Выходи из комнаты

В то время жизни, когда на внутреннем горизонте сгущаются вовсе не метафорические тучи, а душа тоскливо ёжится от телесного неуюта, не стоит сидеть дома. Стены, они и дома стены, между нами. Ни черта они не помогают, опять же по секрету. Всего-то и толку от них, что можно тупо пялиться в несуществующую точку в надежде, что из неё вот-вот рванёт во все стороны первозданный огонь, и голос, глубокий как сон после трехсуточного бдения, требовательно воззовёт: "Слово, браза, слово!". О-паа... Почему это вдруг "браза"? А впрочем, какая разница, пусть будет "браза" —  всё равно автору, как существу сугубо химерическому, ничего ключевого и судьбоносного на вытоптанных дорожках сюжета не выходить. А посему, закутав вечно простудное горло в пижонский длинный шарф, влачись-ка ты, брат автор, на условно свежий воздух — да хотя бы слова нахаживать.
"...Отшагаешь вот так кварталов пять и забудешь, с чего тебя погнало на шумные улицы в позднеоктябрьские плюс восемь. Вообще, стоило бы поменьше думать, что ли... Иди себе, марионеточный человечек Влад, переставляй ноги, пока некое, предполагаемо, горнее стило маршрут для тебя вычерчивает. Криво, конечно, чертит в последнее время, но хоть так. Пока нет точки, можно идти. В ногах, конечно, правды нет — но нет её и выше. Да и ниже. Эээ... А вот да, кстати, у отдельных дев в этом городе есть на что посмотреть — и то, что ниже, тоже радует глаз".

Девушка, словно услышав, дёрнула плечом и ускорила ход — хотя и без того за малым едва не летела над пошарпанным асфальтом. Длина каблуков-"линеек" внушала уважение к акробатическим способностям хозяйки щегольских синих сапожек. Воистину, женщина ради красоты готова пожертвовать многим, а красивая женщина — всем оставшимся. Но результат впечатляет, конечно, глупо спорить с очевидным. Вот и смотри, оценивай отвлечённо, пока прекрасная незнакомка не свернёт за угол или — того хуже — не подлетит на своих изумительно длинных ногах к представительному господину, держащему букет карминно-красных роз под цвет помады на её пухлых губках. Да-да, есть такая вероятность, — представительным господам хочется дотрагиваться до этих длинных волос цвета спелой пшеницы, хочется поедать этот чувственный рот, сжимать оладьевыми ладонями эту тонкую талию. И, быть может, какому-нибудь из них даже придёт на ум заглянуть в её, предположим, васильковые глаза, где неоглядные зеленые луга простираются до подножия гор, и утреннее солнце накидывает лучистую сеть ретиария на самую широкоплечую вершину, чтобы затем пригвоздить своим раскалённым трезубцем распластанную тень противника. Но только особо сообразительный из тех умников, что догадались это сделать, ясно поймёт, что не нужны ей ни карминно-красные розы под цвет помады, ни властные руки на её талии, ни — тем более (ещё не хватало!) — жадные губы, поедающие её чувственный рот.

...Ну вот, пожалуйте, она всё-таки свернула! Едва не прозевал, как она, пластично, словно кошка, скользнула в сумрачную подворотню. Вот уверенно простучала каблучками по узкой лесенке, спускаясь в малую преисподнюю тёмных дворов, но вместо того, чтобы растаять в сумерках и навсегда сгинуть с глаз долой, толкнула малозаметную дверь полуподвальчика, на секунду выделилась контрастным силуэтом на фоне мягкого света — и шагнула в тепло кофейни. Дверь издевательски скрипнула за её спиной, отрезая свет. "Ч-чёрт, это я что, за ней пошёл? Вот это номер... Мда... Увлёкся. Не, ну надо же, а? Дядька здоровый, сороковник на носу, да ещё накануне сам знаешь чего — и за девушками волочиться!"
Стало смешно. Впервые за последние четыре месяца стало смешно. И легко, между прочим. И в чудо внезапно поверилось. В конце концов, отчего бы и нет, больше всё равно верить не во что. Он запрокинул голову в тяжёлое тёмное небо, улыбнулся, шепнул "спасибо" и вошёл в кофейню.

После густеющего сумрака улицы свет ударил в глаза, и он на секунду замешкался на входе, потом оглянулся по сторонам, обегая взглядом довольно просторное помещение. В заведении было малолюдно: за барной стойкой двое пожилых субъектов о чём-то оживлённо спорили, по повадкам в них угадывались завсегдатаи; за столиком в углу расположилась пара — оба средних лет, прилично и неброско одетые — они негромко разговаривали, едва не соприкасаясь головами, хотя фоновая музыка в кофейне не могла помешать и самой интимной беседе. Отчего-то сразу же чувствовалось, что им нравится быть вместе, дарить друг другу взаимную ласку и они используют для этого любую возможность. На линии взгляда, за маленьким круглым столиком сидел молодой человек с утомлёнными глазами, выражавшими неприкрытую пресыщенность. Он откровенно скучал, механически крутил в пальцах чайную ложечку, периодически поглядывал на экран дорогого мобильника и выглядел неуместным в этом непафосном кафе. "Ишь ты, какой холёный хлыщ! Любопытный типаж, разобрать бы его, рассмотреть поближе", — мелькнуло рефлекторно, но занимать голову работой не хотелось совершенно.

Где же та птица, что, увлекая его за собой, впорхнула в эту уютную клетку? Или же, напротив, вылетела на свободу, к свету, подальше от холодных объятий сумерек, от унылых однотипных домов, от хищных теней обнажённых деревьев, чья многомесячная летаргия только началась и будет ещё длиться и длиться. Подальше от всего тусклого, неподъёмного, саднящего, как боль в незаживающей ране. От хода собственных мыслей он развеселился. "О, тривиальная кофейня средней руки показалась мне парадизом? Только потому, что некая длинноногая дева впорхнула сюда? Недурно". Он усмехнулся — больше внутри, губы только дрогнули, на секунду показав горечь, которую нельзя было показывать никому. "Так... Но где же она?!" — вдруг подумалось с неожиданным волнением. И тут он её увидел — она выходила из дамской комнаты, неся в руках уже снятую курточку. Пальцы его, оттягивавшие шарф от горла, дрогнули, а в середине груди мгновенно зажглось маленькое солнце, о существовании которого он успел забыть.

Девушка шла, казалось, прямо к нему, — возможно, именно поэтому он ощутил, как замедляется время, и мир, прежде живой, гомонящий, движущийся вместе с ним, вдруг замер, поблёк, утратил объём и пошёл сетью мелких трещин, словно старое фото. Осталась только она, и в этом новом, медовом времени каждое её движение было исполнено чувственной грации. Он смотрел, как она приближается, и чувствовал, как где-то внутри, на уровне солнечного сплетения, натягивается тонкая струна. Холодея от иррациональности происходящего, он уже был готов шагнуть ей навстречу, но тут она, не дойдя до него шагов десяти, свернула к столику скучающего красавчика и села рядом с ним — близко, нога к ноге. Сердце пропустило удар, трепыхнулось пойманным стрижом, дёрнулось и забилось в ускоренном ритме. Разом обрушились звуки, запахи и краски — время рвануло навёрстывать упущенные секунды. Не осознавая зачем, он прошёл в зал и сел за первый попавшийся свободный столик. Что-то заказал у подошедшей официантки —кажется, кофе и бутылку минералки — не важно, не важно, какое это теперь имеет значение? Сел, утопив лицо в ладонях, — всё ещё не пришедший в себя, всё ещё потерянный, нездешний, чуждый этому шумному, вечно спешащему миру.

Если бы он не был настолько выбит из колеи, то мог бы заметить, что молодой человек не проявил особой радости при появлении девушки. Напротив — лёгкий поворот головы в её сторону и вопросительно поднятая бровь говорили о недовольстве каким-то обстоятельством.
 "Ладно, опоздать на полчаса (хотя и это уже никуда не годится), ладно, вчера в детское время едва не убежать с вечеринки (и мне пришлось тащиться через полгорода, чтобы проводить её, а потом — обратно), но назначать встречу в каком-то унылом подвале, который человеку и не найти — это уже чересчур. Девочка явно много воображает на свой счёт. Вот и сейчас... Сидит без улыбки, лицо озабоченное. Мне это надо? Сидеть в захолустье и пялиться в стену, а теперь — на её унылое лицо. И так ли она хороша, как мне казалось? Милые губки и очень умелые, да. Правильные черты, хорошие волосы... Вкус есть, одеваться умеет. И раздеваться, кстати, тоже. Да мне нравится, что у неё ухоженное тело, горячее, любящее отдавать свой зной. Но разве не было других тел: с кожей всех оттенков, от самого смуглого до молочно-белого, какой бывает только у природных рыжих, — прекрасных девичьих тел, готовых отдавать всё, что в них есть жаркого, юного, сочного. И разве не будет ещё? Разве не будет? Вот она думает, что не будет. Пусть думает. Они все должны так думать, чтобы их тела простирались подо мной с желанием, с жаждой, с любовью. Наполненные всем этим... Впрочем, она что-то говорит..."
—...Понимаешь, я вдруг сегодня поняла, что одна в целом свете. Ну, то есть, не сирота, конечно, все мои живы-здоровы, но мы давно каждый сам по себе, а я — одна. Шла сюда к тебе через сквер, остановилась, голову в небо запрокинула — и даже звёзд не видно, город сожрал, он, город этот, пожирает всё, чем никогда не сможет стать. И я уже забываю, что когда-то хотела стать астрономом, до дыр зачитывала детские энциклопедии, ну, те самые, где всё обо всём, статьи вырезала из умных журналов и знала, к какому спектральному классу принадлежит та или иная звезда. Я тогда такая...живая, да, живая была. Горела прямо. Мечта у меня была, понимаешь?..
— Звёзды? — переспросил он, рассеянно оглядываясь, — звёзды не ездят в метро, знаешь ли. Есть такая песня. Им в метро делать нечего.
 Она осеклась на полуслове, лицо ее стало замкнутым.
  — Песня не об этом, а о невозможности встречи близких людей. Предназначенных друг для друга.
  — Ну да, ну да, — он посмотрел на её серьёзное лицо и выдал свою фирменную, никогда не дававшую сбоя, улыбку. На этот раз она не сработала, и ему сразу стало тоскливо.
  — Что мы здесь потеряли? Пойдём?
 Он поморщился и сделал движение, чтобы встать. Она не шелохнулась.
  — Мне здесь нравится. Я часто ходила сюда до нашего знакомства. Здесь кофе отличный варят, да и одни завсегдатаи обычно, — и вечные спорщики у стойки, и та пара — они всегда занимают этот столик в углу.
 Теперь она говорила медленно, тихо — поток иссяк.
 Он без интереса посмотрел и туда, и туда.
  — Но я-то не завсегдатай... И тебе здесь больше делать нечего. Вот ты говорила о своих мечтах. А люди отсюда не могут осуществить свои мечты, потому что...
 Она перебила его.
  — Это не так. Ты посмотри на них, понаблюдай, — она снова оживилась, глядя на мужчину и женщину, — я иногда подолгу не могла от них оторваться. Как они близки, как смотрят друг на друга...
  — Сладкая моя, — он широко улыбнулся, — если бы я тратил время на разглядывание воркующих парочек, то у нас не было бы денег, чтобы осуществить наши мечты. Тот же телескоп. Ты хочешь? Пожалуйста. Будет. А сейчас можем поехать ко мне, — он перешёл на игривый тон, — я покажу тебе свой телескоп, и ты сможешь не только посмотреть на него, но и потрогать... А что касается этих...старпёров...
 Звук пощечины прозвучал, как выстрел.
  — Это. Не. За. Телескоп.
 Она привстала, опираясь на стол руками. Он увидел, как в её потемневших глазах исчезают луга, рушатся горы, из-за которых мгновенно поднялось яростное солнце, и метнуло раскалённый трезубец в его зрачки, — момент, когда он сам наступил на сеть ретиария, был упущен из внимания баловня судьбы. Он невольно отшатнулся, прижав ладонь к левой щеке, на которой уже проступал алый след. Первая пощечина. Первая за всю жизнь. Как же он так промахнулся? Ведь эта вмятина на всегда сверкавшей броне ещё покажет себя, не даст быть таким уверенным и лёгким. Безупречным. Больше никогда. В каком-то отношении его только что лишили девственности, причем против его воли. Ясное понимание этого взбесило его.
— С-сукаа... — бранное слово, жирное, точно отожравшаяся к зиме змея, казалось, извивалось от вложенной в него ненависти. Произнесённое шипящим шёпотом, оно, тем не менее, ударило сильнее крика. Девушка вздрогнула всем телом и отшатнулась. "Какой позор, кругом люди, как он может, за что?!". Она судорожно оглянулась — нет, никто не заметил, только мужчина за соседним столиком смотрел на неё неотрывно, с таким смятенным выражением, что она ещё больше растерялась.

Влад не сразу осознал, что его ладони сжались в кулаки настолько сильно, что побелели костяшки. "Врезать бы этому мудиле так, чтобы со стула навернулся!". Ярость, внезапно охватившая его, была неожиданной  — как, впрочем, и другие эмоции, которые вызывала в нём эта девушка. Подавляя внутреннюю дрожь, он поднёс ко рту стакан с водой и сделал медленный глоток. "Не моё дело. Не моё. Вообще ерунда какая-то, я её не знаю совсем, даже не рассмотрел толком, не прикоснулся ни разу — почему мне так хочется за неё порвать в лоскуты не только этого лощёного идиота, но и любого, кто косо посмотрит в её сторону?! Бред. Окончательно спятил. Но до чего ж хороший бред... Только бы он не закончился, бред этот, вот что. Только бы не закончился". И он снова зачем-то посмотрел вверх, но узрел только отразившихся в натяжном потолке посетителей и самого себя с потерянным лицом. Шептать "пожалуйста" резко расхотелось.

Между тем ссора за соседним столиком набирала новые обороты. Красавчик несколько утратил лоск, лицо его пошло розоватыми пятнами, и это придавало ему неопрятный вид. Он, крепко сжимая руку, держал девушку за локоть и что-то ожесточённо шептал ей прямо в лицо. Чувствовалось, что он едва себя сдерживал, но пока ещё хотел остаться в рамках приличий. Она пыталась отлепить от себя его пальцы, досадливо морщилась и нескрываемо хотела одного — отстраниться, уйти, разорвать этот болезненный контакт.
—...Нет, ты сказал достаточно. Повторять ничего не нужно. Просто сделай одолжение: убери руку, я хочу уйти. ...Что?! Ах, подарки! Денег на меня потратил? Денег?! На, забери!

С этими словами она наконец-то оттолкнула его руку, вскочила на ноги и швырнула хлыщу в лицо дорогую кожаную курточку. Потом, не раздумывая, стянула один за другим замшевые сапожки и запулила следом. Видно было, как дрожит от гнева её гибкое сильное тело. Она обхватила себя руками поверх тонкого синего свитера, словно хотела обнять и успокоить. На ногах её оказались надеты пушистые оранжевые носки, и это выглядело так беззащитно, что Влад на секунду задохнулся и замер. После, переведя дыхание, подумал: "Да, старик, похоже, что ты влип", и тут же, следом: "Ну и здорово. Самое время, да и терять нечего".

Все в кофейне -— завсегдатаи у барной стойки, пара за дальним столиком, бармен, застывший с натёртым хайболом и салфеткой в руках, официантки у входа в кухню, — все смотрели на девушку. Он так резко отодвинул стул, вставая из-за стола, что взгляды присутствующих при сцене невольно обратились к нему. Если бы этого не произошло, он бы опрокинул стол, лишь бы убрать её из-под прицела чужих глаз, — это казалось жизненно необходимым. Она только чуть повернулась в его сторону, с таким беззащитным выражением лица, что это развеяло остатки его нерешительности. Он подошёл и, приобняв её за плечи, повел к своему столику, шепча: "Всё-всё-всё. Всё. Всё". Она послушно шла, склонив голову. Влад усадил её на свой стул и, наполнив стакан, протянул ей, а потом, увидев, что она крупными глотками пьёт воду, быстро подошёл к столику взбешённого плейбоя, подобрал сапоги, выдернул из его рук курточку со словами: "Получишь по почте" и вернулся к девушке.

 Куртку он бросил на стол, встал на одно колено и, поддёрнул её смешные оранжевые носки, от вида которых у него минуту назад захолонуло сердце, натянул -— один за другим — сапоги на её ноги и застегнул деловито звякнувшие молнии.
 — Ну, так-то лучше, — сказал он нарочито бодрым тоном и, улыбнувшись, кивнул ей.      
 — Хочешь кофе?
 Ещё не вставая, ещё у ее ног, интуитивно чувствуя, что так сейчас — правильно, чтобы она поняла — не все хотят возвышаться и принижать, — он махнул рукой официантке и, когда та подошла, сказал: — Два кофе, пожалуйста.

Красавчик, утративший холёный вид и барскую невозмутимость, прошёл мимо них, как ходит замочек молнии сапога — быстро и деловито. Всем своим видом он демонстрировал, насколько все присутствующие здесь ему безразличны. Но скованная спина и деревянная походка говорили о другом. Да и громко хлопнувшая дверь сказала бы о многом, если бы это было хоть кому-нибудь интересно. Вечер вошёл в привычную колею, каждый был занят своим делом: официантки растворились в недрах кухни; бармен натирал и без того прозрачные стаканы; старики-антагонисты весело спорили, то и дело толкая друг друга сухими локтями; мужчина за дальним столиком что-то быстро писал на салфетке, а женщина читала, уткнувшись подбородком в его левое плечо, и улыбалась. Девушка, уже успокоившись, сидела, запустив в волосы длинные пальцы и внимательно слушала. "Совершенно не важно, что он говорит, господи, как же хорошо он говорит, кажется, если я закрою глаза, в его голос можно будет завернуться, как в шарф. Такое чувство, словно мы сто лет знакомы... Какое странное чувство... Как будто впервые за долгое время душа на месте. Только бы не закончилось. Пожалуйста...". Она поймала себя на том, что последнее слово сказала вслух — и улыбнулась. Всё будет хорошо. Отчего-то она уже не сомневалась в этом. Он, увидев её улыбку, вспыхнул такой счастливой ответной, что в кафе на секунду стало светлее, точно включили добавочное освещение. Погружённые друг в друга, они не сразу заметили положенный на их столик листок бумаги. Когда он развернул его и прочитал написанное твёрдым уверенным почерком "Молоток! У тебя финал получился даже лучше, чем мы предполагали", мужчина и женщина уже подходили к выходу. Когда они оглянулись и улыбнулись: мужчина — подбадривающе, а женщина — нежно и светло, Влад понял, что теперь действительно всё будет хорошо, и даже завтрашний результат обследования, из-за ожидания которого ("а чего ждать-то, когда профессор честно обрисовал перспективы?") он особенно мучительно существовал последние три недели, тоже будет хорошим. Да что там, самым лучшим он будет, хоть в космос, хоть в любовь всей жизни с головой! Всё впереди. Теперь, когда у него есть её свет и одна на двоих дорога, всё только начинается.

Впрочем, разве могло быть иначе?