Семь Церквей Апокалипсиса 5

Глава пятая. Плацид и Траян 68 год н.э.


У Марка Юлия Плацида, старшего трибуна X легиона, (официально называвшегося «Охраняющим пролив»,  а среди солдат просто «Мокрым»), было немало достоинств, но в их число никогда не входило сострадание к поверженному врагу и снисходительность к подчиненным. Врагов он уничтожал без малейших раздумий, а солдат, пребывавших под его началом, муштровал  до отключения сознания. И если во время учений какой-нибудь новобранец выпадал из реальности, то врача не звали, а просто выливали на бедолагу пару ведер холодной воды и возвращали обратно в строй. Никто и не думал протестовать. Поэтому когорты, находившиеся под личным командованием Юлия Плацида, были на особом счету у начальства - их бросали на самые сложные участки битвы и поручали абсолютно невыполнимые операции. Там, куда хотя бы заглянул Плацид со своими головорезами, уже было нечего делать никому, потому что после себя он оставлял пустыню. Ни построить что-либо, ни спрятаться на той территории было невозможно. Свой стиль военных действий он называл тактикой выжженной земли. «На пепелищах не разводятся партизаны», -  говаривал трибун офицерам. Солдаты его не любили, но уважали и знали – трибун вытащит их из любой передряги, никогда не подставит без нужды под стрелы и копья, не говоря уже о мечах противника. Юлий Плацид вообще предпочитал не доводить дело до сражения, и легат легиона Марк Ульпий Траян не раз смеялся: «У тебя, Марк Юлий, тактика лисы и волка в одном фиале на троих». «Фиал на троих» был его фирменной шуткой. Поднимая первый фиал за обедом, легат обычно приговаривал: «Богам, цезарю и мне. Богам маловато, цезарю… зачем оно ему надо? А мне в самый раз».
И этот-то Марк Ульпий сыграл с трибуном совсем уж злую шутку – подбросил ему на воспитание своего тезоименитого сына. Шутка получилась крайне деликатной и двусмысленной, потому что Марк Ульпий-младший был даже не салагой, а просто тринадцатилетним сопляком, которого еще баюкать и баюкать мамкам-нянькам, но сорванец тайно последовал за возвращавшимся в армию отцом (подумать только! – прятался от самой  испанской Италики и объявился аж на сирийской границе, получил от отца показательный нагоняй и гневное обещание при первой оказии отправить назад). Доехав до места, где дислоцировался легион, Марк Ульпий-старший передумал, решив, что немного повариться в солдатской каше сынишке не повредит, и постарался извлечь из этой ситуации максимальную пользу. Дело в том, что его драгоценный сын был до неприличия добрым мальчишкой. Он не умел давать сдачи, прощал обидчиков, ласково и покладисто реагировал на оскорбления. Понятно, что во взрослой жизни делать такому мужичку нечего. Поэтому в чисто воспитательных целях легат пристроил сына контуберналом к самому беспощадному трибуну легиона – Марку Юлию Плациду.  Это был человек низкого роста, почти хрупкого телосложения, но целеустремленность и жесткое волевое начало  неизбежно вызывали у всех, кто его знал, весьма разнообразные исключительно римские героические ассоциации. 
В это время в самом разгаре была палестинская кампания. Повстанцы вели ожесточенную партизанскую войну. У римлян ключевыми в этой бойне стали карательные операции, поручавшиеся Юлию Плациду. И вот в на очередном пике этой заварухи в один разгоряченный войной и вином вечер старший трибун обнаружил в своей палатке такую себе лялю – нежную, безусую, длинноволосую, сопливую и донельзя гражданскую, невзирая на новые, чуть великоватые, кожаные латы. Ляля, озарив трибуна восхищенным взглядом, хлопнула длинными ресницами и протянула свиток с печатью. Костистое лицо трибуна приняло   упрямое и несколько раздосадованное  выражение человека потерявшего любимую вещицу,   никак не желающую отыскиваться. И которому еще вдобавок наступили на больную мозоль.
- Ты что здесь делаешь? – спросил старший трибун проигнорировав свиток напрочь.
- Я?... Вот… - ляля протянула командиру приказ легата, - меня к вам послали.
- Кто тебя послал? – проревел Плацид, - я девочек не заказывал!
- Я не девочка, я Марк Ульпий, ваш контубернал. (юноша знатного рода, прикомандированный к командующему армией или офицеру высокого звания. Фактически, адъютант, офицер связи – примеч.).
- Ага, Марк Ульпий! - Траян! – едко пошутил  Плацид,  - что больше воевать некому в великой Римской империи? Детей рекрутируем?
И, отстранив мальчишескую руку со свитком, прошел к столику, на котором валялась груда каких-то папирусов и всякой всячины.
Ляля серьезно и очень ласково прочирикала:
- А я точно Марк Ульпий Траян.
- Оно еще хамит и издевается. Дежурный!
В палатку мигом влетел опцион и вытянулся перед старшим трибуном.
- Выведи это чудо в обоз и пусть с ним там разберутся.
- Но я действительно ваш контубернал! Посмотрите приказ! – это уже пищалось на ходу, поскольку опцион потащил лялю за шкирку  из командирской палатки. Но напоследок она довольно ловко ухитрилась метнуть на стол старшего трибуна свиток, запечатанный легатом легиона.
Конечно же, легатову печать старший трибун зацепил краем глаза сразу. Он уважал легата, но тщательно простраивал границы в отношениях с начальством и  хотел показать, кто в данной палатке хозяин. Это право за ним признавали не только ради знатности рода Юлиев, из которого он происходил, а прежде всего, оттого, что такой старший трибун был уникально один не только в шестом легионе, но, возможно, во всей римской армии. Забегая вперед, следует отметить, что история его оценила, и хотя некоторые современники после его кончины постарались уничтожить всякую память о нем, его ратная слава осталась увековеченной не только в сочинениях Иосифа Флавия.
Итак, старший трибун еще раз позвал дежурного и велел:
- Этого воробья остричь, накормить – и ко мне.
- Слушаюсь, господин старший трибун.
Плацид недовольно махнул рукой, и солдат ретировался. Впрочем, он отчетливо осознавал, что недовольство командира относится не к нему.
- Вот чушка собачья! – проворчал легат. Солдаты знали, что если старший трибун добирался до чушки собачьей, то все – туши свет!
Через полчаса стриженый воробей стоял навытяжку перед старшим трибуном и по форме докладывал о своем прибытии.
Прочтя приказ легата и его личный постскриптум касательно контубернала Марка Ульпия Траяна, он, конечно, не обрадовался, потому как в няньки к легату идти не хотелось, а делать было нечего. Поскольку легат просил Плацида в качестве личного одолжения держать сына в ежовых рукавицах, то старший трибун тотчас же принялся вить из мальчишки веревки.  Но отрок оказался на редкость добродушным, и смутить его было невозможно никакими буднями солдатской жизни. Он охотно вышагивал десятки миль в полном снаряжении под жарким палестинским солнцем, ревностно сражался в тренировочных боях, копал рвы, был мальчиком на побегушках как младший офицер связи. Но у него имелась одна огромная проблема – он не мог не только убивать людей, но даже смотреть на это не желал. Однажды ему пришлось участвовать в карательной операции против жителей одной палестинской деревни. Они дерзко напали на нескольких легионеров, рыскавших по окрестностям в поисках продовольствия. Легионеры, разумеется, отбились, но в порядке профилактики собрали всех обитателей деревеньки и велели женщинам рыть большую общую могилу для своих мужей. Вырыть-то они вырыли, а закапывать их живьем отказались. Тогда солдатики, не долго думая, повязали всех жителей старше семи лет  и быстренько засыпали песком. Основательным таким слоем. А детей побросали в колодец. Это был уже приказ командира.  Марк Ульпий категорически не согласился  участвовать в этом показательном мероприятии. Но Плацид-таки поставил его в караул возле могильника, над которым земля колыхалась еще несколько недель. На следующий день старший трибун отметил, что мальчишка перестал смотреть ему в глаза.  При приближении командира он норовил отойти вбок и спрятаться за первую попавшуюся спину. Плацида это задело, но виду он не подавал. Но – есть же на земле солдатская правда! – через пару дней Марка Ульпия вместе с двумя легионерами совершенно случайно захватила в плен банда местных разбойников (партизан то бишь) и на глазах у мальчишки они зверски перерезали горло его товарищам. Самого Марка Ульпия Плацид сумел отбить. Когда вернулись в лагерь, Марк Ульпий благодарно и виновато взглянул на командира:
- Я кое-что понял.
- Молодец, контубернал, - устало вздохнул старший трибун и улыбнулся одними глазами.
После этого случая в отношениях контубернала к своему командиру субординация уступила место восхищенной юношеской любви. Оказалось, что старший трибун тоже благоволил этому стриженому воробью, невзирая на ежовые рукавицы, которые мягче не стали.
Через полгода Марк Ульпий-младший, вопреки пламенным и возмущенным протестам, был отправлен домой, и потом он встретился с Марком Юлием Плацидом только десять лет спустя в Сирии, куда Марк Ульпий-младший прибыл в качестве трибуна-латиклавия (Этого трибуна в легион назначал император или сенат. Обычно он был молод и обладал меньшим опытом, чем пятеро других военных трибунов – примеч.) для дальнейшего прохождения службы. Плацид к тому времени командовал легионом. С тех пор пути их пересекались неоднократно, оба сделали неплохую карьеру, и Марк Ульпий даже немного обогнал своего любимого командира, потому что Юлий Плацид был военным до мозга костей и никак не хотел лезть в высокую политику. Однако к 95 году он уже возглавлял императорскую провинцию в качестве пропретора и магистра армии, а его младший друг соседнюю сенатскую в качестве проконсула. Они часто встречались на совместных учениях и в боевой обстановке, поскольку с  аборигенами-германцами приходилось воевать и тому и другому. Оба любили армию, охоту и хорошую выпивку. Это тоже было прекрасным поводом для дополнительного общения. Дружили семьями. Правда, у Марка Ульпия не было детей, а Марка Юлия Господь благословил двумя сорванцами. Марк Ульпий по-прежнему не любил убивать людей, и о доброте его рассказывали иногда уж совсем фантастические истории. А у Марка Юлия все так же сохранялась репутация самого жестокого и самого искусного командира империи.