Великому Бунину. Пушкин...
Да он и писал всё только "наше",
для нас и с нашими ведь чувствами.
Настолько он поэтов мира краше!
Буря, что в его стихах мглой крыла небо, "вихри снежные крутя" с вечера, с утра,
была та самая, что бушевала в зимние вечера вокруг нашего Каменского хутора.
"Цветок засохший, безуханный, забытый в книге, вижу я" –
и этот цветок в её собственном девичьем альбоме вдруг увидел я...
Моя юность – вся она прошла с Пушкиным – поэтом поэтов,
Никак не отделим был от неё и Лермонтов:
«Немая степь синеет, и кольцом
Серебряным Кавказ её объемлет,
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.
Как великан, склонившись над щитом,
Рассказам волн кочующих внимая,
А море Чёрное шумит, не умолкая»...
Какой дивной юношеской тоске о странствиях далёких,
какой страстной мечте о далёком и прекрасном в помыслах высоких
и какому заветному душевному звуку отвечали эти строки,
пробуждая, образуя мою душу, хоть были и не строги!
И всё-таки больше всего был я с Пушкиным.
Вот я просыпаюсь: морозное солнечное утро; и не мечтаю быть с иным!
И мне вдвойне радостно, ведь я и он – мы с русским языком – одним,
я восклицаю, будто вместе с ним –
с ним, который не только так чудесно сказал про это утро –
сказочно и мудро:
"мороз и солнце, день чудесный" –
но дал мне вместе с тем и некий образ столь небесный:
«Ещё ты дремлешь, друг прелестный»...
Вот, проснувшись в метель, я вспоминаю, что мы нынче едем на охоту с гончими, на тройке, колокольцев перезвон,
и опять начинаю день так же, как он:
«Вопросами: тепло ль? утихла ли метель,
Пороша есть иль нет?
И можно ли постель
Оставить для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?»
Вот весенние сумерки, золотая Венера над садом дарит красоту,
раскрыты в сад окна, и опять он со мной, выражает мою заветную мечту:
«Спеши моя краса,
Звезда любви златая
Взошла на небеса!»
Волшебная строка какая!
Вот уж совсем темно и уж весь сад томится,
томит и соловей, волшебнейшая птица:
«Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?»... – неземной!
А там опять: "роняет лес багряный свой убор
и страждут озими от бешеной забавы", –
той самой, что с такою страстью предаюсь и я – ради любви, не славы:
«Как быстро в поле, вкруг открытом,
Подкован вновь, мой конь бежит,
Как звонко под его копытом
Земля промёрзлая стучит!»
Ночью же тихо всходит над нашим мёртвым чёрным садом большая мглисто-красная Луна –
и опять звучат во мне его слова, описывая ночь, природы лоно:
«Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла» –
и вновь душа моя полна
несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки пленившей меня тотчас,
которая где-то там, в иной, далёкой стране, стремится в этот тихий час –
«К брегам, подтопленным шумящими волнами»...
О, Пушкин! Гений слова с чудесами!
И есть ли где прекраснее поэт, как он? – Поэзией парит над нами!
–––––––––
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ТРЕТЬЯ. (Отрывок.)
VIII
Пушкин... Когда он вошел в меня? Да он и писал все только "наше", для нас и с нашими чувствами. Буря, что в его стихах мглой крыла небо, "вихри снежные крутя", была та самая, что бушевала в зимние вечера вокруг Каменского хутора.
"Цветок засохший, безуханный, забытый в книге, вижу я" -- и я видел этот цветок в ее собственном девичьем альбоме...
моя юность, то вся она прошла с Пушкиным.
Никак не отделим был от нее и Лермонтов:
Немая степь синеет, и кольцом
Серебряным Кавказ ее объемлет,
Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.
Как великан, склонившись над щитом,
Рассказам волн кочующих внимая,
А море Черное шумит, не умолкая...
Какой дивной юношеской тоске о далеких странствиях, какой страстной мечте о далеком и прекрасном и какому заветному душевному звуку отвечали эти строки, пробуждая, образуя мою душу!
И все таки больше всего был я с Пушкиным.
... Вот я просыпаюсь в морозное солнечное утро, и мне вдвойне радостно, потому что я восклицаю вместе с ним: "мороз и солнце, день чудесный" -- с ним, который не только так чудесно сказал про это утро, но дал мне вместе с тем и некий чудесный образ:
Еще ты дремлешь, друг прелестный ...
Вот, проснувшись в метель, я вспоминаю, что мы нынче едем на охоту с гончими, и опять начинаю день так же, как он:
Вопросами: тепло ль? утихла ли метель,
Пороша есть иль нет?
И можно ли постель
Оставить для седла, иль лучше до обеда
Возиться с старыми журналами соседа?
Вот весенние сумерки, золотая Венера над садом дарит красоту, раскрыты в сад окна, и опять он со мной, выражает мою заветную мечту:
Спеши моя краса,
Звезда любви златая
Взошла на небеса!
Вот уже совсем темно, и на весь сад томится, томит и соловей, волшебнейшая птица:
Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?..
… А там опять "роняет лес багряный свой убор и страждут озими от бешеной забавы" -- той самой, которой с такой страстью предаюсь и я:
Как быстро в поле, вкруг открытом,
Подкован вновь, мой конь бежит,
Как звонко под его копытом
Земля промерзлая стучит!
Ночью же тихо всходит над нашим мертвым черным садом большая мглисто-красная луна -- и опять звучат во мне дивные слова:
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла, --
и душа моя полна несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки пленившей меня, которая где-то там, в иной, далекой стране, идет в этот тихий час --
К брегам, потопленным шумящими волнами...
Свидетельство о публикации №115081705767