По горло в одежде

По горло в одежде.
В зубах – неизменная сигарета.
Под ногами – топкая хлябь слишком ранней зимы.
Вокруг все как прежде –
На грани родного, уютного бреда,
Застревают события всей этой проволочной кутерьмы.
Походка матроса –
Значит, я много выпил.
Или просто устал. Сколько можно винить времена?
Как на допросе
Голову осыпает пепел,
Так и мальчик какой-то стоял и смотрел на меня.
Здравствуй, здравствуй.
Меня ли ты здесь поджидаешь?
Почему в холод без шапки вышел во двор?
У тебя такой вид,
Будто бы ты не знаешь,
Как и с чего со мной начинать разговор.
Давай начну я -
Когда-то, очень давно,
Я был, как ты. Уже мог читать и писать,
Была семья.
Ей было не все равно.
Когда подрастешь, кем ты хочешь стать?
Спрашивали везде,
Где можно такое спросить.
А я не знал, как ответить на этот вопрос.
Добровольно раздетым
Ложился на ночь в кровать,
И все думал об этом. Искренне. Честно. В серьез.
Космонавтом? Пожарником?
Ученым? Летчиком? Машинистом?
Я готов был поверить, что стану одним из них,
Вором-карманником?
Секретным агентом? Таксистом?
Невозможность ответа пленила, как невестой жених
Пленен. Времени
Думать об этом нет,
Жизнь диктует свой собственный, нерушимый устав.
Не из каждого семени
Тянется стебель вверх.
Вот я вырос. Так никем и не став.
Хорошо быть тобой,
Мальчиком, смотрящим прямо
В мои постаревшие, остекленевшие глаза.
Тебе скоро – домой,
Дома тебя ждет мама,
По ее щеке еще не бежит слеза,
Она позовет,
Накроет чего-то на стол,
Ты будешь есть, а она будет спрашивать обо мне,
О чем урод,
Стоящий под окном, как столб,
Говорил с тобой? Она видела это в окне.
Не волнуйтесь мама!
Я не враг вашему сыну,
Вот увидите – я очень скоро от вас уйду.
Старая рана
Давно зажила. Выну
Пачку, в окно ваше гляну, дальше пойду.
Где та грань?
Он – мальчик, я уже взрослый,
Он может стать всем, а я уже не могу,
Нецензурная брань,
Женщины, спирт, папиросы,
И мыслей багряные всполохи в этом аду…
Не жаль мне детства.
Не жалею о том, что вырос,
Теперь я сам себе путеводная нить,
В грудном месте
Всегда что-то жадно билось,
С первых дней, поневоле, взахлеб, я учился жить.
И теперь рвусь
Из тела то к тем, то к этим,
Стараюсь как можно дороже себя продать,
Я не боюсь,
Что однажды родятся дети,
И придется мучительно долго им объяснять
То, что стать
Никем – это не страшно.
Страшно с рожденья обязанным быть кем-то стать.
На заборах читать
То, что уже не важно
Ни для кого, не повод идти воевать.
Я снова один.
Снова, снова, снова!
Бунтую, Ращу Мятеж в Самом Себе,
Края острых льдин
Режут Напополам Слово!
В вязкой, но чистой, Небесной, Святой синеве.
Что-то пропало
Из вскрытого вором кармана,
По стенам жижей стекает электросвет,
Существо бормотало:
«Ну, где же ты, милая мама?!»,
Вот только Мамы Рядом Больше Нет.
Всегда мало
Всего и всем. Бесится
Система, рожденная чтобы стадо дразнить!!!
Радио рассказало,
Что зверь на цепи повесился…
И кто-то промолвит: «Значит, так тому и быть…»
Водка в рюмке.
На рюмке – черствый хлеб.
Свеча безглазая под фотографией с черной лентой,
Все будто в припадке…
За окном – мокрый снег.
А потом его сменит дождь. Сырые моменты
Побегут по стеклу.
Как капли воды с неба.
И будет долго смотреть на них маленький мальчик,
Задумывая игру
Во взрослого, независимого человека,
Каким он когда-нибудь станет. Может, обманщик,
Может, таксист,
Может, строитель, может
Художник или мыслитель, может, может, может…
Белый лист,
На котором он сам изложит
Свою судьбу, на других исключительно не похожую.
Здесь нет морали.
Не все говорят об этом.
Мы все расписались на некогда чистых листах.
Потом мне сказали,
Что мальчик вырос поэтом.
По горло в одежде, с неизменной сигаретой в зубах.