Такая судьба. Гл. 2. 5. Крестовский

Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 2.5.

     Всеволод  Крестовский (1840-1895) в молодости придерживался не вполне дифференцированных общедемократических взглядов, развивал почвеннические идеи Достоевского и Ап. Григорьева, испытав в то же время и влияние Писарева, с которым был дружен со студенческих лет. Наибольшую известность ему принес масштабный роман «Петербургские трущобы», впечатливший современников откровенностью натуралистических описаний нищенских ночлежек, воровских притонов, трактиров, публичных домов, тюрем. Общедемократический социально-политический пафос этого романа был настолько силен, что проницательный Лесков даже назвал его «самым социалистическим романом на русском языке».
     Со временем, однако, реакционные тенденции и эмоции берут в нем верх, что с наибольшей определенностью сказалось в его подходах к еврейской теме. Если в «Петербургских трущобах», в романе «Панургово стадо» и рассказах 1870-х гг. образы евреев написаны  в обычном пренебрежительном тоне, без каких-либо ясно выраженных эмоций, то в 1880-х гг. Крестовский печатает откровенно погромную трилогию — «Тьма египетская», «Тамара Бендавид» и «Торжество Ваала», где разрабатывает миф о всемирном еврейском владычестве и о России как о силе, противостоящей еврейской экспансии. Девизом для своей трилогии он избрал заглавие статьи «Жид идет!» из суворинского «Нового времени» (23 марта 1880 г.).
     Ключ к пониманию идеологии этого произведения, программе, пропагандируемой в нем, писатель дал нам сам, заявив, что мысль его «может быть выражена двумя словами: “ЖИД ИДЁТ!“. Понятно ли?.. Куда ни киньте взгляд, повсюду вы видите, как всё и вся постепенно наполняется наплывом жидовства. И это не у нас только — это и в Европе, и даже в Америке, которая тоже начинает кряхтеть от жидовства. Это явление общее для всего ;цивилизованного; мира индоевропейской расы, обуславливаемое одряблением её; так, например, идея христианской религии заменяется более удобной идеей ;цивилизации;, вместо христианской любви мы воспеваем гуманность и т. д. Жид – космополит по преимуществу и для него нет тех больных вопросов, вроде национальной и государственной чести, достоинства, патриотизма и пр., которые существуют для русского, немца, англичанина, француза».
     К поставленной перед собой задаче писатель относился с такой ответственностью, что на склоне лет вместе с еврейскими священнослужителями штудировал Талмуд и Тору и даже выучил иврит. Свидетельства  самоотверженного «углубления в материал» хранят многие страницы романов, составивших трилогию.
     Роман начинается с того, как один из главных его героев, рабби Соломон Бендавид принимает высокочтимого гостя – рабби Ионафана, который в ответ на просьбу сказать собравшимся «маленькое словцо» произносит речь «на тему наиболее любезную, наиболее сочувственную каждому еврейскому патриоту» – «о задачах и значении еврейства в мире и о нашей будущности». Эта речь, по замыслу романиста, должна открыть читателю всю меру коварства зловредных евреев и опасности, которую они представляют.
     «И что же в конце концов мы видим? – вещает новоявленный пророк. – Постепенное с течением веков накопление богатств всего мира в руках евреев, постепенное овладевание рынками и биржами Старого и Нового света, пока наконец не сделались мы финансовыми владыками вселенной <…> Таким образом, мы видим, что и в наши дни опять воочию сбывается предреченное праотцу Аврааму: после восемнадцати веков угнетения, в течение коих еврей все богател и богател, мы, как и наши предки из Египта, начинаем выходить на мировой простор “с великим имуществом“ <…>  Мы шли, по-видимому, на чужое и им постепенно овладевали; но это потому, что в сущности для нас нет чужого на земле: все чужое – наше, ибо и вся земля по обету Всевышнего наша, нам завещана, нам принадлежит, как лучшим, как избраннейшим сынам Божиим».
     И далее – уже прямые инструкции по достижению мирового господства: «… Паче всего старайтесь и заботьтесь о преумножении своих богатств, своего материального благосостояния: овладевайте всегда, везде и повсюду биржей и торговлей; арендуйте земли, угодья, дома, заводы и фабрики, арендуйте и, коли можно и насколько можно, высасывайте из них все, все, не жалея, – все равно, ведь не ваше пока! Рядом с этим овладевайте печатью, журналистикой, овладевайте законодательством и для этого стремитесь, в качестве представителей и инако проникать в парламенты, в палаты; обходите  или подкупайте закон и администрацию; где можно, проползайте сами в нее и становитесь у кормила власти; где нельзя – разлагайте ее тайно подкупом, инсинуацией, смутой и мало ли чем еще!.. Вместе с финансами всех стран и народов, забирайте в свои руки всякие акцизы, откуп;, монополии, железные дороги, пароходства, акционерные компании, подряды и поставки на правительство, на флот, на армию и даже самую армию – и в нее проникайте! Забирайте себе суд, адвокатуру, науку и искусство во всех его видах и формах – словом сказать, действуйте во всех направлениях и всяческими путями, если не к убеждению в свою пользу, то к разложению всего того, что лежит бревном к осуществлению нашей конечной цели…».
     Сменяют друг друга картины, призванные показать коварство и вредоносность евреев. И вот под конец первого романа нас ждет глава, которая называется «Еврейский погром». Читатель, может быть,  ждет, что здесь-то найдется место для выражения какого-то сочувствия жертвам погрома и осуждения погромщиков… Напрасные чаяния! Действительные виновники погромов, оказывается, евреи – христиане лишь кое-как реагируют на их вредоносные действия. Власти только и делают, что оберегают евреев, а те это ценят и благодарны за заступничество. И вот как развиваются события.
     Возы, нагруженные сельскими продуктами, съезжались к рынку, «и зоркие жидки пронырливо шныряли между ними, приглядываясь, принюхиваясь и приценяясь к тому или другому сельскому товару». Нежданно понеслись по базару слухи, будто в женском монастыре кто-то «вымазал святые ворота дегтем и перепачкал грязью, даже хуже, чем грязью, написанные на них святые лики <…> Кто мог сделать такую мерзость и зачем? – невольно возникали в народе вопросы. – Кому же, кроме жидов! – было на это всеобщим единомысленным ответом <…>  Больно уж много воли дали жидам! Совсем сели да поехали на крещенном народе!... Все эти разговоры и слухи, передаваясь из уст в уста, сделались вскоре достоянием всего базара».
     Несколько парубков и баб отправляются к месту происшествия, но не для того, чтобы учинить расправу, а всего только, чтобы собственными глазами убедиться, правда ли это. А там уже человек до ста «разного взрослого еврейского сброда, поощренного вчерашней безнаказанностью». Видя себя в большинстве, евреи бросились с кулаками и каменьями на парубков. Досталось от них и женщинам. Вот тогда-то и поднялась малорусская публика на свою защиту. «Раздались по базару призывные крики: “Гей, панове-громада! Жиды церкву разбыли! Святый хрест спаскудыли! Наших хл;пцюв бьють! Гайда жидыв бить“».
     Оправдывая взламывания и опустошение письменных столов и денежных касс, погромщики утешали себя тем, что творят справедливое дело: «Не добром нажите, не добром и погине», «Хиба ж я винен, що вин жидом вродывся!». Очень показателен взгляд самого писателя на происходящее, его оценка, его объяснение естественности, нормальности, даже справедливости действий погромщиков: «И замечательно, что несмотря на совершаемые бесчинства, настроение толпы, в общем, было вовсе не злое, – напротив, скорее веселое, даже, можно сказать, добродушное <…> Вообще, видно было, что против каждого еврея, в отдельности, толпа и ничего, пожалуй, не имеет, а тешится и кружит коршуном над “жидовством“ вообще, вымещая на нем заодно уже все, что накипело долгими годами от него на крестьянской шкуре, все жидовское презрение к ней, все плутни, обман, обмер, недовес, экономический гнет шинкарей и “посессоров“ и всяческую эксплуатацию».
     Последняя глава «Тьмы Египетской», где описан визит депутации городского еврейского общества к губернатору, их идиллическое общение, мера заступничества, которую получают евреи от властей, носит значимое название – «Торжество кагала». Губернатор принимает  их «во всем благосклонном величии своего положения, – нарочно даже надел вицмундирный фрак со звездой, и вышел в залу, сияя государственным глубокомыслием и в то же время самой приветливой обворожительной улыбкой». Со своей стороны, евреи несут ему благодарственный адрес за то, что власти их так «энергетически защитили».
     Но особенно интересно, что евреи сами признают, что они «небезгрешны» в произошедшем побоище, что среди них были зачинщики, которых следует покарать, и евреи сами просят «присудить их ув ссылку на Сибирь, как злокачественных прыщов, дабы не зачумляли собой нашево молодова поколения». Такое заявление было губернатору как нельзя более на руку, и «обе стороны расстались в полном взаимном удовлетворении».
     Есть в трилогии Крестовского персонаж, который занимает в ней особое, можно сказать,  центральное положение – это внучка Соломона Бендавида  Тамара Бендавид. Она находится на первом плане во всех трех романах, а второй из них даже озаглавлен ее именем. С первых же страниц романист настойчиво внушает читателю, что Тамара – не такая, как все остальные евреи. В то время, как все собравшиеся в доме ее деда с восторгом слушают речь рабби Ионафана, «одна только Тамара казалась несколько рассеянной, как будто в ней копошились совсем иные думы, иные чувства»,  А когда он закончил говорить, «одна только Тамара ни словом, ни взглядом, ни иным каким-либо движением не выразила впечатлений, произведенных на нее проповедью ламдана».
     Большую часть романа, десятки страниц Крестовский уделил дневнику Тамары, содержащему сокровенные излияния ее мыслей, и многие из них – это выражение недовольства теми или иными качествами евреев: «До чего, однако, ревнивы и наглы наши евреи!... <…>   Что за нетерпимость, что за нелепый деспотизм!.. <…> Теперь мне ясно, почему в еврейском обществе начинают на меня коситься».
     Но это еще цветочки. В дальнейшем читатель прочтет в дневнике Тамары и такой пассаж: «…Впервые в жизни сознательно принялась я за Библейскую историю народа нашего <…> И что же я вычитала?! К сожалению, много и много такого, что не раз до глубины возмущало и переворачивало всю мою душу!.. Прежде всего, во многих местах этой священной для нас истории народа нашего поражали меня характернейшие черты современного нам еврейства, во всей их – надо сознаться – непривлекательности. А непривлекательных черт – увы! – у нас много, и этого не скроешь, да и кто же их не знает! Я даже неверно употребила здесь слово “еврейства“ – точнее следовало бы сказать: черты жидовства… Сколько низостей, хитрости, обмана, предательства, вероломства – и все это ради своекорыстных, необыкновенно практических целей! Сколько эпизодов, полных насилия, жестокости, грабежа и крови, крови и крови…».
     Когда Тамаре рассказывают о произошедшем погроме, ее впечатляет не то, что «евреев били» и притом «очень сильно, говорят, били; много раненых, войска вызывали», нет, «резкий диссонанс, мгновенно нарушивший всю, только что налаженную гармонию ее внутреннего мира» вызван, оказывается тем, что били христиане, «те самые христиане, к которым она так стремится».
     В ходе дальнейшего повествования оказывается, что евреи ответственны и за втягивание России в войну, в которой они видели счастливую для себя возможность великолепных, грандиозных гешефтов». Самые горячие статьи по Восточному вопросу, иронизирует Крестовский, «самые пламенные воззвания в защиту “братий-славян“ принадлежали – по странной случайности, или нет, – перу публициста-еврея, ныне пользующегося почетной известностью в лагере мумий доктринерского либерализма. Это, впрочем, доказывает только ту истину, что у каждого из нас есть свой особенный “еврейчик“, которого мы прикармливаем и уверяем своих друзей, будто он не такой, как все остальные. Во всяком случае, один из расчетов двойной игры Запада в союзе с жидовством, оправдался».