песня

 По избе разносится чуть слышный дымок от горения поленьев берёзовых. Проникновенен он в каждый закоулочек бревенчатого пятистенка. Неотъемлем с каждым из них, с брёвнышками сосновыми, половицами певучими, с занавесями оконными.
 Зимнее утро.
Громадина русской печи посередь дома возвышается аки адмирал какой. Эдакий белый бриг, с кормой-лежанкой, камбузом и трубной мачтой, где на самой её верхотуре вьётся дымок, как опознавательный штандарт жизни и тепла семейного. Тепла  нашего, исконно русского - изба бревенчатая, дымок и ставенки резные... А я - юнга на бриге, коего все холют и лелеют. Возлежу на печи. Дрыхну себе в неге...
Ивановы мы...
 Вот проснулись Ивановы. Затопили печь.
Вскинулся штандарт. И покатил день своим чередом.
Первой заколготилась бабушка. Подхватилась ни свет, ни заря, платочек на голову водрузила... и к лику Господню, молитвы творить. Прежде всех дел - оне. Да, давай, скорее тесто на блины колотить... Тук, тук, тук, зацокотела она ложкой об люминий кастрюли...
 Встал дедушка. Закряхтел, засопел, закашлял. Перекрестился на образа и в управку. В хозяйство.
 Тикают ходики. Трещат дрова. Бабуленька хлопочет у печи.
 - Шшшш - завозмущался блинок на сковороде...
- Щщщщ - подхватил его товарищ, на второй.
 И блинный пыл двинул по светёлке.
Заулыбался я во сне, ибо там мне пригрезилась масленица.
 А маленькие неугомонные бабулины ножки, то и дело шаркают туда-сюда - от стола да ко печи, от печи да до стола. А там, в зеве печном, уже вовсю шкворчит, булькает и пенится.
Пыхтит рассыпчатая, густо сдобренная маслом пшёнка да бульон говяжий к рассольнику парует.

 - Василий - зовёт меня бабуля - вставай-ка, дитятко! А вот я тебе блиночиков затеяла...
 А я и так уж не сплю вовсе, а пребываю в благостной полудрёме.
 Поёт, моя сердешная, да так чУдно, что дух захватывает:
      - То-О не ве-Етер ве-Е-етку клоониит,
         Не-Э дубра-авушка-а-а шуми-и--и-и-Ит.
        ТОо моё-О, моё сердеечкО сто-онет,
        Ка-Ак осе-ений ли-и-ист дрожи-ит...
 
 Грудной, чуть низковатый, тембр сочного бабушкиного голоса, плывёт и ширится. И нет в нём печали горестной, а есть нечто необъяснимое и притягательное. Есть шершавость натруженных ладоней да  тихий свет очей, исполненных любовью. И свет этот, давным-давно, тоже стал неотъемлемой частью дома родимого, жизни всей, меня - мальчишки и мира, который и тогда, впрочем, как и теперь умещается в этих пяти стенах.
 8. 8. 15г.