Такая судьба. Гл. 3. 6. Горький

Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 3.6.

     В русской литературе немного писателей, которые на протяжении десятилетий проявляли такую заинтересованность в еврейском вопросе и выступали такими последовательными и бескомпромиссными защитниками евреев и непримиримыми врагами антисемитизма, как Максим Горький (настоящее имя А. М. Пешков, 1868-1936). Ненависть Горького к антисемитизму тесно связана с отталкиванием от пороков и предрассудков русского мещанства. Антисемитизм во всех его проявлениях — от теоретического юдофобства до погромов — Горький считал наследственным грехом русского народа, порождением его истории и психологии.
     Начало своей ненависти к антисемитам и сострадания еврейскому народу сам писатель возводил к юношеским впечатлениям от погрома в Нижнем Новгороде, описанного им в очерке «Погром». Напечатанный в 1901 г. в сборнике «Помощь евреям, пострадавшим от неурожая», он продолжал жить в его памяти. Более чем через тридцать лет писатель вернулся к этому тексту, подверг его значительной доработке и новую редакцию напечатал в 1935 г. в журнале «Колхозник».
     Еще более потряс писателя погром, произошедший 6 апреля 1903 г. в Кишиневе, когда было убито 49 человек, ранено 586 и разграблено более полутора тысяч еврейских домов и лавок. Это событие вызвало широкий резонанс не только в России, но и в Европе и Америке, и Горький не раз возвращался памятью к тем трагическим событиям.
     Еврейская тема, занявшая большое место в публицистике Горького, в его художественном творчестве отразилась слабо. Еще до упомянутого очерка им был написан рассказ «Каин и Артем». В нем сопоставлены и противопоставлены два типа – еврей и русский. Такое в русской литературе можно было видеть не раз, достаточно вспомнить хотя бы чеховскую «Скрипку Ротшильда». И у Горького, как и у его предшественников, внимание сосредоточено на несходстве – несходстве во всем: во внешности, в характерах, в словах и поступках.
     Имя еврея Хаим, но все зовут его Каин – еще и потому, что «в нем есть много оскорбительного. Хотя оно и не шло к маленькой, испуганной слабосильной фигурке, но всем казалось, что оно вполне точно рисует тело и душу еврея, в то же время обижая его <…> А обижать Каина было легко: когда над ним издевались, он только виновато улыбался и порой даже сам помогал смеяться над собой, как бы платя вперед своим обидчикам за право существовать среди них <…> Бывало, захваченный в одном из темных углов улицы двумя-тремя молодцами, доведенными голодом или похмельем до готовности хоть на убийство, еврей, сбитый на землю кулаком или ужасом, сидел у ног своих грабителей и, трепещущий, судорожно роясь в карманах, умолял их: “Господа-а! Добрые господа! Не берите всех… Как я буду торговать?“».
Полной противоположностью ему является «красавец Артем, колоссальный детина, с головой в густой шапке кудрявых черных волос <…> Широкогрудый, высокий и стройный, всегда с улыбкой на губах, он был в Шихане грозой мужчин и радостью женщин <…> Красавцу торопливо очищают дорогу, отодвигая в сторону лотки с товарами, корчаги с горячим, заискивающе улыбаются ему, кланяются…». Бывало, так сжимал руку знакомого босяка, что тот стонал и охал от боли, и уж когда Каин попадал в жестокие руки Артема, тот играл им, как ребенок букашкой.
     Но однажды случилось неожиданное. Обиженные им босяки подстерегли Артема, когда он  возвращался навеселе после обильной пирушки и жестоко избили. «Ослабленный вином, он защищался плохо, и тогда эти люди чуть ли не в продолжение целого часа вымещали на нем бесчисленные обиды, понесенные ими от него». Целую ночь он провел на куче сырого мусора, а когда пришел в себя, почувствовал на лице и животе мокрые тряпки, облегчавшие его состояние. Человеком,  пришедшим ему на помощь, оказался Каин.
     Еврей объясняет ему, что, увидев его полумертвым, он почувствовал к нему жалость. Вспоминая нанесенные Артемом побои и то, как он смеялся над пархатым жидом, он говорит бывшему обидчику скопившуюся в его душе правду: «“Не сердитесь! Я только говорю, что вы, как и все люди, гоняли жида… За что, а? Разве жид не сын Бога вашего и не один Бог дал душу вам и ему?“ Каин торопился, бросал вопрос за вопросом, не ожидая ответов на них; в нем вдруг заклокотали все те слова, которыми он отмечал в своем сердце нанесенные ему обиды и оскорбления; ожили в нем все они и вот лились из его сердца горячим ручьем. Артему было неловко перед ним».
     «И под возбужденный полушопот Каина в нем медленно слагались свои думы: “Сколько теперь часов? Чай, поди-ка, около полудня. А ни одна, небось не идет навестить мила друга… А вот жид пришел… помог, говорит – люблю, а я его обижал, бывало…“  <…>  Артем почувствовал, что понемногу ему становится лучше, – тело ноет меньше и в голове яснее. Нужно заступиться за Каина пред людьми – что, в самом деле? Вон он какой добрый и открытый,  – прямо все говорит, по душе. Подумав так, Артем вдруг улыбнулся…»
     Каин, оказывается, припас ему и еды: «когда шел сюда, то истратил целый рубль». Артем «лежал неподвижный и огромный – еще более увеличенный опухолями, а Каин, маленький, хрупкий, задыхаясь от усилий, возился около него. Со всей силой растирая ему грудь, живот, возился и кашлял от запаха водки».
     С тех пор Артем стал говорить прежним друзьям, что «с жидом дружбу ведет». «Я всем вам говорю, – он лучше вас, жид-то! Потому в нем доброта к человеку есть… а у вас нету ее… Он только замученный… Вот теперь я беру его под свою руку <…> Так и знайте! За Каина, за всякое обидное слово ему – насмерть буду увечить. Так всем и скажите…».
     Но проходит немного времени, и Артем признается, что не в силах жалеть Каина, и если будут его обижать, он на его защиту не пойдет. А за то, что он помог ему в трудный час, предлагает заплатить ему деньги. Озлобленный против всех людей, он не может никого жалеть, долг, который он ощущает перед Каином,  ему  мешает, тяготит его, беззащитный Каин становится ему лишним. На вопрос: «Как я буду жить без вас?» еврей не получает ответа. Благодарности к Каину в Артеме  уже нет, он откровенно признается: «Противно, что ты такой». Напрасно Каин пытается пробудить в нем человеческое чувство, напрасно  спрашивает: «А может вы иначе подумаете?» «Вспомните, как я тогда вас… а? Артем?! Никто не пришел, а я пришел…». Но в ответ слышит лишь слабый храп.
     Горький завершает рассказ картиной, в  чем-то повторяющей его предшествующее содержание – какими разными были эти два человека. Но теперь, когда мы уже знаем все, что произошло, то, что можно было счесть бытовой зарисовкой, приобретает символическое значение.
     «…Каин еще долго стоял над силачом и все всматривался в его безжизненно красивое лицо, смягченное сном. Богатырская грудь вздымалась ровно и высоко, черные усы, шевелясь от дыхания, открывали блестящие, крепкие зубы красавца. Казалось, он улыбался…
     Глубоко вздохнув, еврей еще ниже склонил голову и снова пошел по берегу реки. Весь трепещущий от страха перед жизнью, он шел осторожно,  – в открытых пространствах, освещенных луной, он умерял шаг, вступая в тень – крался медленно…
     И был похож на мышонка, на  маленького трусливого хищника, который пробирается в свою нору среди многих опасностей, отовсюду грозящих ему.
     А уж ночь наступила, и на берегу реки было пустынно…»
     Трудно сказать, входило ли это в творческий замысел или произошло само собой в результате следования правде изображаемых характеров, но маленький, слабосильный и трусливый «мышонок» оказывается морально выше могучего атлета и завидного красавца. В противоположность обыденному представлению о стяжательстве евреев, он приходит на помощь Артему, от которого терпел в прошлом побои и обиды, совершенно бескорыстно. Артему же это бескорыстие чуждо и непонятно, и именно он не может преодолеть засевшую в нем меркантильность, неспособность ответить на чувство чувством  и не находит ничего другого, как за доброту и человечность расплатиться деньгами.
     Мемуарный очерк «Погром» ничем особенным не выделяется из того, что писали по поводу подобных страшных событий и другие авторы. Сходные сюжеты, сходные картины. Но характерно, как воспринималось происходящее  самим Горьким: «Отупевший от всего, что творилось вокруг, задыхаясь от пыли, я вертелся в толпе, как щепа в ручье, и смотрел на все, как на страшный сон».
     В 1906 г. Горький выступил в Нью-Йорке с лекцией «О евреях» – страстным панегириком еврейскому народу, где, в частности сказал: «В продолжение всего тяжелого пути человечества к прогрессу, к свету <…> еврей стоял живым протестом <…> против всего грязного, всего низкого в человеческой жизни, против грубых актов насилия человека над человеком, против отвратительной пошлости и духовного невежества». Главную, а может  быть, и единственную причину вражды к евреям Горький усматривал в присущем им «неустанном стремлении к переустройству мира на новых началах равенства и справедливости».
     В других выступлениях Горький говорил о Бунде как об образце социал-демократической организации, что находилось в заметном противоречии с позицией РСДРП. Во время Первой мировой войны, повлекшей за собой погромы и массовое выселение евреев из прифронтовой полосы, Горький явился инициатором создания Русского общества для изучения еврейской жизни и вел борьбу против антисемитской клеветы. Об этом шла речь в его «Ответе на анкету по вопросу об антисемитизме» (1915).
     В том же году под редакцией Горького, а также Л. Андреева и Ф. Сологуба вышел, а спустя год был выпущен вторым, дополненным изданием литературный сборник «Щит». В нем были напечатаны статьи по еврейскому вопросу видных политических деятелей (П. Милюкова, А. Карташева, Е. Кусковой), мыслителей (В. Соловьева, С. Булгакова), ученых (В. Бехтерева, М. Ковалевского). Но главное место в нем заняли произведения русских писателей. Поскольку сам факт участия в этом сборнике был подтверждением определенной и однозначной позиции каждого из них по еврейскому вопросу, назовем хотя бы некоторые, наиболее известные имена: М. Арцыбашев, К. Бальмонт, В. Брюсов, И. Бунин, З. Гиппиус, В. Иванов, Д. Мережковский, А. Н. Толстой, Тэффи, Т. Щепкина-Куперник.
     В своем неозаглавленном очерке Горький рассматривал бесправие евреев как концентрированное выражение социального и морального зла, царящего в России: «Ненависть к евреям – явление звериное, зоологическое – с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств». И здесь, и в других местах писатель настойчиво разъяснял, что искоренение антисемитизма необходимо самим русским: «Позорное для русской культуры положение евреев на Руси – это тоже результат нашей небрежности к самим себе и строгим и справедливым запросам жизни».
     Он был убежден, что евреи больше европейцы, чем русские хотя бы потому, что у них глубоко развито чувство уважения к труду и человеку, и «нам, русским, есть чему и следует учиться у евреев». И далее вновь возвращается к глубинной, выношенной своей идее: «Нужно – потому что справедливо и полезно – уравнять  евреев в правах с русскими; это нужно сделать не только из уважения к народу, который так много послужил и служит человечеству и нам, но из нашего уважения к самим себе».
     Эти мысли получили продолжение в напечатанном тут же крошечном, двухстраничном рассказе «Мальчик». Он начинается словами: «Трудно рассказать эту маленькую историю – так она проста». Герой рассказа – мальчик-еврей,  который вместе с отцом упал с трапеции и, еще не оправившись, превозмогая боль, демонстрирует акробатическое искусство перед недружелюбно настроенными русскими детьми, чтобы заработать на пропитание и лечение прикованного к постели отца.
     «Это так незначительно и просто – не правда ли? – завершает свой рассказ Горький. – Но не однажды в жизни моей в трудные дни ее я с благодарностью вспоминал мужество мальчика.
     И теперь, в эти скорбные дни страданий и кровавых обид, падающих на седую голову древнего народа, творца богов и религии, я вспоминаю мальчика – ибо в нем олицетворялось для меня именно мужество человека, – не гибкое терпение раба, живущего неясными надеждами, а мужество сильного, который уверен в победе».
     В статьях, публиковавшихся в 1917–1918 гг. в газете «Новая жизнь» и  составивших позднее книгу «Несвоевременные мысли», Горький предупреждал об опасности возрождения антисемитизма. Напомнив, что равноправие евреев – одно из прекрасных достижений нашей революции, снявшее  с нашей совести позорное, кровавое и грязное пятно, он с горечью отмечает, что радости не чувствуется, ибо «антисемитизм жив и понемножку, осторожно снова поднимает свою гнусную голову, шипит, клевещет, брызжет ядовитой слюной ненависти».
     Русские не вправе гордиться «благодеянием», которое они, дескать, оказали евреям, напротив «еврейство боролось за политическую свободу России гораздо более честно и энергично, чем делали это многие русские люди»; евреи в массе своей «обнаруживают более разумной любви к России, чем многие русские, и, наконец, умеют работать лучше нас».
     Горький пишет о полученной им «папке юдофобских прокламаций», и достойна особого внимания та страстность, та глубина негодования, которую они в нем вызывают: «Как все это лживо, как отвратителен этот антисемитизм ленивой клячи! Когда читаешь все эти глупые мерзости, подсказанные русским головотяпам бессильной и гаденькой злобой, становится так стыдно и страшно за Русь, страну Льва Толстого, создавшую самую гуманную, самую человечную литературу мира».
     Но Горький не просто возмущается, он проникновенно и убедительно вскрывает психологические истоки антисемитизма. «Я уже несколько раз указывал антисемитам, – пишет он, –  что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, – это объясняется их умением работать, экстазом, который они  вносят в процесс труда, любовью “делать“ и способностью любоваться делом. Еврей почти всегда лучший работник, чем русский, на это  глупо злиться, этому надо учиться».
     Кажется, никто из русских писателей не бросал в лицо своим соплеменникам такие откровенные, обидные и гневные обвинения, как это делал Горький. Он говорил им без обиняков, что «какую бы чепуху ни пороли антисемиты, они не любят еврея только за то, что он явно лучше, ловчее, трудоспособнее их <…> Мы должны особенно ценить умелых работников, людей инициативы, влюбленных в труд, а мы – дико орем:
     – Бей их – потому что они лучше нас!
     Только потому, господа антисемиты, только потому, что бы вы ни говорили!»
     В 1919 г. Петроградский совет переиздал в виде брошюры три статьи Горького «О евреях», призывавших к деятельной борьбе с антисемитизмом «в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры», и выпустил листовку с воззванием Горького против антисемитизма, в котором он писал: «Уже с детских лет моих меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь, своей неугасимой верой в торжество правды — верой, без которой нет человека, а только двуногое животное». Когда еврейские погромы во время гражданской войны на Украине и в Белоруссии приняли массовый характер, Горький назвал их в послесловии к «Книге об еврейских погромах на Украине в 1919 году» (Петроград—Берлин, 1921) грязными подвигами христолюбивого русского народа.
     В предисловии к книге «Легенда об Агасфере — Вечном Жиде»,  выпущенной в Петрограде в 1919 г.,  Горький писал о необыкновенной стойкости евреев, мужественно шедших на смерть за веру, и называл идею монотеизма величайшей услугой, оказанной евреями человечеству: «Евреи – первый народ, который гигантским усилием мысли и воображения перешел от языческого многобожия к идее единого Бога, – от политеизма к монотеизму. <…> Из этих бесстрашных вопросов, обращенных человеком к внутреннему миру своему, – возникли идеи социальной справедливости, идеи гуманизма, человечности <…> Еврейство,  имеет право гордиться тем, что оно явилось первым по силе и успеху — организатором религиозно-социальной мысли, первым бродилом духа, бродилом, которое возбудило устами пророков своих мысли о социальной справедливости». Высоко оценивал Горький и вклад «маленького еврейского народа» в развитие ремесел, торговли и промышленности, которое, по его словам, полно «глубокого, объединяющего мир значения».
     Особенно важно было то, что Горький снял с евреев обвинение, тяготевшее на них веками и служившее оправданим их преследований, – обвинение в том, что евреи несут ответственность за смерть Христа: «В убийстве Христа обвиняют еврейский народ, – это обвинение создано глупцами, оно истекает из пословицы: “Дурак всему верит“. Евангелия убедительно говорят нам, что Христа принудили осудить на смерть церковники, убоявшиеся, что еврейский народ примет учение Христа и лишит их власти».
     Когда некоторая часть еврейства встала во главе международной торговли, это возбудило всеобщую зависть христиан: «им казалось, – да и теперь еще кажется, – что всякий нищий еврей – миллионер в будущем». Эта зависть переросла в вражду к еврейству, создавшую «для евреев «жизнь мучительную, полную преследований, истязаний, жизнь постыдную для христиан, которым низкая и подлая страсть к наживе свойственна так же, как и людям всех других религий».
     В упомянутой выше брошюре «О евреях», выпущенной в 1919 г., Горький формулировал свои позиции особенно жестко и гневно. Из тональности составивших этот сборник трех статей (первая повторяет название сборника, вторая и третья не имеют заглавий, но пронумерованы) видно, что хотя после Октябрьской революции положение евреев существенно изменилось, отношение к ним не стало таким, какое автор считал бы нормальным и заслуженным, и он спешил как можно скорее и энергичнее, не избегая формулировок, которые могут восприниматься как агрессивные, привить своим современникам правильные представления о еврействе.
     В первой статье Горький писал: «Позорное для русской культуры положение евреев на Руси  – это тоже результат нашей небрежности к самим себе, нашего равнодушия к строгим и справедливым запросам жизни <…> Это невыносимо видеть, как люди, сотворившие столько прекрасного, мудрого, необходимого миру, живут среди нас, угнетенные исключительными законами, которые всячески ограничивают их право на жизнь, труд, свободу». Заканчивается статья такими словами: «Наши ;освободительные движения; странно заканчиваются еврейскими погромами».
     А вот отрывки из второй и третьей статей: «…Государство и общество берут у евреев все, что они могут дать, – ум, энергию, жизнь, – не давая им необходимейшего – возможности жить, учиться, свободно развивать свои богатые способности». На обвинения, что евреи эксплуатируют русский народ, Горький отвечает, что никто не эксплуатирет его столь безжалостно и нагло, как его собственная глупость.
     «Из всех племен, входящих в состав империи, евреи – племя самое близкое нам, ибо они вложили и влагают в дело благоустройства Руси наибольшее количество своего труда, они наиболее энергично служили и служат трудному и великому делу европеизации нашей полуазиатской страны. Нет области, где бы еврей не работал рядом с русским и не менее успешно, чем русский, – это неоспоримо».
     В 1927 г. Горький включился в защиту Ш. Шварцбарда, еврейского юноши, застрелившего в Париже С. Петлюру. Судебный процесс над ним приобрел мировой резонанс, к нему подключились известные общественные деятели и писатели, в том числе Ромен Роллан. Родственники Адама Мицкевича отправили в Париж письмо из Польши, поддерживая обвиняемого. По всему миру развернулась кампания в защиту мстителя. Среди еврейских рабочих организаций США и Европы шел сбор предназначенных ему денег. Отстаивая право Шварцбарда на отмщение палачу еврейского народа, Горький прислал на суд свои свидетельские показания. Высказывая мнение, что «русский народ в массе его антисемитизма не знает», Горький возлагал ответственность за погромы на разнообразных «проповедников расовой и племенной ненависти».
     Горький остался убежденным и страстным противником любых проявлений антисемитизма и после возвращения в Советский Союз. В 1931 г. он опубликовал в «Известиях» статью «Об антисемитизме». Она была написана в ответ на письмо читателя В. Герасимова, который обращался к Горькому как к «ярому врагу антисемитов» и возмущался проявлениями антисемитизма в произведениях некоторых советских авторов, в частности в рассказе Б. Пильняка «Ледоход».
     Горький поддержал его мнение, сказав, что «к письму этому можно добавить солидный ряд фактов, которыми подтверждается просачивание антисемитских настроений в нашу литературу». «Антисемитизм можно рассматривать как глупость и как подлость <…> – писал он. – О скотах говорят, они – неблагодарны, то же самое можно сказать об антисемитах. В основе неблагодарности всегда лежит невежество, незнание или забвение истории культуры, т.е. недавнего прошлого человечества».
     И далее, как это часто у него бывает, приводит в подтверждение своей мысли большое количество фактов из истории разных эпох и продолжает: «Антисемитизм как подлость пространных объяснений не требует <…> Он пользуется религиозной ложью и церковным изуверством как испытанным и удобным оружием против семитов, но его коренной основой является конкуренция лавочников, их зависть и жадность». А завершается статья такими словами: «В заключение скажу, что в Стране Советов, где так героически и так успешно создается основа всемирного братства народов, – гнусное пятно антисемитизма не должно иметь места. И особенно не место ему в литературе».
     Горький проявлял постоянный интерес и сочувствие к возрождению древних традиций еврейской культуры, восторженно оценивал стихи Х. Н. Бялика, поддерживал и защищал театр «Хабима» («Вахтангов в театре “Габима”», 1922). Даже в официальном выступлении на Первом съезде советских писателей (1934) Горький говорил о еврейской литературе в целом (фактически отвергая диктуемый партийной доктриной «классовый подход») как о примере мощной культуры маленького народа, называя Бялика «почти гениальным поэтом». С большой теплотой отзывался Горький о творчестве Шалом Алейхема. Неоднократно высказывавшиеся Горьким симпатии к сионизму обусловили его живой интерес к успехам еврейских поселенцев в Палестине в начале 1930-х гг. В беседе с Б. Кацнельсоном на острове Капри Горький выразил сожаление, что невозможно рассказать об этих успехах в советской печати.
     В художественной прозе зрелый Горький редко касался еврейской темы.  Евреи выступают в качестве эпизодических персонажей в эпопее Горького «Жизнь Клима Самгина», в которой упоминаются также споры о евреях и их роли в жизни России, характерные для интеллектуальной атмосферы изображаемой эпохи. Во второй редакции драмы Горького «Васса Железнова» (1935) фигурирует революционерка Рашель, произносящая программные политические речи. В автобиографической прозе Горького и его воспоминаниях  приводятся  отзывы о еврейском вопросе некоторых деятелей русской истории и культуры (от В. Ленина до Л. Андреева).
     Приходится не раз возвращаться к напоминаниям о том, как советская цензура «вычищала» из произведений и высказываний русских писателей то, что они говорили и писали о евреях. Особенно пострадал от этой «деятельности» Горький. Публицистические выступления писателя против антисемитизма, так же как его высказывания о Бялике и в защиту театра «Хабима», не включены в 30-томное советское собрание сочинений Горького (1949–55). Нет в нем таких произведений, как «Легенда о еврее», «По поводу Кишиневского погрома», речей «О евреях», «О Бунде» статей 20-30-х гг. «Об антисемитизме», «Об антисемитах» и др. В фундаментальной четырехтомной «Летописи жизни и творчества Горького» нет указаний  на многочисленные переводы его произведений на иврит и идиш,  хотя переводы на все другие языки отмечены.
     Если так поступали с писателем, который был признан первым и главным классиком советской литературы, основателем социалистического реализма и прочая, и прочая, то с другими обходились так, что иначе как цинизмом этого и назвать нельзя. С наибольшей полнотой это описано в обстоятельном исследовании   А. В. Блюма «Еврейский вопрос под советской цензурой. 1917-1991», но ни собранный в ней материал, ни многочисленные упоминания, рассыпанные по страницам нашей книги, не могут дать сколько-нибудь полного перечня фактов, дающего представление о тотальном размахе этой деятельности. Остается лишь добавлять в «недорисованный портрет» новые и новые штрихи.
     Как рассказал мне в свое время С. А. Рейсер, при переиздании его, можно сказать, классической хрестоматии «Вольная русская поэзия», от него потребовали исключить из ее состава знаменитое стихотворение поэта-декабриста Ф. Глинки «Плач плененных иудеев». Что написано оно вообще не об «иудеях», наши тупицы и не подозревали: им чудился «плач» так называемых «отказников» – евреев, которых не выпускали в Израиль.
 В  14-томном «академическим» собрании сочинений Глеба Успенского не были напечатаны рассказ «Жиденок» и статья «Наши, евреи и татары», в 11-томном собрании сочинений Лескова отстутствует его главный социально-публицистичский труд «Еврей в России», а также художественные произведения «Ракушинский меламед», «Жидовская кувыркология», «Повесть о Федоре-христианине и его друге Абраме-жидовине».
     Этот перечень может быть продолжен.
     К счастью, время все ставит на свои места и подтверждается правота А. К. Толстого, предостерегавшего предшественника советских цензоров,  в 1870-х гг. начальника Главного управления по делам печати М. Н. Лонгинова:

Брось же, Миша, устрашенья,
У науки нрав не робкий,
Не заткнешь ее теченья
Ты своей дрянною пробкой.