Осенний листопад

               

               
                (рассказ)               

     Поздняя осень в средней полосе России. Провинциальный городок. Серая моросящая нудь загнала меня в привокзальный ресторанчик в надежде поесть и скоротать время
до отхода поезда. Не найдя ничего кроме чая и черствых бутербродов, я устроился
в одиночестве за столиком в углу зала. Моя скромная трапеза завершалась, когда  внимание привлёк (тем более, что посетителей этого заведения было немного) человек неряшливого вида. Платье его давно не знало заботливой руки. Всё, что составляло его  гардероб: пальто, брюки, ботинки - было несвежим и изношенным.
Вместе с тем остатки прежней, нормальной, ухоженной и обеспеченной жизни были ещё видны; по манере держаться, походке, повороту головы, когда он мимоходом оглядывал зал. Чувствовалось, что в прошлом этот человек был не без претензий к достатку. Он, совершенно походя, с какой-то безнадёжностью во взгляде прошёл к стойке и, ничего не выбрав, удалился. На миг показалось, что я его когда-то уже встречал. Смущало то, что в этом городке был впервые и моё прошлое никак не связано с этими местами.
      Покончив с нехитрой пищей, решил ознакомиться с местными примечательностями. Вышел на воздух, пересёк привокзальную площадь и углубился в лабиринт улочек. Обходя лужи, шёл и наслаждался тишиной, уютом и ухоженностью домиков, их резными наличниками, тенистыми палисадами. Дождь прекратился, поэтому ничто не мешало отдыхать в покое почти безлюдных улиц. Несмотря на то, что после дождя всё было сырым и унылым, разноцветье опадающей листвы сглаживало осеннюю безысходность и придавало улицам некоторую парадность.
       Показался небольшой парк. В глубине его виднелись качели, небольшой прудик, скамейки, посыпанные песком аллеи. На одной из скамеек, недалеко от входа, сидел и курил  мужчина, на которого я обратил внимание в ресторане. Достав сигарету, подошёл к нему и попросил спичек. Он посмотрел на меня долгим взглядом, словно приходя в себя от каких-то своих тягостных мыслей, равнодушно, ни слова не говоря, протянул мне горящую  сигарету. Нездоровый цвет лица, припухлость век, отёчность – всё говорило о бродяжьей жизни. Ещё раз поймал себя на мысли, что с этим человеком мне приходилось встречаться. Вот только где и когда?
       Прикурив, присел рядом. Захотелось завязать разговор, попытаться прояснить возникшее чувство знакомства с ним.
       «Скоро совсем захолодает. Недалеко и до первого снега. Как Вы считаете?»,- обратился я к нему. Повернувшись, он посмотрел безразлично и, не ответив, продолжал потягивать сигарету. Убедившись, что он не расположен к разговору, я посидел для порядка ещё немного, встал и направился к вокзалу.
        Небо почти очистилось от туч и уже ничто не говорило о недавней кажущейся постоянности дождя. Разве, что лужи и совершенно промокшие крыши домов, и тёмные от влаги изгороди палисадников, напоминали о том.
       «Узнал ли он меня?», - размышлял я по дороге. И потом, в поезде, до самого дома не покидали мысли об этой неожиданной встрече. Только много позже, разбирая свои документы, наткнулся на записи необычной истории написанной  по памяти. Она вернула меня в далёкое прошлое….
       
       … Бывая по службе в разных городах, и встречаясь со многими людьми, невольно приходится наблюдать их в житейских ситуациях. Давно это было. Если бы не эта встреча, вероятно, не вспомнил бы о том. Года четыре прошло. Срок немалый при нашей скоротечной жизни. Вспомнился южный город, вокзал, вечные очереди в билетные кассы    
сутолока, неудобства. Суматошность вокзалов понятна только нам, советским пассажирам
особенно в летние отпуска. Радость человека, доставшего билет на поезд, бывала огромной. Мне повезло тогда.
       И вот уже мерно покачивается вагон. Я в купе один. Можно беспрепятственно посмотреть свои записи, что-то исправить, дополнить, без помех подумать. Прошло часа три. Поезд подходил к очередной станции…
       Остановка. Толчея, хлопанье дверьми, посадочная неразбериха прервали моё уединение. Вагон, качнувшись, мягко тронулся и в этот момент в купе вошёл молодой мужчина. Поздоровавшись, он стал устраиваться на своей полке. На вид ему было около сорока лет. Открытый и одновременно изучающий взгляд, немного застенчивая улыбка располагали к себе. Время было предвечернее, солнце неуклонно уходило за кромку горизонта, его закатный свет ещё не был явно выражен, но всё полнее и полнее начинал властвовать на небосклоне. Пробегавшие мимо деревья темнеющей смазанной полосой, приобретали нечто фантастическое. А дальше, насколько хватало глаз, раскинулась степь. Синеющее марево дневного зноя ещё не отпускало степные просторы. Тихо. Только перестук колёс вмешивался в этот покой. Мужчина, расправив постель, сразу лёг. Положив руки за голову, задумчиво смотрел перед собой. Так прошло немало времени. Вдвоём в купе ехать и провести дорогу в молчании, было бы нелепо. Занятый своими мыслями, он словно не замечал меня, но на мою попытку познакомится, откликнулся сразу. Сказал, что зовут его Сашей и, что едет до Москвы. Я сходил  в буфет вагона-ресторана, взял ужин, чай у проводника. Разложил принесённую еду на столике, пригласил соседа составить мне компанию. «Это можно», - ответил он. Резко поднялся, раскрыл дорожную сумку, выложил пакет со снедью и, покопавшись ещё, достал бутылку водки. «Вот собрала в дорогу, а что – понятия не имею»,- проговорил он и чему-то грустно усмехнулся.
       «С таким запасом можно любую дорогу выдержать», - засмеялся я, но Саша никак не отреагировал на это.
       Обычная дорожная, мужская обстановка. Саша сходил за стаканами, решительно открыл бутылку, разлил в них водку и вопросительно посмотрел на меня.
       Взяв стакан, я спросил: «За что выпьем?».
       Немного подумав, Саша ответил: «За осенний листопад».
       Поймав мой недоумённый взгляд и явный вопрос в нём, ухмыльнулся и  выпил. Поморщился, стал быстро закусывать, стараясь сбить остроту водочного ожога. Немного погодя, произнёс: «Смотрю, Вы, что-то пишите, пишите. Писатель? Журналист?».
       Я не стал лукавить и ответил просто: «Пишу для души. Может, пригодится когда».
       Помолчали каждый о своём, выпили ещё. Саша вышел в коридор, не закрывая дверь,
постоял у окна, наблюдая, бегущие огоньки у горизонта и вернулся на своё место. Было заметно его напряжённое состояние. Я не стал приставать к нему с вопросами. Не стоило вмешиваться своим любопытством в его мысли. Сочтёт нужным – сам расскажет.
       «Вы в любовь верите? В любовь с первого взгляда?», - вдруг спросил он.
Я, честно говоря, не ждал подобного вопроса и, чтобы как-то прийти в себя от неожиданности, переспросил:
         «В любовь? Интересно. А почему ты меня об этом спрашиваешь?».
         «Ну, Вы старше меня, мудрее. Вон всё наблюдениями с бумагой делитесь. Наверное, есть о чём писать, коли пишите. Хочу услышать мнение стороннего человека», - ответил он.
         Мне трудно было ответить на этот непростой вопрос что-либо определённое. Сам я такого состояния не испытывал, чтобы так вот, с первого взгляда….   К своему неудовольствию я заговорил общими, избитыми фразами. Он посмотрел на меня тёмно-синими глазами и насмешливо спросил:
          «Сами-то вы любили, когда-нибудь?».   
И не ожидая ответа, продолжил:
          «Если бы не случилось это со мной – не поверил бы никогда. Вот это однозначно!».
          Вот, оказывается, что волновало моего попутчика, просилось наружу.  Поэтому он начал с прицельных вопросов. Хотел опереться на мнение постороннего. Я кстати оказался у него под рукой.
          «Это случилось…?», - спросил я и показал рукой в сторону города, где он сел в поезд. Саша кивнул, подтверждая мою догадку. Откинулся на подушку, полежал,
размышляя о чём-то, потом серьёзно спросил:
           «Хотите, расскажу, как всё было?».
           Я понимал его нетерпение и не сомневался в серьёзности его рассказа. Часто приходилось наблюдать, как люди в дорожной обстановке становились откровенней. Чем такое вызвано – не знаю.
            «Времени у нас много. Впереди целая ночь. Если чувствуешь потребность выговориться, то мне, в свою очередь, будет интересно послушать тебя», - ответил я так же серьёзно.
            Всё располагало к хорошей, доверительной беседе. Мягкий, не раздражающий свет ночника, плавное покачивание вагона, полумрак, горячительное и хороший ужин растопили прохладу первых часов поездки, сделали нас приветливее друг к другу. Проносились мимо полустанки, деревушки, поля, громыхали мосты над реками, а наша беседа, прерываясь и снова возникая, продолжалась до самого утра. Я видел, что во время рассказа, Саша, погружаясь в недавнее прошлое, вновь переживал свои чувства. Слушая его я, помню, подумал:
             «Как же мы мало знаем самих себя, бываем,  не готовы к неожиданностям жизни. Сколько накала и страсти может выдержать сердце!».
              «Это случилось три месяца назад», - начал свою повесть Саша, -
              Мне нужно было ехать в командировку. Ехать не хотелось, но служебные дела настоятельно требовали этого. Приехал. С грехом пополам устроился в гостинице. Вечером прогулялся по городу (я там был впервые), затем поужинав, завалился спать. Утром привел себя в порядок и помчался на работу. Только эту работу нужно было ещё найти…. В незнакомом  городе путеводителем, обычно, бывают ноги да язык.  Подошёл к трамвайной остановке. Одна только мысль подгоняла меня:
             «Как можно быстрее сделать дела и домой».
Дождался нужного маршрута, поднялся в вагон. Народу довольно много было. Утро, час пик. Все спешат по своим делам. Я не стал продвигаться далеко по вагону, а встал тут же, у двери. Купил проездной талон, попросил, стоявшую рядом женщину, прокомпости-
ровать его. Поблагодарив и вцепившись в поручень, качу бодро на работу, а сам думаю:
              «Надо у кого-то спросить, где выходить, а то так можно кататься до вечера».
Оглядевшись, обратился к соседке, что пробивала мой талончик.
              «Строгая», - подумал. Может не ответить или скажет, что не знает. К счастью ошибся. Только к счастью ли? Вежливо объяснила. Голос приятный, но, как мне показалось, с грустной трещинкой. Выговор характерный южный, акающий. Это чётко отметилось в памяти.
               «Вам скоро выходить. Я проведу Вас, мне по пути», - обратилась она ко мне. Помолчала и продолжила, пояснив:
               «Здесь не очень далеко, но нужно идти переулками. Самостоятельно вы долго будете добираться»,
                «Спасибо!»,- ответил я и вместе с ней вышел из трамвая.
Народу на улице было много. Люди торопились. Почему-то запомнился подвыпивший прохожий. В руке авоська с продуктами, пальто распахнуто. Посторонившись, уступил ему дорогу. Женщина не оставила без внимания утреннего гуляку, высказав при этом слова осуждения:
                «Здоровые мужики и так бездарно губят себя. И, странное дело, потом винят во всём своих жён и всех подряд. При этом страдают дети, если они есть».
                «Ну, теперь завелась. Дай только повод. Видать у самой такое «лихо» живёт»,- мелькнуло в моей голове, но вслух поддержал её.
К счастью она не стала распространяться дальше по этому поводу и замолчала. Мы продолжали идти и, я не делал попыток возобновить разговор. Лишь чуть погодя, заметил ей, что здешний говор непривычен моему слуху.
                «Откуда Вы? Командировка?», - поинтересовалась спутница.
                «Издалека»,- ответил я без пояснений.
Впереди показался подземный переход.
                «Нам сюда»,- указала кивком головы женщина.
Спустились в переход и, пройдя несколько метров, я вдруг почувствовал, безо всяких внешних причин, легкое тепло. Сначала ничего не понял. В переходе было прохладно, сквозило и… это непонятное ощущение тепла.  Я озадаченно взглянул на спутницу и меня, как ударило. Догадался, что тепло исходит от неё. Такими, знаете, лёгкими, но вполне ощутимыми волнами. Увлёкшись, Саша стал показывать жестами и мимикой, как всё было.
                «И почему-то возникла необъяснимая доверительность к этой женщине. Это было, как прикосновение. Обозначилось и исчезло почти сразу, но в памяти отложилось»,-
продолжал он рассказывать.
                «Повернувшись к ней, внимательно посмотрел. Женщина как женщина, каких тысячи. Возраст? – примерно лет тридцать. Пройдя какими-то закоулками, вышли к школе. Показав на школу, женщина сказала, что здесь учатся её дети. В ответ я кивнул, что понял. Вскоре она остановилась. «Мы пришли, вот Ваша контора»,- сказала она и показала на вывеску на одном из домов.  Я облегчённо вздохнул, так как уже стал тяготиться молчаливостью спутницы.
                «Кого благодарить за такое участливое внимание? Вас ведь как-то зовут? Не часто встретишь такую отзывчивость»,- произнёс я.
                «Аня»,- совершенно просто назвалась она. Повернулась и пошла дальше, но, пройдя несколько шагов, повернулась, будто забыла что-то и проговорила: «Не поймите меня превратно, но запишите на всякий случай мой телефон». Но как она это произнесла! Было в её интонации что-то такое, что заставило меня это сделать. Я стал рыться в карманах в поисках бумаги, но отыскал только проездной талон. Отважно нацарапал номер телефона и направился к зданию.
                Дней через несколько вспомнил о случайной попутчице. Немного разобравшись с делами, выгребая из карманов, накопившийся мусор, увидел проездной талон с номером телефона. Лица той женщины, даже каких-то отдельных деталей не помнил, но голос остался на слуху. Запомнилась грусть, усталость, сквозившая в нём. Ещё вспомнилась в её поступке непонятная нарочитость, словно перешагнула внутри себя через какой-то барьер.
                «Отчего это в ней? Что подвигло дать телефон совершенно случайному человеку и зачем? Легкомысленность, скука? – не похоже», - размышлял я, пытаясь понять, но так, ни до чего и не додумался.
                «И ты ей тут же позвонил», - уверенно перебил  я рассказчика.
                «Да, позвонил. Только долго раздумывал прежде. Неуверен был, что откликнется, что это нужно. Может быть, всё произошло тогда на острие момента житейской неурядицы и сейчас она сожалеет о том. Всякое ведь случается. Тем не менее, я позвонил. Ответила сразу. Напомнил ей обстоятельства нашего знакомства и попросил о встрече. Она согласилась. Назвала место и объяснила, как проехать туда, понимая, что города я не знаю и самому добираться, будет сложно. Приближался назначенный час, а меня снова стали преследовать сомнения и неуверенность уже в моем решении, но интерес к этой необычной для меня ситуации, в которой раньше не бывал, перевесил нерешительность. Банальное любопытство погнало меня на это свидание.
                Я не помнил её лица, что бы узнать из множества проходящих мимо женщин. Опасения были напрасными. Она сама подошла ко мне, засмеявшись над тем, видимо, как я оглядываюсь по сторонам в поисках неизвестного.
                «Куда пойдём?»,- после приветствия, смущаясь, спросил я.
                «Предлагаю погулять по городу. Что будет попадаться интересного по пути – поясню. По дороге, если не в тягость, поговорим. Временем я располагаю», - ответила она   
и мы, не спеша, зашагали.
                Центр города, главный проспект. Ничего необычного, на первый взгляд, в нём нет. Но чем дольше шли по проспекту, тем больше я начинал понимать и воспринимать его очарование. Старинные дома, заборы, витые калитки и решётки на окнах и балконах, растущие платаны вдоль улицы – всё это создавало своеобразие и привлекательность.
Разговор в начале нашей прогулки не выходил за общие темы. Затем, когда прошла обычная в таких случаях скованность, он стал свободней и объёмней. Тогда я решился спросить о причинах столь неординарного, на мой взгляд, её поступка и она ответила очень естественно, как давнему знакомому, будто ждала этого вопроса. Так за разговором незаметно наступил вечер. Сгустились сумерки, зажглись огни. Пора было, наверное, прощаться, но она не торопилась уходить. Видимо хотелось выговориться до конца. Одиночество и внутренняя душевная неустроенность, что у неё семья и день был забит домашними заботами, тяготили и требовали разрядки.
                Вообще я должен отметить одну особенность. С первых минут между нами
установилась атмосфера непринуждённости и открытости. Зная себя, как человека несколько замкнутого и не совсем доверчивого, я, однако, не чувствовал себя таковым рядом с ней. Благодаря её манере держаться и говорить, общение было необременительным.
                Мне трудно вспомнить всё, что она говорила в тот вечер о себе, детях, об отупляющем однообразии, об эгоистичной безучастности мужа в делах семьи. Её обезоруживающая искренность и прямота были подкупающими.
                По дороге в гостиницу и часть ночи я прокручивал в памяти прошедший вечер. Её исповедь не то, чтобы пронзила меня и сильно взволновала, но след
в душе оставила. При расставании договорились встретиться на следующий день, но придя на место, как условились, я не нашёл её. Подождав, уехал. Решил, что передумала. Только что-то подсказывало мне о непреднамеренности её отсутствия. Что-то помешало ей. Ещё вчера меня не оставляла мысль о некоей схожести наших жизней, о параллелях в судьбах. Всё это будоражило, создавало волнующий душевный дискомфорт.
                «Ну, и что же дальше? Ты больше с ней не встречался?», - остановил я Сашу.
                «Если бы …, то и разговора этого не было», - заметил он резонно и продолжал говорить дальше.
                «Встретился перед отъездом. Совершенно случайно, как в книжках пишут.
Я не стал ей названивать. Решил, что ни к чему; не пришла и не пришла. Какие претензии? И всё же чем-то она зацепила меня. Чувство незавершённости, необычности, чего-то нового возникшего во мне, пока ещё непонятного самому, царапало подспудно изнутри. На другой день, после несостоявшегося свидания, когда все дела были завершены и я мог спокойно ехать домой, захотелось прогуляться. Вышел на улицу, сел в троллейбус и вышел в центре города, почти на месте свидания. Чёрт меня дёрнул, что ли, выйти там? Час был примерно тот же, что и вчера. Выскочив из троллейбуса, я чуть не сшиб её. На ней был светлый плащ, ладно сидевший на стройной фигурке и перетянутый в талии поясом, тёмные туфли и жёлтый шарфик. Каштановые волосы с ранней редкой серебринкой, умело собранные на затылке. Это нисколько не портило её внешность, а лишь удачно  и гармонично подчёркивало линию головы.
Она не видела меня. Почему-то чувство лёгкости ощутил я, увидев её. Она явно кого-то ждала.
                «Если кого-то ждёт, то непременно станет оглядываться и тогда сама заметит меня. Случай редкий, но… ситуация для обоих оказалась непредвиденной. Пусть самостоятельно решит (если всё же заметит меня), как ей поступить», - мелькнуло у меня в голове. И действительно, повернувшись в мою сторону, она в удивлёнии вскинула брови и, заулыбавшись, направилась ко мне. Не поздоровавшись, предупреждая мои вопросы, заговорила сама:
                «Ой! Как ты здесь оказался? А я, не чаяла, тебя больше увидеть. Стою и переживаю за вчерашнюю нелепость. Пришла так, на всякий случай. Если не обиделся, то может, заглянешь напоследок сюда». В голосе звучала неподдельность, глаза улыбались.
                «Шёл мимо, увидел тебя. Собираюсь уезжать завтра. Нужно что-нибудь в подарок домашним купить»,- проговорил я, скрывая тайну причины моего появления здесь.
                «Нехорошо вчера получилось. Моя мама сбила все планы»,- начала объяснять 
 Аня, не углубляясь.
                «Ты очень занят? Тебе нужно куда-то ещё идти? Ну, что ты молчишь?»,- затеребила она вопросами. Лицо напряглось, сосредоточилось, ожидая моего ответа, бархатисто-серые глаза требовательно и серьёзно смотрели на меня.
                «На сегодня я свободен. Вот только билет пока не взял на завтрашний поезд.
В кассы нужно бы проехать сначала, а потом уже буду точно свободен»,- не стал разочаровывать я её
                Что-то, видимо, насторожило в моём голосе Аню и она настойчиво
переспросила: «Значит, сегодня мы сможем погулять?».
                «Да», - односложно ответил я.
                «Тогда предлагаю поехать в городской парк после того как ты купишь билет.
Это совсем недалеко. Мы всё успеем. А вот, кстати, нужный трамвай»,- воскликнула Аня и потащила меня к подходившему трамваю.
                Часа через полтора, когда был куплен билет на поезд, мы оказались в городском парке. Таких парков может быть тысячи, но этот запомнился особенно, как символ новизны, лёгкости, душевного тепла и ожидания чего-то необъяснимо светлого и хорошего. Предосенний старый парк. Дорожки, скамейки, ухоженность, облетающая ранняя разноцветная листва, гомон и щебетанье птиц отвлекали мысли от суеты и повседневной серости. От трамвайной остановки, где мы вышли, он (парк), поднимаясь немного, резко сбегает вниз и заканчивается небольшим прудом, берега которого выложены камнем. Перед спуском к пруду, возвышается беседка. От неё, как бы охватывая с боков, устроены, сходящиеся внизу, две лестницы. Они выводят на площадку с фонтанчиком. Аллеи парка обрамляют высокие дубы, платаны, белая акация, каштаны и аккуратно подрезанный декоративный кустарник. Конец лета, но осень уже начинает переносить свою палитру на всё окружающее. Ветерок нет-нет, да и напомнит об этом не летней прохладой. Лучи заходящего солнца, вызолотив деревья, ещё больше усиливают его очарование.
                Взяв меня под руку (это вышло как-то само собой), Аня повела меня аллеями парка. Она, не переставая, говорила и говорила. Незаметно от общих, ничего не значащих тем, переключилась на своё, наболевшее. Сложные, не всегда согласные с ней ощущения испытывал я, слушая её. Противоречие то возникало, то исчезало во мне. Иногда задавал  вопросы или говорил ей, чтобы она пояснила что-то в её рассказе. Общение было всё же свободней и оживлённей, чем при первой встрече и я, в конце концов, осмелился спросить Аню, почему же она решилась дать номер телефона мне, именно мне.
                «Я сама размышляла над этим. В тот момент я почувствовала, что если не сделаю этого, то стану сожалеть. Но объяснить внятно такое желание, даже самой себе, я не смогла. После, когда мы разошлись, сидела в сквере на скамейке и ревела от этой лихости, и думала «Господи, до чего же я дошла…!». Признаться, меня смутило такое признание простотой и непосредственностью, я бы назвал даже оголённостью. Выразительные глаза моей спутницы, с живым интересом говорившей обо всём, пытавшейся увидеть во мне понимание и участие, жесты, мимика и прямота обезоруживали. Изящные и чётко очерченные линии носа, губ, овала лица, очень пропорционально сложенные в совокупности, представляли облик Ани. Есть красота холодная, высокомерная и потому отталкивающая. Здесь же природа проявилась в гармонии красоты и добра. И, знаете, она сознавала себя и умела (если уместно так сказать) носить свою красоту. Внешняя строгость и сдержанность усиливали это впечатление и вызывали неосознанное уважение. Интонации голоса выдавали эмоциональность натуры.
Теплота её голоса и накал, когда она говорила о чем-нибудь, переплетались с нотками сердитости, некоторой запальчивости, не давали повода сомневаться в правдивости её рассказа. Складность речи, её обороты, мысли и то, как она облекала их в слова, так же подтверждали всё, что моя спутница пережила и передумала не один раз, За те несколько часов, которые мы провели в парке, я услышал многое из её жизни. Темнело. Небо затянуло тучами. Стал накрапывать мелкий дождь. Он бисерными искрами вспыхивал в свете уличных фонарей. Нужно было расставаться. Вышли из парка, сели в трамвай и скоро были у дома Ани. Не многословили. Вероятно, чувство, сопутствующее отъезду, сказалось на настроении. Атмосфера удалённости уже витала вокруг нас и проникала в душу. К дому подошли в полном молчании. Дождь усиливался и, мы встали под деревом.
                «Ты приедешь ещё когда-нибудь сюда?»,- спросила Аня.
                «Не знаю. Трудно сказать. Возможно. Как пойдут дела»,- ответил я.
                «Хорошо»,- согласилась Аня, - «Я благодарна за то, что ты был со мной, слушал меня». Помолчала и добавила: « Вообще за эти два вечера….  Будешь в городе, звони». Протянула руку для прощания. Я ответил лёгким пожатием. Аня посмотрела мне в глаза и ничего больше не сказав, развернулась и пошла к подъезду. Я смотрел ей вслед, и странное состояние испытывал при этом. Уходил совершенно чужой мне человек, но почему-то казалось, что уносит с собой частицу  меня. Что-то невероятно связующе-тонкое и пока ещё хрупкое к этой женщине поселилось во мне и, как потом оказалось, уже не покидало никогда.
                На следующий день поезд уносил меня из этого города, от этой женщины. «Причудливы дела твои, Господи»,- подумалось тогда. Вспоминая эти дни, всё пытался разобраться в себе, прислушивался. Беспокоящая смута на сердце не проходила, тревожила.
                Прошло несколько месяцев. Шеф вызывает к себе и заявляет:
                «Придётся тебе ехать, мой друг, в командировку и надолго. Ты уже там бывал, обстановку знаешь и тебе, как говорится, карты в руки, а посылать другого смысла нет. Пока он разберётся, вникнет – время пройдёт. Недели три, думаю, будет достаточно. Вернёшься, обо всём подробно доложишь». На этот раз я не стал отказываться и, собирая в дорогу сумку, чувствовал приподнятость.
                «Ты, вроде, как на праздник уезжаешь.  С радостью»,- заметила жена.
Она не ошибалась.
                И, вот снова вагонное купе, снова баюкающий стук колёс, как аккомпанемент
к дорожной жизни. Сразу вспомнилась та случайная встреча, беседы, прогулки. Но когда это было?  Многое могло измениться. И всё же терзался мыслью: «Позвонить или нет? Стоит ли вторгаться?». Чем ближе подъезжал, тем прочнее крепло желание позвонить ей. Пытался представить, как это будет выглядеть. Разыгравшаяся фантазия буйно рисовала картины встречи. Я, ведь, помнил, с каким настроением она ушла тогда, как обрадовалась повторной встрече, которую сама искала. Это подогревало воображение. Но иногда более приземлённая мысль остужала меня: «Уймись. Не уподобляйся легкомысленному юноше. Чего, собственно, ты ждёшь от этого, да и зачем? У вас обоих семья. Как ты себе всё представляешь?». И, в конце – концов, подъезжая к городу, я уже не так был уверен в своих желаниях. Весь первый день прошёл в нелепой борьбе искушения позвонить с холодом рассудка. Но компромисс я всё-таки нашёл. Договорился, как бы сам с собой: «Позвоню и будь, что будет. Ничего же не потеряю…». Решился всё же, и, знаете, заволновался. Набрал номер, жду, но прозвучавшая в её голосе приветливость не оставила больше никаких сомнений. Мы увиделись через час, когда было ещё светло, недалеко от её дома. Там есть уютный, затемнённый мысок на сходе улиц»,- пояснил зачем-то Саша и продолжал, - «Центральная аллея главной улицы представляла собой, по сути, сквозной сквер. На ней так же стоят скамейки, разбиты газоны, фонтаны и многое другое присущее таким местам. В улица, в конце, немного уходит вниз и затем на коротком подъёме заканчивается театром. Сбоку от него расположен большой фонтан. Её я приметил, когда она переходила проезжую часть улицы в начале подъёма. Заметно торопилась. Лицо светилось радостью и ожиданием. Поздоровавшись, положила свою ладонь на запястье моей руки и как-то по-особенному тепло пожала.         
                «Я ждала твоего звонка…. Всё время ждала»,- призналась Аня, не давая мне произнести что-либо в ответ. Успокоившись, спросила: «Какими судьбами? Как доехал? Надолго ли?». Выслушав ответ и удовлетворив интерес, Аня потащила меня к скамейке. Таким заинтересованным, искренним вниманием ко мне, Аня не делала возможным отступление. Нужно было платить ей тем же: честностью и прямотой. Мне льстило такое  отношение ко мне. Было приятно видеть белозубую улыбку, слышать переливы её голоса с характерным южным говором. Но иногда откровенная прямота, с которой она говорила о том, о чём думала, смущала меня и порой заводила в тупик. Порой не находил слов для ответа. Мы присели на скамейку.
                «Как твои дела, самочувствие, дети?»,-спросил я, уловив паузу в её монологе, зная об её проблемах по прошлым разговорам.
                «Всё по-прежнему. Дети нормально. Только начала кормить их и вдруг твой звонок…», -заулыбалась Аня.
                Аня вела со мной просто и естественно, как с давно знакомым и близким человеком. Может быть, в её сознании всё так и представлялось, но уж как-то быстро к моему удивлению. Или она доверчива, или наивна, или…?
                Я остановил Сашину повесть вопросами, в которых высказал недоверие, недоумение и вообще хотелось прояснить странную скороспелость их отношений, судя по его рассказу не легковесных. Веяло некоторой надуманностью, подёрнутой романтическим флёром. Что он сам думает по этому поводу. Неужели неоглядным доверием сразу вспыхнувшего чувства всё объяснялось. Ведь должна же быть элементарная женская  потаённость, самостраховка, наконец. Что за исповедальность такая?  Или, может быть, я не встречал на своём пути таких людей? Но я не только не озадачил собеседника, но наоборот, как бы подсказал дальнейшую канву рассказа.
                «Вы правы, что слушаете меня с недоверием. Значит, Вас задела эта история. Вопросы, которые Вы задали мне, я задавал себе сам не единожды. Дело в том, что с ней нельзя было вести себя иначе. Конечно же, всё шло от неё. Не всё было бесспорным в её оценках, суждениях, а речь в основном шла об её домашних делах, душевном настроении, обо всём, что назрело в ней трудного и неустроенного. И я на первое время стал, как бы транзитным собеседником, непонятно почему, вызвавшем в ней доверие. Вот так же, примерно, как мы с Вами. Так долго играть какую-то заданную роль она не смогла бы.
Нельзя подделать блеск радости в глазах, трепетность прикосновений, особую, ни с чем несравнимую нежность  и теплоту голоса, наивно-детское ликование пронизывающее её при встречах, заинтересованность и душевность, робость неповторимую рук. Разве можно подделать это? Повторюсь, но меня тоже преследовали сомнения. Аня говорила мне: «Когда я увидела тебя, то словно что-то свыше подсказало, что ты - для меня. Я почувствовала тебя без колебаний и недоверия. Это было, как озарение». В транспорте, на улице – везде, где бы мы не находились, она никогда не выпускала моей руки или держалась за рукав моей куртки, словно боялась потерять. Всегда ощущал, как она смотрит на меня, как, тесно прижавшись, идёт рядом, а когда мы расставались, то состояние пустоты, вызванное её отсутствием, обозначалось с каждым разом глубже. А позднее начал замечать, что восприятие города стало ассоциироваться через её образ и через отношение к ней. Я с удовольствием вспоминал места, где с ней бывали. Мы виделись ежедневно вечерами после работы. Как она выкраивала время для этого, я не знаю. Что-то, видимо, придумывала.
                Мои служебные дела складывались не лучшим образом. Во второй половине моей командировки пришлось просить её продолжения. Часть вины за неудачи лежала на мне и от осознания причастности к этому, психологическая напряжённость была велика. Самое сильное давление, я испытывал от безвыходности положения. Всё это напрочь забивало реальное восприятие окружающего. Иногда хотелось послать всё к чертям собачьим и бежать куда-нибудь. Особенно тяжкими становились часы одиночества, когда мысли и душа, возникшими проблемами, наполнялись совершенно. Тогда мне на помощь приходила Аня. Нет, я не докучал её своими просьбами о встрече, не стремился выдернуть её из дома для того, чтобы усмирить навалившуюся хандру, но в минуты общения, когда это удавалось, она непостижимым образом снимала напряжение ума, не ведая сама о том, а лишь простым присутствием около. Депрессивность уносилась на некоторое время. Аня умела растормошить, развеять излишнюю смуту. Её щебетанье было не в тягость, оно отвлекало от рабочих забот. Рассказывала о себе, интересовалась моей жизнью. Хотела, как она говорила, знать обо мне всё. Чаще всего (повторюсь) наши беседы были о семьях. С сердечностью и тревожной заботливостью говорила о детях. Досадовала, когда случались промахи  в отношениях с ними, огорчалась их ошибками. Иногда подолгу говорила о муже, но холодно и как-то болезненно, особенно о том, что давно привело их жизнь к тягостному и вынужденному совместному прозябанию. Редко, но вспоминала годы молодости, когда невестилась ещё и, что теперь от былой её красоты осталось. Мне порой казалось, что, таким образом, она пыталась подчеркнуть трагичность своей жизни, несостоявшейся мечты, надежды. В этом её самоощущении, думалось мне поначалу, присутствует доля нарочитости и некоторой завышенной самооценки. Но постепенно понял, что всё намного сложнее, как это виделось мне со стороны.
           Появлялись и такие мысли, что это у неё от одиночества, чувства униженности, семейной нереализованности. Это присутствовало бесспорно. И почему она так доверилась, приникла истосковавшейся душой именно ко мне. Сколько в этом городе мужчин! О своей внешности я иллюзий не питал. Нужно ли было создавать для себя дополнительные душевные трудности? Тем паче, что я мог вообще больше не появиться в этом городе. Где же был ответ? Однажды она произнесла моё имя, обратившись ко мне, таким непередаваемым голосом, что, Вы не поверите, я немного оторопел. В нём было столько тепла, нежности, признательной сердечности. Так когда-то звала меня мама, которой давно уже нет. Она очень любила меня и я отвечал ей тем же. Так невозвратно далёким и неповторимо близким материнским повеяло от этого, что неожиданная сокровенность, прозвучавшая в голосе Ани, сломала во мне последние сомнения. Впервые, после нашего знакомства, горячечная волна половодьем заполнила меня всего. Поражённый нахлынувшим чувством, я сидел и не мог говорить. Всё куда-то отошло прочь. Передо мной была только она, остальное представлялось ирреальностью. Мягкая, проникающая чуткость её ладони довершили праздничную наполненность сердца…».
            Ночь за окном понемногу убывала. Было ещё темно, но признаки рассвета начинали проникать в чернильную непроглядность за окном. Обозначилась едва приметная блёклость у горизонта. Саша замолчал, видимо, устав от воспоминаний. Сходил за кипятком, заварил чай. Я решился спросить его о том, что у меня вертелось на языке, пока он рассказывал. Мне хотелось услышать от него ответ на вопрос: «А, что же дальше? Как быть с семьёй? Ведь придётся всё равно когда-то признаться. И, если взять сторону Сашиной жены, то это  супружеская измена по отношению к ней. Семейная драма Анны, мне была понятна и поступки её, как следствие этой драмы тоже, то с Сашиной стороны…
            Саша долго не отвечал. Казалось, что он не прореагировал на мои вопросы. Может быть, я проявил нетактичность и как-то задел его боль, о которой он не хотел говорить
и всякое прикосновение только лишний раз обостряло её.
              « Я совсем не хотел касаться того, о чём Вы спросили»,-заговорил всё же Саша.
«Желание было поделиться сегодняшним состоянием, музыкой, которую я слышу внутри себя и не затрагивать третьих лиц. Но, видимо, без этого не обойтись, потому что в Вашем сознании не выстроится логического ряда и боюсь, что я превратно буду понят. Только поэтому попытаюсь ответить Вам»,- продолжил Саша таким вот предисловием.
               « Конечно, всё не просто. Приглядитесь и Вы увидите, кроме чёрного и белого, ещё уйму всяких цветов и оттенков. Эта пестрота проникает друг в друга, дополняет или отрицает, высвечивает или поглощает. Так и в нашей жизни. И лично у меня всё складывалось через горечь, взаимное непонимание, сложную внутреннюю надрывную работу мысли, психологический надлом, мой эгоизм и много ещё через чего, о чём трудно в двух словах сказать. С женщинами я не переходил границ внешнего общения. Могу быть разным с ними, но не даю повода к большему. Отчасти сказывалась моя застенчивость, но главным был моральный барьер. Да, есть у меня, как и у каждого нормального мужика, моральные, этические, юридические наконец нормы перед женой, детьми. Но, чёрт возьми, почему я должен стыдиться своего чувства? В чём оно преступно в принципе?!»,-почему-то разозлился Саша. «Я, знаете, рад своему праздничному состоянию души и сердца. Понимаю, что предстоит тяжёлый разговор дома и, что, самое главное, дети не могут пока правильно понять житейскую круговерть. Я не сознаю себя предателем. Любит жену, а спит с другой? Не любовь это! Любовь не даст, перешагнуть через барьер морали. Значит, чувство было поверхностным, ложным и ноша оказалась не по силам. Если любви, даже мнимой, уже нет? Осталась внешняя сторона: обязанность, привычка, просто привязанность. Что тогда?».
               Помню, я усмехнулся Сашиной точке зрения. Скорее всего, у меня самого не было ответа. Привычность общепринятого мнения мешала принять его позицию. И потом, когда я расстался с Сашей, не смог для себя ответить на свой же вопрос. Вероятно, в каждой ситуации всё расставляется по-своему.
              «Но так долго не может продолжаться»,-прервал я Сашу репликой,-«Такая двойственность, рано или поздно, станет невыносимой».
               «Вероятно»,-ответил сосед и, подумав, добавил,- «Вы правы, скорее всего».
               «Что же дальше? Ты думал об этом?»,- снова спросил я Сашу.
               «Думаю»,-уточнил он меня ,-«Будущее не представляю. Пусть всё развивается своим чередом».
               Повесть, неожиданно услышанная мной в поезде, была и трогательна, и, по- своему, интересна и я попросил соседа, если он не передумал, досказать её. Тот согласно кивнул и продолжал:
              «Мы встречались ежедневно. Это стало потребностью наших чувств.
Мы сознавали самих себя и понимали друг друга. Фальши между нами не было. Звонил ей постоянно. Если не слышал её голоса – становилось неуютно, нарушался ритм дня. Для меня было важно всё: интонация, поспешность или медлительность с какой она отвечала мне, грусть или радость. Если позволяло время, она приходила ко мне. Надолго или накоротко - не это важно. Важно было то, что она всегда была рада мне. Если встреча была не долгой, то мы бродили по дорожкам сквера. А когда удавалось побыть подольше друг с другом – уезжали в парк. Приходилось замечать взгляды прохожих. Может быть, наше внутреннее состояние привлекало внимание окружающих и вызывало обычное любопытство. Аня излучала радость и влекомость. Прильнув к моей руке, тесно шагала около. Было приятно и светло с ней рядом. Удивительная домашность возникала вокруг неё. Она всегда держалась хорошо, несмотря на все житейские коллизии. Может быть, наша встреча её встряхнула, обнадёжила в чём-то, заставила поднять глаза от, казалось бы, безысходности. Только однажды она заплакала, незадолго до моего отъезда, уткнувшись мне в плечо.
              «Это от жалости к себе самой и от того, что трудно будет оставаться одной»,-пояснила Аня, вытирая слёзы.
              И вот настал день отъезда. Он запомнился мне как-то особенно. Может быть, потому что, как я его прожил и пережил.  День был на радость тёплым и солнечным. Природа, наверное, хотела напоследок одарить всех своей щедростью и выплеснуть всё своё тепло, что оставалось от лета. Аня выглядела очень нарядной. Чёрный, строгий (английского кроя) костюм придавал ей торжественность. Белая полосатая блузка с бабочкой, в сочетании с костюмом, вызывали восхищение, а стройная фигурка казалась ещё изящней. Она, конечно, знала о впечатлении производимой ей и была довольна этим. Внешний вид её вызывал в сознании образ «есенинской берёзки». Такое сравнение невольно усиливалось грустью серых, лучистых глаз. Аня была, как отражение солнечного, осеннего дня. В тот день в ней всё было соразмерно атмосфере витавшей над нами. Чувство меры, должен отметить это, было природным в ней. Внешне сдержанная, Аня, одновременно могла быть неистовой и безоглядной. Это не было проявлением какой-то скабрёзности. Её нежность, проникновенность, обязательность я испытывал на себе постоянно. Она по-настоящему любила и не хотела скрывать этого. Я не оставался безответным. Осязаемая полнота чувства жизни, пришедшая ко мне однажды, уже не покидала больше и, постоянная сердечная истома согревала изнутри. Аня становилась моим вторым «я».
                Почти не присаживаясь, мы бродили по городу, парку. За время, что прошло с первой встречи, город сильно изменился внешне. Осень выставила напоказ всю свою палитру и неукротимо буйствовала разноцветьем. Опавшую листву ветер то собирал в кучи, то подхватив, раскидывал её в разные стороны. Вода в пруде, который находился в конце парка, потемнела и оттого казалась студёной. Беспокойная рябь на её поверхности только усиливала это впечатление. Но всё равно было здорово! Сразу, в конце дорожки, сбегавшей к пруду, находится небольшая площадка, ограждённая, со стороны воды, чугунной литой решёткой. Вдаваясь мыском в зеркало воды, площадка имеет очень живописный вид. По бокам её растут ивы. Здесь мы часто останавливались, просто смотрели на воду, гуляющих, разговаривали. Аня обычно, расстегнув верх моей куртки, любила держать свои ладошки у меня на груди или, прижавшись щекой, тихо наслаждаться покоем и стуком наших сердец. Она говорила мне, что чувствует себя со мной спокойно и надёжно. Наивная, доверчивая душа! Знала бы она, какое беспокойство и неуверенность испытывал я сам в себе. Сколь шаткими были мои; состояние души и мысли…!
                Как мгновение промелькнули часы свидания. Мы понимали, что со Временем сделать ничего нельзя и поэтому, не сказав ни слова по этому поводу, пошли к выходу из парка. На смену прежней бодрости и восторженности пришла печаль. Уходить не хотелось. Аня с беспокойством смотрела на меня. Зажглись огни. Сумрак заполнил улицы.
За окном трамвая мелькали, ставшие знакомыми, остановки. Осознание бессилия что-либо изменить углублялось, захватывало всё полнее и полнее. Аня старалась оттянуть момент прощания и, мы ещё какое-то время гуляли недалеко от её дома. Она будто предчувствовала, что мы расстаёмся надолго. Я и сам не мог предположить на сколько.
Вернулись на трамвайную остановку. Ожидающих, было немного. Настроение скверное. Молчали и только, когда показался из-за поворота трамвай, она, прильнув ко мне, попросила: «Звони. Ради бога, звони!». И пока я поднимался в вагон, всё смотрела и смотрела вслед. Лицо было печальным и растерянным. Сделав несколько шагов по ходу трамвая, остановилась. Нервозная суетность их, выдавали  волнение. Мне было больно видеть её такой. Столько в ней было незащищённости и надежды! Тоскливое одиночество обволакивало моё сердце. Не предполагал, что это разлука будет пережита мной так сильно и оставит очень глубокий след.
               До поезда оставалось ещё несколько часов. В номере один. За окном ночь. В нескольких минутах езды она. Пустота и отрешенность. Душно и одиноко. Почему-то стало жалко себя. Ничего нельзя было изменить. Как-то не по-людски попрощались.
Нужно было ещё найти необходимые слова. И весь этот сгусток чувств на каком-то эмоциональном пределе задавил меня. И не видно было этому ни конца, ни края.
            Тогда я не знал, что предстоит ещё одна поездка. Время до неё заполнили письма. Меня, буквально, прорвало. Жажда писать стала неодолимой, но в ответ ничего не получал, кроме телефонных звонков. Иногда хотелось бросить всё и бежать к ней, но…».
            Саша не закончил мысль и почему-то замолчал, задумчиво смотрел в окно. Рассвет рассеял остатки ночи. День вступал в свои права. В коридоре вагона послышалась возня. Стали просыпаться пассажиры. Начали собираться и мы.
            Как и меня, Сашу, никто не встречал. Сойдя на перрон, мы попрощались и разошлись каждый в свою сторону. Не думал я, что когда-то снова увижу его, но в другом качестве и, что у этой истории будет продолжение. Но об этом в другой раз…