всех моих теоретических исканиях и сомнениях теперь все яв­ственнее звучал мне один мотив, одна затаенная на­дежда – вопрос: а если**. И то, что загорелось в душе впервые со дней Кавказа, все становилось властнее и ярче, а главное – определеннее: мне нужна была не «философская идея Божества», а живая вера в Бога, во Христа и Церковь. Если правда, что есть Бог, значит, правда все то, что было мне дано в дет­стве, но что я оставил. Таков был полусознательный религиозный силлогизм, который делала душа: ничего или... все, все до последней свечечки, до последнего образка... И безостановочно шла работа души, незримая миру и неясная мне самому. Памятно, как бывало на зимней московской улице, на людной площади,– вдруг загорался в душе чудесный пламень веры, серд­це билось, глаза застилали слезы радости. В душе зрела «воля к вере», решимость совершить наконец безум­ный для мудрости мира прыжок на другой берег, «от марксизма» и всяческих следовавших за ним измов к... православию. О да, это, конечно, скачок, к счастью и радости, между обоими берегами лежит пропасть, надо прыгать. Если придется потом для себя и для других «теоретически» оправдывать и осмысливать этот прыжок, потребуется много лет упорного труда в разных областях мысли и знания, и всего этого будет мало, недостаточно. А для того, чтобы жизненно уве­ровать, опытно воспринять то, что входит в Право­славие, вернуться к его «практике», нужно было со­вершить еще долгий, долгий путь, преодолеть в себе многое, что налипло к душе за годы блужданий.


_________
* По Евангелию от Луки (гл. 2, ст. 29 30)
** а если Он, Бог, есть?