Тетрадь 29 Репортаж с бинтом на шее. 03. 10. 2015г

      Юрий КИРЕЕВ

      РЕПОРТАЖ С БИНТОМ НА ШЕЕ

      поэма-воспоминание


    1. МАКДОНАЛЬДС

Я однажды всерьёз  заболел.
Я позорно тогда переел.
Перебрал я,
укрыв от налога,
Между строк
не дозволено много.

Неужели
напрасно мой дед
Завещал мне
пожухлый портрет?
Смотрит он на меня
со стены,
С той, далёкой
гражданской войны.
Революции
серенький рыцарь.
Но от взгляда его
не укрыться.
А комфортно ль 
на мушке  из прошлого
Отвечать на вопросы дотошные?

Неужели мы
напрочь забыли
Про этапы
по царской Сибири?
Неужели забыли
так скоро
Колокольное
соло Авроры?
Неужели и дым
коромыслом
Холостым был
и в Ленинском смысле?

Для того ли
катили телеги
С пулемётами
на привилегии,
Чтоб портфелями их
по квартирам
Растащили свои же
кумиры?

И замахнулись на жизнь
С виду почти коммунизм,
Но не похожую в корне
На лозунги речи нагорней.

2. СВЕТОЧ.

Что за чушь?
Что за бред?
Что за брёх?
Что за ловля
надуманных блох?
Верить в ересь –
подымутся
волосы.
Это песенка
с вражьего голоса.

Но как быть?
Ведь от этой напасти
Раскололась башка
на две части.

Потерял я
охоту  к мышлению.
А невролог –
остатки терпения.
Невдомёк
участковому лекарю,
Что нужна мне
не грелка,
а лекция,
И я  стану,
как прежде, здоровым
Лишь от честного
Светлого слова,
Что ине правда нужна,
Только правда.
Целиком,
не делённая на два.

Так недугом в задумчивость
загнанный
Я друзей озадачил диагнозом.
А друзья обнялись
и по-скорому
Меня погрузили
на скорую.

Соцстраховской
ватной периной
Влюбилась в меня
медицина.
Стол – в общем
щадящий
заскоки.
Режим –
сон мертвецки глубокий.
А свет
презентует рецепт
В тоннели,
хотя и в конце.

Очнулся я.
Нет,
не в тоннели.
В палате.
На белой постели.

Проснулся
от мягкого света.
Как светла
практиканочка Света!
Хлопотлива,
легка,
величава.
Не сестра,
а царевна минздрава.
Тёплым словом,
потом лишь
лекарствами
Помогает нахмуренным
здравствовать.

Но консилиум
утренним топотом
Растоптал
милосердные хлопоты.
Осмотрел
головные напасти.
За две целые
принял две части.
И прилежно сочтя,
что дуглавые
Дважды вздорные,
трижды лукавые,
Жалким трёпом
назвал
трепанацию,
Панацеей признал
ампутацию.
А сестре пригрозил
Гиппократом.
И до завтра
затихла палата.

3. ДОЗРЕВАНИЕ

Жду осмотра.
Куда торопиться?
Как арбуз,
дохожу до кондиции.
Дозреваю  неделю.
А может все три.
Никому я не нужен здесь
кроме сестры.
Не эмблему –
живую змею неужели
На халатах
медбратья пригрели?

От микстур
и дешовых пилюль
Мне б тайком улизнуть
в вестибюль
И уйти
в полосатой пижаме
На второе рождение
к маме.

Без знакомств,
без завкома,
без денег
Даст мне силы
берёзовый веник.
Дух вернёт
ледяная вода,
Но и тёплый покой – никогда!

От дешовых таблеток
из мела
И лицо,
как стена, побелело.
И гастрит
от щадящей диеты
Стал ежом
от лапши из газеты.

Ёж следит
за поряком на кухне.
От порядка и уши опухли.
И гуляляют
больничные розги
По желудку,
а больше по мозгу.
И раскалывают
и мешают
Слиться в целое
двум полушариям.

Нет, палата 
не то, что тюрьма,
Но по факту –
погост для ума.

Я до жмурика всё
не дозрею.
Не больной,
а грабитель скорее.

Я выкрадываю
себя
Из сизо,
где чуть брезжит судьба.
И зову,
шевелиться способных,
В вестибюль –
постоять
за пособием.

Соучавствует в доле
при этом
В белоснежном холатике Света.
Пусть коленкам
его
не хватает,
Но палату теплом наполняет.
Дополняют смешливые
ямочки
На румяных щеках
практиканочки.

4. РАЗБОЙ

Что ни утро –
от светлой души
Вся палата
разбоем грешит.
Не разбоем.
Всё это присловье.
А балдеет, любуясь здоровьем.
И надеясь,
украдкой вампиря,
На божественную терапию.

Да и Света не видит
в помине
Криминала
в святой групповщине:
Как войдёт –
улыбнётся приветливо,
И подушку
поправит кокетливо,
И подаст
воскрешающий градусник.
И в палате чуть-чуть станет радостней.

Разве клизмы,
и шланги,
и шприцы –
Не причина до блеска побриться?
Пьют не с горя когда,
но от горя –
Жизнь становится профилакторием.

5. БАНДИТ

Да,
консилиум
утренним топотом
Упразднил милосердные хлопоты.
Обессветил электрик палату.
Обесчестил
отца-Гиппократа.

Я спалён милосердием сестринским,
принимаю решение экстренное.
И к валюте теперь
прикасаться
Стану, как 
большевик-
инкасатор.

Я не вор,
кто без Бога крадёт.
Я Дубровский.
Но наоборот!
Навожу справедливость
в обители,
Становлюсь
не обычным грабителем.
Но решая проблему
в час ЧЕ,
Оставляю
хороших ни с чем.
А ни с чем –
и совсем хороши,
Если дело от чистой души.
Если выбрал
суровой народ
Свой единственно верный исход.

Открывая палатные двери,
Номер двери
с медкартою сверив,
Не кладу
ни копеечки дани
Я в дырявый
карманишко няни.
А ни с чем
уплывающей утке
Говорю однозначное:
«Дудки!».

Не отсчитываю
я наличными
Никому
за услуги больничные.

Никому!
Самому влавврачу
Я за то, что дышу,
не плачу.

За укольчик,
пилюльку,
и супчик
В сутки суммой
почти аж на рубчик
Не спешит
и общественный фонд,
Раскошеливаться
на ремонт.

Так достали меня беспорядки,
Где в припадках молились на взятки!
И общественному безобразию
Пышный хвост
прищемить
взялся разом я.

Но вопрос
оказался не прост.
Выбран в спешке
кадык,
а не хвост.
Я старался,
как слон на ходу.
Оказалось,
зарплату краду,
Наложив упреждающий жест
На все взятки,
как местный бюджет.
Солидарно боязненно будет
И вздоимцам, и правильным людям.

Но бывали досужее страхи,
Как на Русь
набегали баскаки
Искры там
на холодную память
Высекались
горячими лбами.
И святой Святослав
не задаром
С боем хаживал в гости
к хазарам.

Да, баскаки 
ордынским арканом
Закрывали дыхалку славянам
Но чуть-чуть
поднатужилась Русь –
Что там было,
представить боюсь!
 
И не мне ль
за пустую пилюлю,
Не скрутить охлаждённую дулю?
Если мало –
горячийсвою кулак.
Пусть башку свою прячет  баскак.
И пускай не играет петлёю
Никогда!
над моей головою.

Размечтался!
Бывает,
что к ночи
Помогает.
Но чаще не очень.

6.НАКАНУНЕ

...А к ночИ
начинается жжение.
Собирайте, друзья, сбережения.
Бросьте Сенькину шапку по кругу.
Бросьте!
Я не поддамся недугу.

Если жизнь положить
по уму –
Не спешите.
Я раньше помру.

Я охотно сейчас же преставлюсь
Лишь такую палату представлю.
Где главврач,
возникая на вызовы,
Развлекает цветным телевизором.
Сам пылинку
с подушки смахнёт.
За успех пациента махнёт.
Анекдотец смакнёт
на занюшку
И пропишет касетную шлюшку.

Телетело
сильней мумиё.
Одеяло шатром от неё.
И возводит
не ведомо как
Самоханские своды баскак.

Если эта картина реальна
То реален и крест
погребальный.
И возводит к тоннелю мосты
Узаконенный обществом стыд!

7.ЭВРИКА!

Со стыда
или перенакала
Вспыхнул телик
и тело пропало.

Не пропала
лишь горькая память.
Там горит
малахаево пламя.
Там за русые косы
Россию
Обихоживали не красиво.
И терял там последний рассудок
Человек
от хазарского блуда.

Нет, не всё так вонюче
в природе.

...Исцеление –
в общем обходе!
Шок мозги не подряд  обесточил.
Озаренье пришло
среди ночи.

Взятка!
Дань!
По-старинному выкуп!
В коллективе –
единственный выход.

Оборвалась
горячая акция –
На подхвате
свободная акция.
Обихаживать ханскую страсть –
Не баръер
целомудренный страх.

С пониманьем,
без шума без брани
Жребий бросили:
старая няня
Много пожила,
многое видела,
Но опешила вдруг
перед идолом.

В страстном деле
от старой что толку?
Снарядили в шатёр
комсомолку.
Вся,как вихрь.
Вся кровь с молоком.
С племенным бы
боднуться быком.
Тяжелей оказалось намного
Совладать с рядовым носорогом.

Только стали
покашливаь сверху.
И грозить, что
устроят проверку.
Делать нечего.
Случай привычный.
И парторг
припижонилась лично.

Чтоб упасть
до такого бэ-у,
Не могло
уложиться во лбу.
И плешивой шахине баскак
Показал волосатый кулак.

Страшно думать,
что будет с коллегами,
Если с хворью
управиться некому.
И главврач
солидарности ради
Сам в палату
стал пятиться задом.
Но представилось вдруг
шамаханству
В этом жесте
обидное хамство.

Так взирая на мир
сквозь кулак,
Каждый
номенклатурный баскак
Безнаказанно в телегареме
И душою и телом жиреет.
До кабаньей одышки
не долго
Докатить не слабо 
и без «Волги».
Был бы только
где сердце билет.
Да от сердца
простыл бы и след.

8. БРЕД

Я не верю магической связи,
Что выводит из грязи
да в князи,
Но по явным
и спрятанным признакам
Ощущаю дыхание призрака.
Чувствую взгляд
и от холода ёжусь.
Вижу его
преисподнюю рожу.
Чёрный-пречёрный
с рогами в смоле.
Как в ЦУМе стоит
за душою моей,
Меряет шею
когтистыми лапами.
Что это за
гомоноид мохнатый?
Кто этот чёрный
из белых бинтов
Вяжет петлю
и любезно готов
Дать мне возможность повеселиться,
На посошок
поболтаться на виселице?

Вот уж и тени
дрожат на стене,
Вот и мурашки
ползут по спине,
Вот и палата качнулась,
как плот.
Глазами цепляюсь я
за потолок.
Цепляюсь за люстру,
за воздух,
за жизнь
Глотаю таблетки,
но это ежи.

Ежи – не ежи,
но жестокий гастрит
В печонках опять раздувает костры..

И задымилось,
померкло сознание.
Мне б возразить,
да лежу изваянием.

9.ЭВОЛЮЦИЯ

Слава Богу –
не пе-
ревелась
Меж причиной и следствием связь.
Только это совсем
и не новость.
Где баскак –
Там скукожная совесть.

Паутиной какого же
качества
Стыд-позор
вышивает
баскачество?

Ни рыба, ни мясо,
но к шутке охочих,
Оно по корявой
оценке рабочих
Способное было
в одни пастухи.
Вдруг же по жесту мохнатой руки
Поваром в ОРСе
(и это не бредни)
Принялось править
солидной обедней.

Сразу комиссией
пышных услуг
Был чётко очерчен
обеденный круг
Рай-центр был срочно
оценен милицией,
Чтоб не охваченным
не спохватиться.
Ведь каждый готов
предоставить исправно
Из крематория
дюжину справок.

Другой и того
интересней возрос.
Встал перед ним уголовный вопрос,
Но вместо того
головой чтоб ответить,
Стал головою
в районном совете.

Третьему просто достались права
Писать во всю стенку
такие слова,
Чтоб в тверди
всеобщего головотяпства
Крепли  устои
районного рабства.

Четвёртый за то,
что стал очень имущим
Был пожурён
и на дачу отпущен,
Спрятаться чтобы
от временной бури
И стричь продолжать
с привелегий копюры.

Пятый успел
под шабашные визги
На пьедестал
взгромоздиться
при жизни,
Чтоб разбазаривать
оптом и в розницу
Было б ловчей
нашу бедную Родину.
А заодно
богоравно решать
Что покорять
и кого покарать.

Каждый шестой
и седьмой,
и десятый
Щедро обласкан лохматою лапой,
Клятву даёт
на шашлычном полене
Всеми детьми
в бесконечном колене
Чёрному клану
пожизненно чтоб
Служить, как заложник,
как раб,
как холоп.
И обеспечить
прямое наследство –
Право с кормящим
жевать по соседству.

Каждый баскак
ненасытный от роду
Строит беспривязный
выгон народу.
Первым в загоне
стал русый народ.
Он за собой
остальных приведёт.
Так предан и продан
под дъявольским знаком
Стал русский народ
всесоюзным баскаком.

10.РЕАЛЬНОСТЬ

Давит на душу
не зримая власть.
Переться на красный –
последняя страсть.
Страшно почувствовать
тяжесть колёс,
Но всё-таки это
дорожный вопрос.
Страшнее предательств,
кинжалов и палиц
Лохматой руки
указательный палец.

Когда за язык прямо
вечевый колокол
На переплавку
отправлен был волоком,
В ручку булата
готовые выташить,
Врезались пальцы
Добрыни Никитича.
Но на движеньи
застыла рука.
Никто не назвал,
не пометил врага.
Стать богатырская
стала фантазией.
Спились без дела
Добрыни и Разины.

А сердце болит и болит.
Но оно не ягнёнком кровит.
Бьёт,как сок
из арбуза с надрезом
Из неё
отрицательный резус.

Я своею
горжусь родословной.
Ещё предки мои поголовно
Отрицали ярмо и хомут,
Отрицали оглоблю и кнут,
И (эх, если б сегодня
к шатру)
Петуха подпускали к хоромам
И, полночным
покрывшись шоломом,
За околицу отчей земли
Утекали
топтать ковыли.
Только мне
убегать не пристало.
Я другое
надвинул забрало.
Мне в другие ногайки щелкать.
Мне по росту другие шелка.
По плечу мне разлив кумачёвый
И стремительный
жест Ильичёвый.

11. ЯРЫ И ЯРОСТЬ

На весь хутор орал
подожженный амбар.
В нём прабабку мою
запекал комиссар.
И на мутную четверть
держала прицел
Пара мутных стекляшек
на потном лице.

Я не знаю какая
стояла жара,
Когда корчился Дон
на шампуре жида,
Но я знаю,
в костре
комиссарской гиены
Не сгорели до тла
мои дикие гены.
Закалённые кровью
на щедром огне
Продолжают они
атаманить во мне.

Я не знаю, с чего это
вешнею новью
Окрапляются степи
лазоревой кровью,
Но я знаю с чего
раз за разом во сне
К подожжённым амбарам
скачу на коне.

Я взметаю вопрос
моего поколенья:
На какие бугры
нам указывал Ленин?
И не смею спросить
в милосердном краю:
Чей плевок указал
На прабабку мою?
И по чьей директиве
по штучно и группами
Кто осмелился
Русь
огораживать трупами?

12. ПОЛЯ

Велика  и горька
наша доля
Раскорчёвывать
поле за полем.
Куликово.
Полтавское.
Бородино.
Наконец,было поле
в пол-мира дано.
Там,
где чавкал булат,
где визжала картечь,
Там сложили на нас
Вавилонскую печь.

Но покрытое шрамами Бабьего Яра,
Это поле взрастило
ответную ярость.
Озарилось салютом
той ярости возданным,
И моргнула не злобливо
скорбными звёздами.

Сколько было
безхозных полей!
Сколько братских
взошло ковылей!
Но и самое братское поле
Не сломило
смиренную волю.

Не страшит нас
прямая борьба.
Да не вдруг
надсмеялась судьба:
В ночь под троицу
чёрная сила
Обощла нас не вовремя
с тыла.
С той поры чешем лоб,
понять чтобы,
Мы хозяева
или холопы?

Самому под колпак
и баскак не дурак.
Раскалённых ежей
полон этот колпак.
Голова головешкою
стала без дыма.
Не поднимутся
русые волосы дыбом.
Не поднимится даже
с вопросом рука.
Не увидел никто.
не заметил врага.

И пошло-понеслось.
Седоусые дали
Мы железным конём
от души истоптали.
Необъятным хлебам
затворяли опару,
А чуть-чуть не зачали
вторую сахару.

Есть ещё
неогляднее поле.
Там гулял
не уродливый пони.
Там водил за собою табун
Сивка-бурка –
крылатый скакун.
Его русые парни седлали.
Что творилось
в царёвом бедламе?!
Но былые
прошли времена.
Проржавели совсем стремена.
А простор богатырский
бескрайный
Новым яром
изрыли драглайны.
Пересохла земля.
Под ракитой
Золотые
ржавеют копыта.
И в глазах вороного пегаса
Искра божия
тихо погасла.
И никто уж
до первой косы
Не войдёт
в молодые овсы.

Есть ещё и такие поля,
Где пески
до небес не пылят,
Но, как вышло,
они и до ныне
Остаются бумажной пустыней.
Превращаются книги
в темницы.
Превращаются плахи
в страницы.
И растёт там
в кульках трубодуйства,
Как верблюжья калючка,
буржуйство.

Есть ещё,
горче некуда,
поле.
Кто в хлебах
его болью не болен?
Это сотки мои
лебедовые –
Лебединые песни бедовые.
Нашептал их завет
очень ветхий.
Чтоб обрушился храм златоверхий.
Чтобы мой
зачарованный край
Выжег заново новый Мамай.
Чтоб по манию тайного изверга
В душах выросла
ржавая изгородь.
Чтобы с песней
великая нация
В самогонную шла
навигацию.
Чтоб на веки
отеческий дом
Осенился дощатым крестом.
Чтоб венчальные чары забылись,
Заростая по грудь
чернобылом.
И чтоб жили мы
жалкими немцами
В эфимерно-эфирном Освенциме.

Я о высшем
судить не берусь.
Но окраиной
сделалась Русь.
Изнутри
васильковую ширь
Разъедает крапивный пустырь.
Белена разъедает сердца.
И обедне
не видно конца.

Но видеть обидно,
как синий простор
Врагом перештопан
в застольный шатёр.
И стонет Россия
под аплодисменты
Распятая всуе
на двух континентах.

И стонет Россия,
и пляшет,
и корчится.
Когда же дурдом
добровольный закончится?
На что и кому
это только сдалось?
Откуда взялось?

13. БАСКАК РОСТОВСКИЙ

Всё больше,
настигая сквозь года,
Скребёт меня вопрос,
когда
На богатьяновке закрылася пивная,
Куда девалася
компания блатная.?
Перестрогала ли её Сибирь?
Иль успокоил
городской пустырь?
Или она
со мною по соседству
Живёт
на заработанные средства?

Но я вчера
совсем не предсказуемо
Газетным
ошарашен был сказуемым.
Она и жрёт,
и пьёт,
и вольно дышит,
Но не в подвале,
а намного выше.

Она содержит собственные чресла
На оченнь мягких
и высоких креслах.
Почив и в бозе
хлеще фараонов
Плюёт в меня
с надгробных териконов.
Но ведь жива.
Жива!
Порукой в том
Ростовский
показательный синдром.

Завидно мне
блатное долголетье.
Хотя оно свистит
над сердцем плетью.
Мне хочется,
не лазая под бич
Почти не постижимое постичь.
Отвар какой травы,
какой отравы
Ей помогает избежать управы?
Но главное:
во лжи не утомим
Какой её возносит витамин?

Как только наш
родной народный бонз
Ещё вчера
гордившийся, что бос,
Из лоскутов доверья и надежды
Царёвы заказал
себе одежды,
В тот самый миг
стал брат уже не брат,
В тот стыдный миг
на люди выполз блат,
В тот страшный миг
от нашей революции
Осталась
круговая
проституция.

Так круговой
повязаны порукой
Венчались бонз
и лагерная сука.
Себе на шею
от такого брака
Заполучили мы
советского баскака.

14. РАСПЯТИЕ

Наше доля
не поле с ромашками,
Но арена,
где всё вверх тормашками.
Где всё покупается,
всё продаётся,
Где в руки журавль
по талонам даётся,
Где ножик выходит
на круги своя
И пересыхает
от скоби земля,
Где плугом пылит
В основном большинство
А ложкой стучит
в большинстве
меньшинство.

Но горька и светла
наша доля
Раскорчёвывать
поле за полем,
Разбирать за завалом завал,
Учинять
за авралом аврал.

На правах
инженерных работников
Я с метлой не тужу
на субботниках.
Развлекаюсь
с утра и до вечера,
Словно мне
и придумывать нечего.
Все решают одну лишь задачу:
От метлы повышают отдачу.

Но я верю
той радостной дате,
Когда некто спохватится:
«Хватит!»
И добавит:
«давайте метлой
Поработаем над головой».

Там в морщинах извилин сидит
Грозный вирус
по имени СПИД
А страдая таким
токсикозом,
Против ветра
не брызнешь вопросом.
И живу я мужчиной
без мужества,
Не испытывая
даже ужаса.

До какой же абсурдности вырос
Этот модный
до мерзости вирус?
До какого ж размера уменьшено
Уваженье моё
к близкой женщине?
Обработанный
сплю на ходу.
СПИД не спит.
Кто же?
Кто же – не вижу
В мою душу ему
выдал визу?

Кто мохнатый
лохматою лапой
На две доли
мой лоб расцарапал?

Но как жду я
авральной повинности,
Чтобы вирусы
начисто вымести.
Чтоб покаились
в чистом аврале
Кто ловчили,
лукавили,
врали.
Чтобы этот
весенний аврал
В каждом сердце
Подмёл и прибрал.
И чтоб стало
земное распятье
Распротётым
небесным объятьем.

15.ПРОЯСНЕНИЕ

Жизнь моя!
Моё горькое поле!
К чёрту справку!
Я больше не болен.
Я плутать и кривить
не привык.
Я тебя перейду напрямик.
Вдохнови.
Подними меня с койки.
Я постиг тайный стыд перестройки.
Мне понятно
с чего начинать.
Вышло время
лапшу убирать.
Надоело
ходить в дикарях
С забугорной едой
на ушах.

Надоело до чёртиков слышать,
Как мне в душу
так ласково дышат,
И хихикают
с телеэкранов,
И гогочут
из окон ГОСПЛАНа,
Наконец,
издеваются просто,
Заслонясь,
не подсудностью
ГОСТа.

Мои гены,
как Божеский дар,
Анексируют
с помошью чар.
Или грубым обманом,
иль подкупом
И, пируя
у сердца на подступах
Из души
неуёмноой и влюбчивой
Безголового делают люмпена.

Вот и взяли меня
за кадык.
Прикарманили
тульский язык,
Приоделись в рязанское имя,
А чего (не понятно)
во имя?

Я чураюсь давно телевизора:
Ржавым роком,
как раком пронизан он.
Меня хлещут
газетные полосы.
Бурьяном
поднимаются волосы.
Я заталкиваю
вату в уши,
Только б не слышать,
лишь бы не слушать
Трижды проклятые псалмы:
«Только мы!
Только мы!
Только мы
Знаем всё:
про законы о жизни.
И на чём только держаться джинсы
У порхающей интеллегенции.
Знаем, как
персональные пенсии
Отменить, говоря
так и было.
Знаем, как
пролетарское быдло
Осчастливить
синдромом колонн
Под раскидистой кроной
знамён.
Наконец,
знаем, как хлебороба
Довести до изжоги
от сдобы.

Хорошо бы
безротую массу
Уплотнить
в безголовую касту.
Все они
животу на потребу
Будут клятвенно кланяться хлебу –
Нашей самой надёжной
наживке
На смолёной
баскаковской жилке.

И всё Это
голодное кодло
Будет жадно и гадко,
и подло,
Утопая в умильных слезах,
Наши задние части лизать.

Мало нас,
но второй уже лишний.
На Москву
был достаточен Гришин,
На семейство Генсека –
Чурбанов.
На узбеков –
Рашидик в тюрбане.
А на всю трудовую
империю –
Впору средней руки подмастерье.

Мы берём
у святого семейства
Оскорблённое Марксом еврейство.
Мы своих засылаем Иуд
В депутатство,
в торговлю,
в нарсуд.
А наш фетиш – фашисты.
К примеру:
Честь – слюнтяйство,
а совесть – химера.

Быдло светлую
строит домину.
Разлюли будет наша малина.
Мы сидим
у всемирной казны.
Мы и жалуем,
мы и казним.
Мы такие законы рисуем
Всякий лоб
разшибается всуе.
Мы и сами себе удивляемся,
Как леко всё у нас получается.

Мы посеем
в горячем мозгу
Беспросветную
серую мглу.
И объявим
свободный круиз
После дождика
В новую жизнь.
А на трёпе
о светлой нелепости
Понастроим
Висячие крепости.
Но взойдём только мы
и оттуда
Вечным счастьем поманивать будем...»

16.НЕ В ОБИДЕ

Хватит!
Я говорю это вам
Лапшунаушивешателям.
Нет,
не я это плаваю в гное
Медикаментно зрелым  изгоем.

Там всех тех,
кто впал в блуд
меж хотеть и меж сметь
С нашей помощью
в крестники
выбрала смерть.
То для всех
политических евнухов,
Кто, не ведая, служит
и чесгно и ревностно,
То для тех,
ожирели которые,
Уготовила яму
история.

Отчего любят
яму баскаки?
Отчего лезет в яму,
как раки.
Отче же баскачество прячется!?
Да от всех  непристойностей всяческих.
От инфаркта в конце концов.

Но теряют досрочно лицо
Отчего?
От чего же? –
от страха
Поклониться народу
над плахой.

Но смелее,
товарищ баскак!
Вот твоя
именная доска.
Проходи.
Ни к чему больше торги.
Здесь в шатре ты,
хотя ты и в морге.
Здесь, как в звёздном покое
уют.
Здесь покойнички
чинно живут.
Вот они на столе,
словно брёвна,
Бок о бок
распластались любовно.
Пятки к пяткам
(ну, чем не парад?)
Из-под белых накидок торчат.

Там, среди осчастливленных крупно
Мы твоим
полюбуемся трупом.
Неужели
ты даже и в морге
Персональных затребуешь оргий.
Персональных затребуешь дур
Персональных пилюль
и микстур?
Шашлыки персональных атар?
Персонально настоенный
пар?
И коньяк
на валютные бланки
От щедрот
шамаханского банка?

Нет, баскак!
Ты лишь хам,
а не хан.
Попадёшься ты
в свой же аркан.
Но тебя
не возьмут на поруки
Никакие лохматые руки.

Им больной головою
завещены
Были помыслы просто
зловещие.
И труся людоедскою грамотой.
Оставляют народы
без памяти.

Гнал Ежов нас,
Морочил Хрущов.
Были судьи
дотошней ещё.
Только нет,
не сгноить нас в бараках
На удавке
своих же баскаков.

Как всегда
мироносцев добрее
Мы лохматую руку побреем.
И отпустим
на все на четыре
Поразмыслить о МУРе
и мире.

17.ШЕРСТЬ

От бессонницы,
не от болезни
Мысли всякие в голову влезли.
Но уже полседьмого утра.
И в дверях
появилась сестра.
В неземной белезны колпачке,
Держит градусники в кулачке.

Ослепил вдруг больничный покой
Не опознанный свет голубой.
И нахлынула
в дивном количестве
Задушевнейшее
электричество.

Вырываясь из лап темноты,
Я снимаю поспешно
бинты.
Простираю
сиянью навстречу,
...Сердце ужасом льдистым увеча,
Руки чёрные
в шерсти лохматой
С татуировкою мата
и блата.

Так во мне отрыгнулось баскачество
Неожиданно
родственным качеством.
Я воздел
сатанинские лапы
Из души,
где погашены лампы.,
Где всю ночь
генерирует мгла
Биозелье
обмана и зла.
Что темнить?
На родную страну
Это я напустил сатану.

Вот и дожил
и я до морщин.
И такой я
совсем не один.
На диванах
под крышей шатровой
Проявляются снова
и снова
Фунты нашей
общественной шерсти
Отращённой,
на честном бесчестьи,
Тонко ссученной,
кровно готовой
К вышиванию
ложью
махровой
И расчёсанной
на зубоскальстве,
И раскрашенной
в цвет каннибальский.

18. РОМАШКА

Нет!
Всё это мне лишь показалось.
И клочка
на душе не осталось.
Щекорозовый
и жизнерадостный
Принимаю торжественно
градусник.

Ах, какой за окном
разгорается день!
Небо не небо –
сплошная сирень.
А в праздничном буйстве
весенней сирени
Сияет ромашка
в зените цветения.

Стою ослеплённый.
А лепески,
Лучась,
умножают
живые венки.
И тонет земля
в удивительном свете.
(Так утонуть бы и медику Свете).

И, кажется,
где-то
за краем земли
Тонут в ромашках
мои ковыли.

Зовут задохнуться
в горячих объятьях.
Зовут за курганы
к могучим собратьям.
В скачку иль в сазку.
Не чёт и не нечет –
Ромашка и ветер
летят мне навстречу.
Ромашка в руках,
Словно солнце в лучах.
Стоит сенокос
от ромашек в глазах.
Ромашкой
на память
о столпотворении
Печать расплылась
на моём бюллетене.

01.05.1990 год
01.09.2015 год