Я уже говорил

               
                А.М.

Я уже говорил, что прощенья предателям нету,
ведь предатель, врубись, – это некогда свой, наконец:
если в книгу нельзя, то отдам эти строки в газету,
я хочу, чтоб все знали: предательство – это «писец».
Это низшая степень паденья и тела и духа,
это гены всеподлые не человека – раба:
или прежняя жизнь – сплошь обман, выпендрёж, показуха?
или мразь ты последняя, что на расправу слаба?
Ну да ладно, я в этом вопросе горячий не в меру,
потому что был предан не раз, чуть не съехал с ума.
Вновь над Ялтою тучи заполнили всю атмосферу
и в ущелье Уч-Кош  хлещет ливень, такая там тьма.
Полыхают зарницы за горной грядой то и дело,
гаснет фон горизонта, становится призрачной даль,
и пикирует в гавань, как птичий отважный Гастелло,
одинокий баклан, чтоб гонять под причалом кефаль.
Я брожу возле бухты, мне мил её гриновский образ,
здесь свободней душе и терпимее боли потерь;
распустив капюшон, замирает волна, словно кобра,
и с шипеньем бросается к пляжу, где пусто теперь.
В хмурых кронах платанов ворон гомонящее вече,
кто их там разберёт (здесь бессильны мои словари!).
В Ялте быстро темнеет, лишь только наметился вечер,
глядь-поглядь, уже ночь, и в аллеях горят фонари.
Начинает дождить, видно, ливень вручил эстафету
туче серой над городом, мог бы и повременить.
Я уже говорил, что прощенья предателям нету,
этим я и закончу, чтоб тему совсем закрепить.
Жаль, закрыть её мне не удастся, и вам – не по силам,
может, где-то и смогут, но только не в этой стране,
я запью минералочкой пару таблеток «карсила»,
чтобы печень не ныла  от поиска истин в вине.
А клубящийся мрак прорезает маяк то и дело,
отблеск света его серебрит окончания рей,
и когда мне покажется – зло не имеет предела,
вдруг начнёт на востоке светлеть всё сильней и сильней…