Семь Церквей Апокалипсиса 8

 Глава восьмая  На дороге в Эфес Эфес 95 г. н.э.


На последней остановке обоза перед Эфесом к господину Ицхаку подошел раб и, поклонившись, сообщил:

- Господин прицепс легации велел передать, что вас довезут до того места, которое вы укажете.

- Передайте мои благословения господину прицепсу, - церемонно ответствовал господин Исаак и, словно спохватившись, добавил:

- И мою благодарность.

Когда раб отправился восвояси, Гай позволил себе выказать удивление:

- Надо же, я думал, он о нас забыл.

- Этот человек не имеет привычки что-то забывать. Он довольно собранный гражданин. Когда бывает трезв. Не то, что я, окаянный.

«Какое будет приобретение для Церкви, когда он познает Господа», - с восторгом подумал Гай, а вслух добавил:

- Весьма необычно для римского начальства такого ранга заботиться о каких-то там варварах.

- А это довольно непредсказуемый начальник. Впрочем, как и его друг.

- Этот колючка?

- Этот колючка… - отозвался задумчивым эхом епископ, - этот колючка…

- А вот ты давеча говорил о тайной истории, в которой кто-то из них особо отметится.

Господин Исаак оживился, потянулся к футляру со свитком своего друга, и внезапно отдернув руку, поднял вверх указательный палец:

- Я тебе говорил о том, что в этой книге – вся история человечества, - епископ схватил футляр и вытряхнул на руку свиток. - Понимаешь, здесь два пласта раскрываются одновременно – разрушение того, что во зле лежит и созидание истины. Все в этом свитке прозрачно: тайная история начинается со снятия семь печатей – семи тайн человеческой истории, которые Господь открывает верным, далее звучат семь труб – семь предупреждений падшему человечеству – и завершают историю семь чаш гнева Божия – для тех, кто предупреждениям не внял.

Гай слушал, не перебивая, но в нем явно копилось если не возражение, то что-то очень личное,  не совпадавшее с ходом мыслей его собеседника, и просто существовавшее независимо от него, но, тем не менее, ищущее подтверждения именно у епископа:

- Я это заметил, но меня больше всего интересуют четыре всадника, которые появляются в результате снятия первых печатей – белый победоносный, огненно-красный, скажем условно, кровавый, потом конь вороной – хорошего от него тоже не жди – ясно по цвету, а четвертый вообще то ли цвета разлагающегося трупа, то ли цвета мертвенного ужаса (хлорос – греч. – бледно-зеленый). Мы без конца о них спорили, потому что безо всяких пророков ясно – дело идет к войне. У меня лично всадник с луком на белом коне ассоциируется только парфянским воином. И посмотри – дальше там Евфрат раза два упоминается. …

Вдруг Гай замолчал, что-то вычисляя в уме и ошарашенно посмотрел на епископа:

- А посольство это направляется не абы куда, а в Парфию! Вот откуда беда скачет!

- Ты сказал.

- Что?

- Ты сказал.

- Я не понимаю, о чем ты…

- Ты так считаешь. И это может быть правдой на сегодняшний день. Конечно, нас могли пристегнуть к любому обозу, но в том, что этот отправляется в Парфию, наверное, есть какой-то намек нам от Господа. Но у меня сложилось впечатление, что пророчества Иоханнана более универсальны, чем сиюминутное и даже несколько отдаленное от нас во времени. Прежде всего, он говорит о событиях, которые происходят то на земле, то в Небесах. И это явно идет параллельно. То есть на земле гибнет ветхое и тут же воссоздается новое, но причины этого нужно искать в не только в земном, но и в небесном бытии. Гибель и рождение постоянно происходят в мире. Но то, о чем идет речь у Иоханнана, начинается с момента воскресения Господня. Он восстал из гроба – и мировая история получила новую точку отсчета. С момента грехопадения людей все исторические события довлели к одному событию – к Боговоплощению. Теперь же все, абсолютно все, направляется к Его второму Пришествию во славе. Сюда вписывается и война с Парфянами, и с даками, и с германцами – да с кем хочешь, хоть со скифами! Но дело не в войне.

- Как не в войне? Здесь фигурируют четыре воина – один с луком, второй с мечом, за третьим следует голод, за четвертым болезни, смерть и ад – все прелести войны! Один из наших братьев вспомнил по поводу этого места лошадей пророка Захарии, которые выпущены на землю, чтобы отомстить Вавилону и Египту, и народам, подавлявшим избранный Богом народ (Зах. 6,5). А первый всадник – точно парфянин. Лошади у них белые и лучники они лучшие в мире и постоянно висят над нами, как дамоклов меч. Не хватает только высокой остроконечной шапки в этом портрете, а так вылитый победоносный парфянский всадник.

- Вот! – указательный палец епископа назидательно возвысился перед носом Гая, - вот ты обратил внимание на главную деталь. У него на голове венец (стефанос – греч.- венец победителя), а не шлем воина. У него война другая. По-моему, в новой, настоящей, истории человечества этот всадник символизирует проповедников, апостолов, а стрелы его лука – слово Божие. Апостолы увенчаны венцом еще до начала битвы, потому что они вышли, чтобы победить; и не победить они не могли, ведь главная победа уже достигнута, они просто продолжают наступление. Генеральная битва состоялась в день распятия Господа на Голгофе и окончилась абсолютной и полной победой Бога. Венец, венчающий апостолов, — это венец Святого Духа, почившего на их головах в день Пятидесятницы. И, в конце концов, вскормленные волчицей покорятся вскормленным Агнцем. Это первая тайна, первая печать, открытая Господом для тех, кто способен воспринимать.

В этот момент обоз тронулся, и путешествующие поспешили к своим экипажам, повозкам и лошадям, подхватывая с травы плащи и корзинки с едой. Гай помог епископу взобраться на приставную лесенку, передал ему торбочку, куда он быстро забросил хлеб-сыр и кувшин, вскочил сам и, подняв лестницу, закрыл дверцу кареты. Пока господин Исаак усаживался, покряхтывая, устраивал ноги, шарил ладонью по стенке в поисках дощечки, за которую можно ухватиться на ухабах, Гай ждал возможности продолжить свою идею. Когда епископ повернул к нему голову, Гай сейчас же выдал:

- Но огненный всадник – точно к войне…

- К войне, - согласился господин Исаак и после небольшого раздумья продолжил: - Духовной. К мученичеству. Ты упускаешь еще одно – всадники эти призываются последовательно одним из четырех существ (зоэ – греч. – не животное, как переведено в Синодальном переводе, а живое существо – примеч.), стоящих перед престолом Божиим, то есть одним из высших ангельских сил. Животное громовым голосом приказывает всаднику: «Иди!» (В Синодальном тексте «иди и смотри», как если бы животное отдавало приказ Иоанну – примеч.). Раз приказ исходит от престола Божия, то эти всадники не могут иметь антибожественное начало.

Господь однажды выразился так, что Он принес не мир на землю, но меч. Его слово, как обоюдоострый меч, разделило и семьи и, можно, сказать народы. Те, кто против Христа, поднимаются против тех, кто за Христа. Вспомни, что было при Нероне. И сейчас не лучше. Это же свинство – либо ты платишь подать на языческий храм, либо тебя арестовывают и казнят как безбожника. Либо ты приносишь жертву кесарю как богу, либо опять-таки прощайся с жизнью. Вот тебе второй всадник.

- Но тогда почему третий с мерой в руке?

- Потому что гонения на народ Божий не приведут язычников к добру. Это повлечет за собой войны и голод. Если ты обратил внимание, в Писании плохая жизнь обозначается словами: «есть хлеб по мере». Пророку Иезекиилю Господь обещает: "Я сокрушу в Иерусалиме опору хлебную, и будут есть хлеб весом и в печали" (Иез. 4,16). И здесь такая же история. Видишь, как будет: «И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай».

Ты за день динарий зарабатываешь?

- Куда больше, у меня же серьезная мастерская. У нас динарий зарабатывает наемник. Неквалифицированный. А если он что-то умеет, то и не один динарий.

- А неквалифицированных в городе много?

- Хватает. Но хиникс (чуть меньше литра – примеч.) пшеницы стоит значительно меньше динария. На эту сумму можно хиниксов шестнадцать купить, а если взять только пять-шесть – на семью достаточно, - то останется еще и на сыр и на мясо.

- У нас в Остии в среднем восемь – десять мер за однодневный заработок приобретешь свободно. Значит, после снятия третьей печати наступит не полный голод, а такое оскудение, что будут жить впроголодь, а если человеку нужно еще и семью накормить, то уже не хлебом, а чем-то похуже вроде ячменя.

Внезапно господин Исаак хмыкнул, хитро посмотрел на Гая, помахав указательным пальцем:

- Я не удивлюсь, если голод создадут искусственно, чтоб побольше денег огрести.

- При этом сами будут загибаться от роскоши – вина и елея вдоволь, - авторитетно продолжил молодой человек, - Мне ветераны, служившие в Италии, рассказывали, что при Нероне периодически были очень чувствительные перебои с продуктами. Однажды пришел большой корабль; изголодавшееся население решило, что на нем прибыло зерно, потому что обычно хлеб доставляли на судах из Александрии, и люди взбунтовались, узнав, что привезли не хлеб, а особый сорт песка из дельты Нила для того, чтобы посыпать цирковые арены для гладиаторских боев.

- Да я в свое время слышал об этом. Но думаю, что насчет елея и вина ты неправ. Это не для роскоши. На вине мы совершаем Трапезу Господню, елеем помазуем больных. Это – знак радости и милости для народа Божия в это время. Да и чисто физически поддержать болящего вином – дело хорошее. А вообще от этого голода будут страдать только те, кто привык к перееданию и не имеет благодати. А нам много не надо. Хватит и хиникса в день.

Быстро темнело, и уже оба собеседника почти не различали лиц друг друга. Ночь утешила путников прохладой и пением цикад. Почему-то они немного приглушили голоса, хотя нужды в этом не было – громкий стук колес, надоевший порядком обоим, не давал возможности слышать их с улицы.

- А, кстати, помнишь, господин Исаак, когда император велел вырубить половину виноградников, то ведь это мы, ассийцы, отстояли наши лозы. Вся Ассия взбунтовалась, живем же виноделием. Он отменил свой эдикт и издал новый – о привлечении к суду всякого, кто забросит свой виноградник.

- Я ни о чем таком не слышал. Но это, несомненно, один из лучших законов Домициана. Однозначно – в деревнях стало меньше лентяев.

- Как ты не слышал о таком эдикте? Столько шуму было!

- Ну, Остия – большой порт, вина у нас всегда хватает, - и своего, и привозного. Но вот ведь как удивительно действует Промысл Божий даже через тирана. Какие бы он планы не строил, а исполнять придется не их, а предначертания Господни. А я тебе еще вот что скажу в связи с третьим всадником. Мне вспомнился пророк Аммос: «Вот наступают дни,- говорит Господь Бог, - когда Я пошлю на землю голод, — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его» (Ам. 8, 11-12). В наказание за то, что люди отказались от Бога, приходит еще более страшный голод.

Последние слова Гай слушал вполуха – он упорно обдумывал свою идею и поэтому ответил невпопад:

- И все-таки, согласись, господин Исаак, что четвертый всадник уж точно обозначает войну.

Епископ задумчиво покачал головой:

- От многого в жизни уходит человек. Но не от этого всадника. Этот всадник настигает всех. Иным он долго дает удаляться от себя, иных настигает стремительно. И уравнивает всех. Четвертый всадник отсылает к пророку Иезекиилю. «Ибо так говорит Господь Бог …четыре тяжкие казни Мои - меч и голод, и лютых зверей и моровую язву - пошлю на Иерусалим, чтобы истребить в нем людей и скот" (Иез. 14,21). Я слышал, когда была осада Иерусалима, то там даже людей ели.

- Это же не об Иерусалиме. Там сказано, что истребится четвертая часть земного населения.

- А, все одна песня! – махнул рукой господин Исаак, - дело в четырех казнях.

- Значит, это все-таки война!

- Война-не война, - вяло откликнулся епископ, - прежде всего смерть, а остальные детали прилагаются. Почему ты так зациклился на войне?

- А я мирный человек.

Пока господин Исаак и Гай размышляли над загадочным свитком, в начале обоза господа легаты тоже оживленно обсуждали военную тему. «Колючка» недовольно поглядывал на своего ласкового товарища:

- Сейчас мы не можем начинать эту войну, потому что мы к ней не готовы. Что мы противопоставим парфянской коннице? У нас такой нет. Но даже если мы своих легионеров посадим на коней и обучим – допустим, хотя я не вижу в этом смысла, то самой большой проблемой у нас будут лошади. Тысяч тридцать всадников понадобится, не меньше. Представляешь доставить на берега Евфрата – не тридцать, конечно, а хотя бы пятьдесят тысяч лошадей. Потому что нужные сменные, запасные, обозные. Они же будут болеть, ломать ноги, стачивать копыта… Поить-кормить их надо. Представляешь количество фуража?

- Ну, лошадей мы можем купить поближе – во Фракии, например.

- Но их же надо доводить до ума. Тренировать. Выезжать. Всадники должны к ним привыкнуть. В общем, ерунда все это.

- Послушай, Плацид, а почему бы не разработать специальную тактику уничтожения конницы?

- Как? Лучниками? Но всех сразу не уничтожишь. Они все равно до нас доскачут, и нужно будет дать бой.

- А если не принимать боя, а увести их в засаду?

Юлий Плацид задумался:

- Смысл есть, но все это надо хорошо обмозговать. Тактика у парфян проста, но отработана филигранно – конные лучники засыпают противника стрелами и отходят под защиту тяжелой кавалерии, где им передают новые, полные колчаны. Стрелы их насквозь пробивают щиты легионеров. Когда противник уже порядочно обессилен обстрелом, его окружают тяжелые кавалеристы, атакуют – и все.

Армия у них, наверное, веками не меняется – легкая кавалерия – лучники и тяжело вооруженные кавалеристы с мечами и копьями. Плюс вьючный верблюжий обоз с фантастическим запасом стрел.

Мы от них бежали, как зайцы. Кстати, преследуют они тоже мастерски, и просто так от них не уйдешь. Это совершенно другой способ ведения войны. Варварский, но верный.

- Мне кажется, чтобы с ними справиться, надо использовать их методы.

- Согласен. Как с германцами. Потому что пока мы развернемся, нас сто раз обстреляют и обскачут. Конница – наше слабое место. Наши всадники и на десятую долю не обучены так, как их. Не заимствовать же у них опционов и центурионов.

- Тогда нам точно не сносить голов, - вставил веселую нотку в поток мрачных речей друга Ульпий Траян.

- И что мне еще в этом во всем не нравится, - продолжал нудить Юлий Плацид, - нужно не посольство посылать, а лазутчиков. Под видом купцов, например. Сам знаешь. Изучить местность. Нас ведь в военное время интересует не только столбовая дорога, но и обочины на десятки миль справа и слева.

- А еще, не знаю как твоя, а моя шкура чует, что это посольство только первая ласточка. Если мы представим императору что-то убедительное – а мы таки ж представим – то пылить нам калигами (солдатская обувь – примеч.) по парфянским дорогам в самое ближайшие годы, а то и месяцы.

- А знаешь – у меня есть хорошая идея – давай-ка набросаем план кампании настолько общий, что его останется только в стол положить.

- Ты предлагаешь не выполнить приказ?- деланно ужаснулся Ульпий Траян.

- Я предлагаю сделать все, что возможно, но следовать при этом здравому смыслу.

- Может, просто доказать, что идея нелепа?

- Нет, прицепс завелся. Ничего ему не докажешь.

- Тогда ты прав, но я не уверен, что это облегчит нашу дальнейшую жизнь.

- Уххх! – почти одновременно выдохнули оба приятеля, резко припав к лошадиным гривам. Над их головами бодро пропела стрела.

- Уний Стал, сюда! – негромко подозвал центуриона Ульпий Траян, съезжая с дороги в ту сторону, откуда прилетела пернатая гостья, - быстро берешь пятерых и прочесываем лес. Стреляли с пятидесяти шагов. И нужно потом найти стрелу. Посмотрим, чье добро.

Обоз слегка притормозил, и всадники с факелами ринулись в кусты. Довольно высокий подлесок шагах в пятидесяти упирался в горы, которые, конечно, не разглядели в темноте. Когда обнаружили несколько сообщающихся пещер, Юлий Плацид предложил прекратить поиски. Стрела была, охотничья, с тяжелым каменным наконечником. Ульпий Траян, осмотрев ее внимательно, вынес вердикт:

- Или здешние разбойнички совсем приборзели, или кто-то нам сильно морочит голову.

После этого прицепс велел продолжать путь.