Семь Церквей Апокалипсиса 6

Глава шестая. Суд императора.  95 год н.э.

Тощий грязный старик стоял перед императором так, словно это не он был на волоске от смертного приговора, а сам Домициан. Больше всего государя раздражало, что сам он никак не мог выбрать правильную линию поведения с той  минуты, как этого оборванца ввели в кабинет. И голос зазвучал фальшиво, и все движения стали до странности неестественными  и даже собственные мысли показались правителю навеянными посторонней враждебной ему силой – в общем, хозяином ситуации был не он. Привычный кабинет с тысячей любимых мелочей  вдруг померещился  императору  чужим и претенциозным, неуклюже нелепым. «Да что такое происходит?!» - рассердился государь. Не на себя, конечно, а на этого оборванца.  Из него просто-таки выпирали те качества, которые напрочь отсутствовали у Домициана и составляли предмет его долголетних вожделений. Император очень старался выглядеть скромным  и полагал, что ему это удавалось. Сенаторы как-то услышали от него:  „До сих пор, по крайней мере, вам не приходилось жаловаться на мой вид и нрав…“ Но скромность старика-оборванца  имела совершенно иные параметры, нежели императорская. Параметры, приближающиеся к абсолюту этого понятия. Домициан с отроческих лет изо всех сил старался стереть со своего лица свойственное ему безвольное выражение. Плотно сжимал вялые губы, пытаясь достичь хоть какой-то экспрессии, но желанная мужественность ускользала с его физиономии, стоило только отложить зеркало. А в слегка сгорбленной фигуре арестанта это качество прочитывалось безо всяких усилий.  Огромные надбровные дуги, лоб благородной и строгой лепки, очень гармонично вписывавшийся сюда крючковатый нос, скорбные, чуть насмешливые  и  – главное – слишком четко очерченные для старости губы, спокойный магнетический взгляд –  такие лица природа ваяет на самом пике вдохновения, и императору показалось несправедливым, что при создании его собственной физиономии Творец, видимо, отвлекся на что-то незначительное и допустил досадный ляп, которого уже никак не исправить. Император не принимал той очевидной мысли, что на его пятом десятке выражение и черты лица просто подводят итог прожитой жизни.
Преодолевая нахальный внутренний дискомфорт, правитель империи грозно  нацелил  указательный палец на старика:
- За что арестован?
- Мне сие неведомо, - непривычно спокойно ответил старик на хорошей  латыни.
Об этом странном  арестанте два дня назад императору проболтался  после некоторого колебания начальник тюрьмы:
- Странный тип – ясно, что простец, и родился в каком-то Зачуханске, а шпарит по-латыни, как природный римлянин. С ним там еще много всякой твари сидит, так вот мои ребята доложили  мне, что он также лихо чирикает по-гречески, по-армянски, и, какой язык не возьми, он для него – родной.  К тому же ни ест, ни пьет, на побои не реагирует, словно не его лупят, а тряпичную куклу. И что интересно – синяки и раны заживают на нем буквально к вечеру.
- А пальцы-ноги-руки ломал?
- Бесполезно, на следующий день – как новенький.
Император заинтересовался  необычным феноменом. Он не стал ходить вокруг да около и  спросил узника в лоб:
- Ты колдун?
- Нет.
- Имеешь какой-то охранный  амулет?
- Нет.
- Тебя посвящали в мистерии восточных богов?
- Нет.
- Значит, ты принимал какой-то целебный элексир?
- Нет.
Впрочем, все эти версии уже отработали чиновники, ранее допрашивавшие старика. И протоколы допросов лежали перед  Домицианом. Но император счел нужным лично выяснить то, что его интересовало, дабы убедиться, что старик не врет – как многие подозрительные люди, Домициан мыслил себя, большим знатоком душ человеческих и усердно выискивал подвох даже в самом искреннем поведении. Сейчас он все больше раздражался оттого, что не улавливал никаких скрытых смыслов, но весь опыт его жизни прямо-таки вопил о том, что они обязаны быть! Поэтому он продолжил свое независимое расследование:
- А почему все заживает на тебе, как на собаке?
- Собака – нечистое животное, государь.  А  я – раб Христов, поэтому  удаляюсь от всего нечистого, за что  мой Господин одарил меня  тем, о чем ты спрашиваешь. 
- То есть – бессмертием? – сделал вывод император.
- Да, - совсем уж обыденно ответил старик, и эта его почти детская простота совершенно выбила императора из колеи.  Старик, как ни в чем не бывало, продолжал разглагольствовать:
- Впрочем, не только я, но все, кто по-настоящему следует за моим Господином и Учителем, не умрут, но будет жить вечно.
И хотя император не чувствовал и капли лжи в этих словах, но он твердо знал, что здесь старику верить нельзя.
 «Явно владеет каким-то тайным знанием, но пудрит мне мозги», - подумал Домициан. «А заодно и себе», - подсказал ему внутренний голос.  О последователях Христа он, конечно же, был наслышан. Особенно много их выявил иудейский фиск. Язычники в то время христиан от иудеев не отличали. И обнаружилось немало граждан, на которых поступили доносы, что они являются уклоняющимися от налога иудеями, а они упорно с этим не соглашались и, невзирая на явные доказательства их принадлежности к иудейской религии, называли себя учениками этого самого Христа,  заявляя о своих взглядах столь свободно и охотно, что у чиновников  императорской канцелярии, занимавшихся иудейским фиском, сложилось вполне определенное мнение о Христе, его учении и учениках. В нескольких словах его можно было бы выразить так: «дикое варварское суеверие». И императору не раз докладывали о смерти христиан под пытками. Поэтому,  вопреки своему чутью, император решил, что старик врет, не врет, а заблуждается точно. Впрочем, он не знал, что наиболее внимательные тюремщики не раз обращали внимание на поразительно быстрое восстановление некоторых христиан после пыток. Те из них, кто не списывал это на колдовство, обычно становились тайными или явными последователями Христа.
В свои сорок четыре года Домициан уже начал серьезно задумываться о смерти, тем боле, что неудачные покушения на его жизнь имели место быть и просто подталкивали к подобным размышлениям. Его не могла не заинтересовать удивительная живучесть этого христианина.
Памятуя о том, что подвергать старика пыткам не имеет смысла, император додумался предложить ему следственный эксперимент. Что поразительно – старик, не колеблясь, согласился! Поэтому лучшему в Риме знатоку и производителю ядов велено было приготовить самый убойный яд моментального действия.
- Бегемота свалит, - похвастался знаток и производитель. Вот в его правоте император не сомневался, потому что регулярно пользовался его услугами. Это был надежный, хорошо проверенный специалист. Из небольшого пузырька он капнул яд в чашу с водой и поставил ее на подоконник вместе с пузырьком. Он знал, что для такого яда не существует противоядия и с удовольствием остался в кабинете императора, используя редкую возможность лично  полюбоваться  качеством своей работы.
- Вели, государь, привести какого-нибудь преступника, приговоренного к смерти, - попросил странный христианин.
Преступника, ополоумевшего от страха за несколько дней по оглашении смертного приговора, привели. Конечно, для чистоты эксперимента, ему не сказали, что его ожидает, и, когда старик поднес чашу к его губам, тот, оглянувшись в недоумении, и, поймав благосклонный и заинтересованный взгляд императора,  сделал глоток и рухнул, как вполне порядочный мертвец. Знаток и производитель постарался на совесть. Это сразу же оценил и император, и солдаты-конвоиры, и нотарии, и лекарь, подтвердивший абсолютную и необратимую кончину страдальца. Насмешливый взор государя обратился к старому христианину. Тот молча воздел руки и прикрыл глаза. Через несколько минут на лбу и на висках его блеснули большие капли пота. Болезненное выражение, появившееся на его лице, когда к его ногам упал умерший, сменилось сосредоточенным и серьезным, словно он был занят из рук вон важным делом. Пот ручьем тек по лицу и рукам. Наконец, бесцветные старческие губы затрепетали, порозовели и украсились нежной младенческой улыбкой. Наблюдая за метаморфозами лица Старца, экспериментаторы не заметили, как зашевелился застывший  у ног его человек. Самым интересным  было то, что на его физиономии проступили те же эмоции, что и у Старца, и первыми словами, которые он произнес, были:
- Христос! Я видел Бога!
Император брезгливо взглянул на него и приказал:
- Убрать!
Изумленные солдаты подхватили воскресшего под руки и во мгновение ока вытащили из кабинета.
Император подозрительно воззрился на знатока и производителя:
- Ты что ему подсунул?
- Яд! Чистейший яд! Ядовитей не бывает!
Безвольный рот императора скривился в угрожающей насмешке.
- Государь, государь… - знаток и производитель побледнел и беспомощно оглянулся. Наконец, он взял себя в руки:
- Государь, прикажи привести собаку!
Император коротко взглянул на нотариев, чуть приподняв  брови. Один из них бросился в коридор и с совершенно немыслимой быстротой вернулся, ведя на кожаном поводке небольшого породистого пса. Никто не задался вопросом, где он его  столь скоропалительно нашел. Лекарь взял инициативу в свои руки. Он бережно снял с подоконника пузырек с ядом. С подчеркнутой аккуратностью долил воды в чашу, из которой пил приговоренный к смерти, слегка взболтал, чуть плеснул  в плошку, подставленную нотарием, а чашу вместе с пузырьком вернул на подоконник. Затем он согнулся, крякнув, и сунул чашу собаке под нос. Пес лизнул и тотчас же растянулся на полу, закатив глаза.
- Что и требовалось доказать, - пробормотал специалист, поднимая взгляд на государя.
Домициан пнул ногой труп собаки, поглядел на Старца, а тот неожиданно шагнул к окну, схватил чашу с ядом, сделал над ней таинственный крестообразный знак, выпил и перевернул вверх дном, показывая, что чаша пуста. Знаток и производитель ощупал Старца долгим и столь выразительным взглядом, словно тот был посланцем из мира теней. Потом он нерешительно повернулся к императору. Тот махнул рукой.
- Уходите. Я должен подумать.
Все на цыпочках покинули кабинет государя. Нотарию он сделал знак задержаться.
Подумав несколько мгновений, император вдохновенно выдал:
- А давай-ка сварим его в кипящем масле!
- Кого – удивился нотарий.
- Кого-кого! – Христианина!
- Как скажешь, государь. Надо – сварим.
На следующий день ему пришлось докладывать императору, что этот эксперимент тоже провалился.
- Значит,  действительно, бессмертен, - подытожил свои изыскания Домициан, - ну что ж, отправь его подальше в какую-нибудь глухомань и нужно проследить, чтоб он там никому своих фокусов не показывал.
Через день он подписал документ о ссылке Старца на остров Патмос. Только после этого императора покинуло гнетущее ощущение дискомфорта.