Да, в латах Довлатов

Предлагаемая вашему вниманию статья ни в коем случае не претендует на научность. Это всего лишь небрежно изложенные мысли читателя и поклонника творчества Сергея Довлатова. Звезда писательской славы Довлатова высоко взошла над Россией в 90-х годах ХХ века. Его книги были изданы многомиллионными тиражами. В его честь переименована улица в Нью-Йорке. В Петербурге подыскивают место для памятника Довлатову (по состоянию на 2016 год - памятник уже установлен прямо перед домом писателя на ул.Рубинштейна - прим. автора). Его, превратившийся в музей, домик в деревне Березино Псковской области, стал объектом паломничества тысяч туристов, дополняя карту достопримечательностей Пушкиногорья. Довлатовские места появились в Таллине, Кургане и Уфе.  Довлатов стал самым читаемым и популярным писателем России, человеком-легендой и даже мифом. Этот писатель нашел отклик в каждом из нас, кроме тех, кто его еще не читал. Своим частным мнением о Сергее Довлатове я бы и хотел поделиться.

Впервые с творчеством Довлатова я познакомился летом 1991 года. То есть, уже после смерти писателя. Первой книгой, попавшей мне в руки, был «Чемодан» Раскрыв его, я открыл для себя Довлатова. После я приобрел трехтомник с рисунками Митьков, потом были куплены другие издания, найдены и исследованы сайты, посвященные жизни и творчеству этого автора. Со временем я прочитал, наверно, всего Довлатова. Хотя он, как выяснилось, и не весь мой. Осмелюсь предложить вашему вниманию свой шорт-лист его лучших произведений. Помимо упомянутого «Чемодана», я очень люблю Компромисс», с удовольствием заглядываю в «Записные книжки», наслаждаюсь, читая «Заповедник». Я обожаю автобиографический сборник «Наши» и повесть «Ремесло». Мне очень нравятся колонки редактора в газете «Новый американец». Есть невыразимая прелесть в опубликованных письмах Довлатова, его шаржах и стихотворных экспромтах. Вот, пожалуй, и все. Потрудитесь прочесть перечисленное, и мы будем говорить с вами на совершенно особом языке довлатовских цитат, станем чаще улыбаться и начнем без лишних слов понимать друг друга.

У меня слабость к Довлатову. Вплоть до того, что я горжусь правом считать, что мы с ним на протяжении трех лет были соседями по городу и бродили по одним и тем же улицам Ленинграда. И было это с 1975 года, с момента возвращения Сергея Довлатова из Эстонии, по август 1978 года, когда он навсегда покинул  пределы СССР.  Всего три года, да и то за вычетом летних сезонов, когда писатель уезжал в Пушкинские горы, а я на дачу с детским садиком. Но, все же, мы с ним передвигались по одним и тем же улицам в одно и то же время. Он пешком, а я в детской коляске. Наша гипотетическая встреча тем вероятнее, что он частенько захаживал в Дом писателей им Маяковского, а наш дом был соседним по улице Воинова (Шпалерной). Меня в младенчестве привозили к дедушке, старик гулял со мной, и уж верно, мы встречались с Сергеем Довлатовым, идущим в ресторан пропустить рюмку-другую. Могло такое быть? Вполне. Родителям, по крайней мере, первая опубликованная фотография Довлатова показалась знакомой. - Видели этого мужика, вспомнил отец.  Портрет писателя, родившийся в моем воображении по его книгам, впоследствии дополнили воспоминания его друзей. Современные технические средства теперь позволяют увидеть и услышать Сергея Довлатова, практически, вживую. Он достаточно хорошо изучен и продолжает изучаться. Полагаю, по его творчеству уже написана и защищена не одна диссертация. Таким образом, он весь налицо. Но состоит из загадок.

Он  прожил полных 48 лет (до 49-го дня рождения не дожил 10 дней). И эти 48 лет делятся на 4 дюжины, четко отмеряя важные этапы в жизненном и творческом пути человека. Первые 12 лет были относительно благополучны. Хотя на эти годы пришелся развод родителей Сергея. Однако же мальчик с фамилией Мечик рос в хоть и не полной, но зато близкой к творчеству семье. Недаром в те же годы состоялись первые публикации его стихов в детских журналах и газетах. Следующая дюжина лет являлась знаковой с точки зрения выбора профессии, образа жизни, формирования стиля. Сергей взял себе фамилию матери, закончил школу, поступил в университет, неудачно женился, бросил учебу, загремел в армию, попал в войска охраны, уехал в Коми, стал писать, пробуя силы не только в поэзии, но и в прозе. Из армии, как вспоминал Иосиф Бродский, «Сергей вернулся, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде».

Следующие 12 лет – пора попыток и разочарований. Хронологически, годы совпадают с завершением периода хрущевской оттепели и началом брежневского застоя. Как и многие молодые писатели, Сергей Довлатов работает в журналистике, кстати, именно тогда его временной гаванью стала редакция газеты «За кадры верфям». Хотя он сам, резко отделяя литературу от журналистики, признавался, что когда пишет для газеты, у него даже меняется почерк. Тем не менее, труд в газете давал свободное время и не позволял терять писательскую квалификацию. В эти годы Довлатов пишет рассказы, которые бесконечно обкатывает на публике, в компаниях, доводя до совершенства. Он вторично женится, в его семье появляется ребенок. Рукописей становится все больше, но их не принимает ни одна редакция. Литературные вечера в доме писателей с обсуждением творчества Довлатова проходят триумфально, но шельмующая реакция городских властей сводит на нет и этот успех. Попытка обрести творческую свободу в Эстонии также оборачивается неудачей. Набранная книга рассказов – рассыпана. Не сложилась и новая семья, появившаяся у писателя в Таллине. Вернувшись в Ленинград, Сергей Довлатов, занимается всем подряд, хватаясь за любую работу, дающую возможность продолжать писать. Он выезжает на летние сезоны в заповедник «Пушкиногорье», зарабатывая на жизнь ведением экскурсий. Празднуя свой юбилей в деревне Березино в ужасном, ветхом домике с «отдельным, но заколоченным входом» и «окнами на самый юг», писатель в пьяном отчаянии прибивает ножом записку к стене «Тридцать пять лет в дерьме и позоре». Тогда же, после выхода ряда публикаций за границей, взаимоотношения Сергея Довлатова с властями окончательно портятся. Жена с дочерью эмигрирует в США. После побоев в каляевском спецприемнике Довлатов понимает – надо ехать, иначе посадят. 24 августа 1978 года (по воспоминаниям друзей Довлатова - прим. автора) он с бутылкой водки поднимается по трапу самолета, летящего в Вену. Начинается последняя четверть его жизни, последняя дюжина лет. Как-то упускают из виду тот факт, что  со дня отлета Довлатова в эмиграцию до его смерти прошло ровно 12 лет. День в день (спустя несколько лет после написания этих строк, должен себя поправить. Слышал радиоинтервью Довлатова, данное им в Вене, спустя три недели после выезда из СССР. Там он называет в качестве даты отлета 23 августа. Думаю, по горячим следам трудно допустить ошибку - прим. автора).
 
Впечатление такое, будто как только писатель вступил на трап самолета, летящего из Пулково в Австрию, в действие был приведен некий механизм, отсчитывающий годы, месяцы, недели, дни, минуты и секунды жизни. Ровно 12 лет (астрологи скажут - полный цикл гороскопа) было отпущено писателю за границей. Довлатову выпал шанс реализовать свои мечты и надежды за это ничтожно малое время. С чем он и справился, наверстав все то, что не успел сделать на Родине. Он готовился триумфально вернуться в Россию и не дожил до своей оглушительной, грандиозной славы всего год.

У каждого из нас имеется собственный, сформировавшийся образ этого человека. Мне он представляется рыцарем, закованным в сверкающую броню иронии и вооруженным острой пикой писательского пера. Кстати, в одном из писем он и сам именовал себя «рыцарем». Нельзя однозначно сказать – хорошим или плохим он был человеком? Добрым или злым? Участливым или черствым? Это не поддается определению. Да и не нуждается в анализе. Но не подлежит сомнению тот факт, что Довлатов был замечательным, блестящим стилистом. Автором, который конструировал, собирал по слову, по буквам  собственные произведения. Все, что он написал – дорогой, штучный товар, продукт ручной сборки, hand made.
Очень завидный для писателя талант – вкус и требовательность к слову. Вот, допустим, высыпают перед вами два десятка слов и нужно составить из них идеальное по звучанию, по смыслу, по производимому эффекту предложение. Или несколько фраз. Как это сделать? А секрет заключается в том, что фраза станет совершенной лишь тогда, когда каждое слово в ней окажется на своем месте. Это сродни вскрытию сейфа, когда специалист нащупывает нужную комбинацию шифра, пальцами вслушиваясь в вибрацию металла. Нужно кропотливо подбирать, проверять, оценивать строки на взгляд и слух. Слова в предложении тасуются, меняются местами до тех пор, пока, наконец, не складывается волшебный пазл, завораживающий читателя. Правильная последовательность слов, верная комбинация – может быть лишь одна из тысячи. Довлатов умел ее найти и выбрать. Таково было его отношение к словам. Недаром, работая, он налагал на себя дополнительные вериги – придумал писать книги строками, в которых не было двух слов, начинающихся на одну и ту же букву. Пропускать повествование, через такое мелкое редакторское сито, да что там, через прокрустово ложе авторского самоконтроля – дополнительный, утомительный, казалось бы, неблагодарный труд. Но это стало основой стиля Довлатова. Отбор слов по начальным буквам невольно ведет к их экономии в строке. Фраза разряжается, в ней появляются просветы, воздух. Лаконичность фразы, ее прозрачность, ясность в мастерском исполнении  Сергея Довлатова создавали труднодостижимый эффект естественности, убедительности, подлинности, реальности описываемых ситуаций и персонажей.

Но игра в слова, тонкая словесная механика стала причиной, а может быть и следствием другой особенности довлатовского творчества. Вернее, ее оборотной стороной. Таким макаром много не напишешь. Поклонникам прозы Довлатова известно, что литературное наследие писателя относительно невелико. Сопоставимо с тем, что оставил после себя Юрий Олеша. Есть писатели, которые легко накатывают кирпичи романов. Они горстями сыплют слова, не особо выбирая, лишь бы изложить свой творческий замысел. У Довлатова же, скорее – наоборот, сюжеты берутся, не глядя, из того, что имеется под рукой, и только для одной цели, чтобы выразить и подчеркнуть авторскую любовь к слову. Для него слова как снежинки. Он их рассматривает под микроскопом и одну снежинку соединяет с другой подобно шестеренкам в механизме. И вот они – легкие и эфемерные, готовые растаять, двигаются и прокручивают речь литературного героя. И перед нами предстает живой человек, и даже хорошо нам знакомый.

Какова история и последовательность публикаций Довлатова за рубежом? Начал он с наболевшего, с того, ради чего уехал в эмиграцию.  Поделился воспоминаниями о собственном, полном неудач пути в советской литературе. Вслед за тем, выпустил забавные анекдоты из жизни писательской среды в СССР и в США. Описал кошмары имевшей место в его биографии службы в войсках охраны (ВОХРа).  Опубликовал очень смешную повесть о своей работе в Пушкиногорском заповеднике. Изложил трагикомичный опыт журналистики в Эстонии. Олитературил историю собственной семьи. Юмористически представил прошедшую в СССР молодость через содержимое чемодана. Готовился продолжить тему с помощью холодильника. Понаблюдал за русскими персонажами на американской земле в «Иностранке» и «Филиале». Характерно, что все сюжеты рождались из жизни и максимально раскручивались Довлатовым. Иногда по два-три раза. Выжималось все. Например, история знакомства с женой, как минимум, трижды описывалась писателем. И каждый раз по-новому.

Удивительно, но при общеизвестном придирчивом отношении Довлатова к начальным буквам слов в строке, на повторение из книги в книгу одних и тех же строк и целых абзацев он смотрел сквозь пальцы. В разных его произведениях встречаются похожие  комбинации. Такое впечатление, что из одного произведения текст механически вырезан и вставлен в другое. Чем это объяснить? Авторской невнимательностью? Исключено. Литературной практичностью? Вряд ли.  Расчетом на то, что читатель не обратит внимание? Довлатов уважал своего читателя и опасался ударить в грязь лицом перед ним. Скудостью литературных запасов? Трудновато поверить.

Так или иначе, с такими повторениями сталкиваешься и узнаешь в них старых друзей. В них нет ничего страшного, им каждый раз радуешься, так как они всегда к месту. Но пространство, на котором они встречаются, слишком уж невелико. Книги Довлатова – вовсе не фолианты. Не «война и мир», короче. По сути, в своей прозе он описывал лишь то, что сам видел или слышал в жизни,  что было ему знакомо, с чем он сталкивался и что он хорошо знал. В итоге получилось  не много. Но зато интересно и очень качественно. Отборно. Ювелирно.

Но, думается, сам писатель внутренне страдал от невозможности выйти за рамки, в пределах которых он творил в литературе. Особенно остро это стало проявляться в конце жизни. Писать на американскую тематику он не мог, поскольку так и не стал американцем, до конца оставаясь бывшим русским евреем армянского происхождения. Эмигрантом, не знавшим языка, не стремившимся познать и понять нюансы и особенности американской психологии. А все русские темы были Довлатовым уже исчерпаны. Возник дефицит сюжетов и страх перед чистым листом бумаги, который следовало пересекать, как бесконечную снежную равнину. Известно высказывание Довлатова: «Рассказчик говорит о том, как  живут   люди. Прозаик - о том, как должны  жить люди.  Писатель  -  о   том,  ради  чего  живут  люди». Сам себя Сергей Донатович относил к категории рассказчиков. Сознавая собственную планку, внутренне согласившись с тем, что он способен занимать свою скромную нишу в монолите литературы, в тайне мучаясь этим, писатель тем более зло высмеивал своих собратьев по перу, особенно тех, кто претендовал  на положение в искусстве, явно несообразное творческим способностям. Облачившись в доспехи иронии, писатель не упускал случая уколоть самонадеянность, бесталанность, и особенно небрежность коллег при обращении со словом. Литературные ляпы были излюбленной темой для шуток Довлатова.

Довлатов был очень моден последнее двадцатилетие. Думаю, своеобразная создавшаяся мода на Довлатова и невероятный ажиотаж вокруг его имени вызывали неудовольствие, ревность и даже искреннее недоумение многих средних авторов, мнивших себя писателями более высокого ранга и дарований.  А я думаю, слава Довлатова велика еще и потому, что ему выпала честь стать ПЕРВЫМ собственно российским писателем. Его книги пришли к нам в 1991 году в момент крушения СССР. С тех пор он был в фаворе. Появились даже юмористические коллажи, высмеивающие создавшуюся доминанту Довлатова в современной литературе. Сергей Довлатов стоит возле постера с надписью «Пожалуйста, читайте не только Довлатова». Это свидетельствует о его бешеной популярности в массах. Между прочим, советую будущим родителям взять на вооружение  эффективный метод приучения ребенка к литературе. Если ваше чадо упорно уклоняется от чтения (а это беда, увы, многих современных детей), вмените ему в обязанность прочесть хотя бы несколько книжек Довлатова. Это сформирует у ребенка хороший вкус, отличный стиль, утонченное чувство юмора и особую петербургскую застенчиво-ироничную манеру поведения. Прочитав Довлатова, можно уже проникнуться духом нашего города.

Но мода проходит. Нынешняя молодежь уже не так реагирует на цитирование Довлатова, как это было еще пять лет назад. Теперь приходится объяснять, растолковывать что к чему и откуда взято, и эти вынужденные ремарки только портят эффект цитаты. Рискну сделать горькое предположение, что проза Довлатова постепенно будет вытеснена из нашей жизни. Вероятно, отмерено ей лет 30-50. Впрочем, если этот прогноз окажется верным, и читательский спрос на книги Довлатова со временем снизится, утешает одна мысль. Подобное забвение Сергею Довлатову  предстоит коротать в веселой компании других замечательных литературных классиков-юмористов - Аркадия Аверченко и Михаила Зощенко.

Я иногда для своих друзей провожу экскурсии по довлатовским местам города. Как правило, такого рода прогулка требует предварительной подготовки. Закупается пара бутылок портвейна (правда, не дешевого, а массандровского) и плавленые сырки «Дружба» (самая ходовая закуска периода застоя), достаются граненые стаканы, в кармане всегда отыщется какой-нибудь клочок газеты в качестве импровизированной скатерти. Мы гуляем по улицам и дворам Петербурга, слегка выпиваем (хоть это и строгое по нынешним временам нарушение общественных правил, но Довлатов бы одобрил), цитируем коронные фразы из произведений, хохочем. Экскурсии всегда импровизированы, но выстраиваются в рамках какого-то определенного маршрута. Наш путь пролегает по улице Рубинштейна, по набережной Фонтанки, по Караванной улице, по Белинского, Моховой, Шпалерной и Захарьевской. Это всего лишь один из маршрутов. Чтобы окучить другие, придется расширить радиус перемещения. Для этого нужен автомобиль, а как сесть за руль, если портвейн уже перекочевал из авоськи в твое нутро и распространился по организму «благой вестью»? Вот почему поклонники Довлатова, являющиеся  автолюбителями, да еще трезвенниками, ценятся буквально на вес золота.

Идешь по улицам Питера, куда ни кинь взгляд – все напоминает о Довлатове и его персонажах. Смотрим на поручни Елисеевского магазина – здесь герой Довлатова встретился с фарцовщиком Фредом, перед тем как провернуть дело с финскими креповыми носками. Взглянем на здание Думы – под ним солдат ВОХРы из рассказа «Кожаный офицерский ремень» мечтал после дембеля покурить, сидя на скамейке. Так он представлял себе свободу. Перенесемся на стрелку Васильевского острова. Тут перед стрекочущей кинокамерой Шлиппенбаха размашисто ходил Петр Великий в исполнении Сергея Донатовича, удивляясь Ленинграду «Зачем я основал этот б…… город?!» Доедем в метро до станции «Ломоносовская» и попытаемся отыскать место, где опасно нависала мраморная плита с барельефом Ломоносова, сработанная пьяными камнетесами к 50-летию Октября. Выруливаем по Обводному на Лермонтовский проспект, и через несколько кварталов натыкаемся на здание бывшей гостиницы «Советская» (ныне «Азимут»), возле которой на стоянке такси герою рассказа «Зимняя шапка» заехали в глаз скороходовским ботинком. Мгновенно вспоминается довлатовская фраза: «Когда же мы научимся выпускать изящную советскую обувь?!»  Карта довлатовских местечек в Северной столице очень обширна. В этом углу он выбрасывал мусор, не доходя трех метров до помойки, здесь познакомился с женой (по  одной из версий), в это заведение он забегал опохмелиться, а вот тут он отсиживал свои две недели на нарах.

Порой на экскурсиях случаются замечательные встречи. Например, в день семидесятилетия писателя, 3 сентября 2011 года я повел по местам Довлатова двух своих знакомых. Предполагалась видеосъемка, но оператор был неопытен, и камера мобильного телефона дрожала в его руках.  Поэтому шедевр не получился. Пришли мы посмотреть на последнюю ленинградскую квартиру Довлатова. Не в том доме, где висит мемориальная доска, а напротив через улицу, ближе к Невскому проспекту, расположенную по адресу Рубинштейна 22. Стоим во дворике, я цитирую строки об алкоголике Гене Сахно (в другой версии Гена Смирнов), характерной репликой предупреждавшем писателя о визите наряда милиции. Неожиданно открывается дверь подъезда и выходит дама уже почтенного возраста. Выносит пакет с мусором и натыкается на нас. Выяснив, что вовсе мы не хулиганы, а, напротив, экскурсию проводим, эта женщина вдруг и говорит: «А Сережу я хорошо знала. Бывало, заходил в гости, помыться. У них в квартире с мамой ванны не было». Ну, у нас, понятно, глаза на лоб полезли – ого, современник Довлатова, его личная знакомая. А эта мадам возьми да и пригласи нас к себе. Разумеется, мы c радостью приняли это приглашение. Ее квартира расположена прямо над довлатовской на самом верхнем этаже дома. Заходим, оглядываемся – старинная мебель, изящные кресла. На фортепиано импровизированный бар – батарея бутылок с разным ординаром напитков в них. Хозяйка, представившаяся Нонной, гостеприимно угощает нас, рассказывает уморительные истории про Довлатова, и под конец демонстрирует два неизвестных доселе автографа и автошаржа писателя. Оказывается, Довлатов, как бы это сказать, слегка приударял за Нонной, а потом изысканным, стихотворным слогом приносил свои извинения за доставленные неудобства. Какой у нас был шанс увидеть все это? Минимальный. Нам просто повезло. Словно, на секунду отворилась калитка в вечность.
 
Честно говоря, не знаю таких людей, которым была бы не по душе проза Довлатова.  Но, конечно же, они есть. Кому-то, например, Довлатов не нравится из-за несерьезности, незначительности, мелкотравчатости основных его тем. Пьянка, адюльтеры, мат, «с оттенком, - как он сам писал, -  высшего значения» – вот стержень его рассказов. Но, если это дело проанализировать, выяснится, что все ненормативные выражения под пером Довлатова лишены оскорбительного, грязного, негативного оттенка и послевкусия. Они скорее удивляют своим эффектом быть столь к месту упомянутыми и именно так сформулированными, чтобы гарантировано рассмешить. Заметьте, что герой Довлатова, человек, устами которого ведется рассказ, он ведь сам никогда не ругается. Ни одного нецензурного слова. Ругаются окружающие его люди – знакомые, незнакомые. Но, так, незлобно, смешно. Да и то сказать, круг людей, в котором любил оказываться Сергей Донатович, также нелегко себе представить без витиеватого мата, как шахтерские руки без угольной пыли. Вообще, факт знакомства с довлатовскими текстами для меня является своеобразным мерилом людей. По-моему, если человек хорошо знает и любит вещи, написанные  Сергеем Довлатовым, он априори не может быть негодяем и пошляком.

Каким бы Довлатов был сейчас, если бы не умер 24 августа 1990 года? Сложно сказать. Так же трудно, как и про Владимира Высоцкого. Наверно, преуспевающим литератором, живущим на две страны, ведущим ряд передач на радио и телевидении, желанным гостем в любом обществе. Любопытно предположить, как бы Сергей Довлатов воспринял все перемены, происходящие в нашей стране? Свободомыслие и ирония, с которыми писатель вглядывался бы в дела и лица  России, безусловно, дали бы ему новую пищу для творчества. У меня лично такое ощущение, словно Сергей Донатович где-то совсем рядом, близко. Солнечные лучи ослепительно блестят на латах этого рыцаря – защитника слова. Пика воткнута в землю пером вверх. Тощий Росинант пасется в Псковских далях. Писатель отдыхает. Привычно фиксирует комичность жизни. Смеется над всем, что достойно улыбки, в том числе, над нами, над этой вот статьей. Он продолжает придумывать свои забавные истории, отшлифовывает их, а потом с удовольствием рассказывает собеседникам. Послушать бы!

p.s. Недавно, по моей просьбе, мне из Америки привезли сборник рассказов Довлатова на английском языке. Я решил опробовать собственную методику изучения иностранных языков. Читаю английский текст Довлатова и обхожусь без словаря, так как русский вариант знаю почти наизусть. Очень удобно. Таким образом, я заучиваю целые конструкции слов, фразы, предложения, диалоги. Так и жду теперь возможности на чистом английском обратиться к собеседнику: «Хули же ты мне сука, плешь разъедаешь?! Могу ведь и тебя пощекотить!..» * «What the hell are you bugging me for, you son of a bitch! I can plant one on you, too!». Неее, все-таки по-английски уже не то…


* Цитата из повести «Чемодан»

Фото из интернета

Материал опубликован в газете "За кадры верфям" 15-16 (2527-2528) август 2014 года