Приедается ль жизнь?

­­­­
      Как-то один мой знакомый, бывший сокурсник университета, а ныне чиновник Государственной Думы и фанатичный христианин, уставший от этой жизни, задал вопрос мне, приедается ли мне моё дело?
      — Видишь ли, — отвечал я ему, — много людей это те, кто занят повседневным трудом, привыкнув к которому, уже не считают его злою рутиной.
     К тому ж человек постоянно находит новое для себя даже в малом своём занятии, делая свои маленькие открытия; а это уже суть творчество, которое никогда не бывает в тягость, ведь оно путь к совершенству. «Совершенный человек питается от земли, а радость получает от неба», — сказал Лао-Цзы. А небо — это душа человека; и чем совершенней она, тем полнее жизнь её обладателя.
      — Ты, человек с высшим образованием, — продолжал я ответ свой, — потому могу я ответить тебе языком науки: видоизменение форм неизменяемой вечной первоматерии (протоматерии), даёт человеку духовный опыт; так всякий мастер, создавая новую форму, рождает и новый дух. Потому творчество — акт божественный. Но так как ты мыслишь по-христиански, как «сто тысяч других в России», то тебе сложно даже представить, что божественное не где-то в пространстве загробного мира, но здесь, в нашей жизни, в нас самих. Христианская мораль противопоставила земной, материальный труд духовному, разорвав целостный и живой процесс.
      Для тебя, для христианина, земная жизнь является временной, ненастоящей. И потому видится она тебе тягостной, и влачишь ты её, претерпевая, стараясь отбыть на земле своё время. Ведь ты считаешь себя рабом неких высших сил, именуемых тобой общим понятием «бог», и до которого тебе далеко, ещё дальше, чем рабу до его господина. И как всякий  христианин ты презираешь земную жизнь и дела её, называя их прахом земным и тленом; потому не приносит тебе земная работа наивысшего упоения от результатов твоих трудов.
      Ты спрашиваешь меня, приедается ли мне моё дело? Этот вопрос возник в тебе, потому что твоё христианизированное сознание, находящееся в ожидании безмятежной блаженной жизни за гробом, не вмещает в себя того, что труд, приносящий плод-результат, и есть самая свобода. Для христиан вообще свобода не предусмотрена: даже там, где обещаны праведному, святому христианину райские кущи — даже там, в христианском раю, он всего лишь раб — раб божий — инструмент в руках своего бога-рабовладельца.
      Задавать же подобный вопрос тому, кто живёт в гармонии с миром, всё равно, что спросить его: «Приедается ли тебе жизнь твоя?»
     Жизнь сама по себе величественна, божественна, свята. Жизнь — сокровище! И лишь тот тяготится сокровищем, кто поистине, не достоин его.