про тебя

Я зарёкся не вспоминать о прошлом и не смеяться, когда не о чем говорить.
Миллиметр назад мои мысли ещё не имели никакой основы и всё, что осталось от меня, высыпалось в урну на каминной полке. Я читаю дьявольски хорошие книги, но  мне достались ошмётки времени и чувства на уровне безусловных рефлексов зачитанного Гинзберга и начатого Керуака.

Я ничего не чувствую, потому что пришлось жить в море, к которому привыкли относиться серьёзно, как будто ничего другого нет. Больной на голову, сумасшедший, ненормальный. Ненормальный - вышедший из строя.

Знаете таких девочек, которые в подростковом возрасте обращаются к себе в мужском роде? Так вот. Я была одной из них и привыкла относиться к себе всегда именно так. Во мне нет ничего женственного, но и нет ничего мужественного.  И так было всегда, что бы я ни делала. Стоя перед зеркалом, я видела просто человека, не более. Без чувств, эмоций, переживаний, просто человек, а это слово мужского рода, уж так исторически сложилось. Потому, стоя с айпадом в руках на краю крыши,  я - просто человек, и напишу этот текст именно от мужского,  а вернее, от человеческого имени. И, если бы я что-то чувствовала, то наверняка бы узнала, что этот мир создали жуткие женоненавистники. Но мне безразлично. Как и безразличен тот факт, что дописав последнее слово, я упаду вниз и превращусь в безжизненную белокурую изуродованную куклу.

На протяжении всей моей жизни от меня требовали каких либо чувств: совесть, любовь, радость, грусть, смирение и прочее. Скажу больше, я даже запомнил их названия и примерное представление обо всём перечисленном, но внутри меня не было ничего, только бескрайняя пустота. Мне было бы впору становиться профессиональным убийцей без жалости и сожаления, или заняться каким-либо экстремальным спортом, потому что во мне не было страха. Или стать дорогостоящей шлюхой, потому что любовь была своего рода ничем – просто сексом, где не было страсти, удовольствия и всё действо заключалось в механике – бессмысленном движении тел. Но я стал никем.

За всю свою короткую жизнь я поломал очень много судеб и сейчас, стоя на крыше, могу вспомнить каждого из тех, кого я ненамеренно обидел или убил изнутри. Так не может продолжаться дальше! Это неизлечимая болезнь, поражающая всё и вся. Я заражаю ею людей, когда они пытаются иметь дело со мной. Я убил своих родителей, друзей, любимых (как они называли себя), даже просто первых встречных. Я родился с этим даром, но болезнь передаётся на каком-то чувственном, неведомом мне уровне и нет гарантии, что прочитав это, вы не станете так же никем. Или быть может уже стали, но не догадываетесь об этом, и те чувства, которые есть в вас, лишь осознание того, что они должны быть.

Я видел множество людей, испытывающих какие либо чувства. Самые странные  и, на мой взгляд, отвратительные из них – это влюблённость, радость, страсть, эйфория счастья и прочее, что заставляет не думать о завтра, заставляет видеть иллюзию удовлетворённости даже в самое дерьмовое время, в самом дерьмовом месте. Бутафория настоящей жизни от режиссёра тупых комедий и пятисот-серийных сериалов, где, пройдя через тернии не-до-драм, главный герой, а чаще героиня, испытывает катарсис и всё то, к чему стремилось его/её утомлённое ожиданием искренней любви сердце, вдруг находит в другом человеке свое настоящее счастье.

Мозг больше не способен видеть реальные вещи. Туман застилает глаза. Всё, что находится вокруг, преображается, и очередной бедолага, испытавший подобные чувства, становится преданным бараном. Он будет ластиться к хозяину, который день ото дня его кормил, но  сегодня безжалостно вгонит нож в его переполненное любови и радости сердце.

Страдание. Вот что я хотел всегда испытать, но никак не получалось. И моя благодетель состоит именно в умении показать людям то, каким мир является в данный момент без радужных пони и розовых слоников. Вот моё предназначение, вот мой дар и мой рок. Но людям этого не нужно, и потому я на крыше… и потому я - никто.

Но самое, пожалуй, важное то, что на этой крыше помимо меня очень много людей и я вижу, что они такие же, как я. Они родились с этим даром и заставляли других людей сгорать изнутри, но сами были никем. Их очень много, вся крыша заполнена ими,  и никому нельзя помочь.  Просто в этом нет никакой нужды.

Мне впервые становится странно, не по себе, я чувствую дрожь и хочется побыстрее уйти отсюда, либо уже прыгнуть вниз. Главное не находится рядом с ними. Ко мне подошла маленькая девочка, ей не более семи лет. У неё очень милое личико, но на щеке глубокий шрам. Я посмотрел в её белые глазки, где плавали два чёрных маленьких зрачка. Она обняла меня, и по спине пробежал могильный холод. Через некоторое время все стали смотреть на меня. Это огромная масса людей, от старух до младенцев на руках матерей. У них ничего не было общего кроме одного: у вех  были белые глаза убийц, самых настоящих безжалостных убийц, которые ничего не испытывали, но почему-то убивали.

Я сделал шаг назад и зацепился за кабель от спутниковой тарелки, после чего, не удержав равновесие, упал, ударился плечом о карниз и полетел с крыши.  Перед глазами вращался весь мир, но, не долетев до земли, я обнаружил, что стою на прежнем месте, а всё, что было увидено, лишь отражение в глазах существа стоящего напротив меня в красном балахоне.

Страх ушёл, а у людей, находящихся на крыше, глаза обрели естественный оттенок. Сейчас мы стоим у самого края и  в последний раз смеёмся, потому что не о чем говорить.

За спиной стояли существа, одетые в красные балахоны. Они окликнули нас, мы обернулись и пошли к ним, без страха, сомнения и любопытства. Кто-то в красном протянул мне большую ожиревшую руку, я узнал его глаза,  и подумал, почему бы не пойти именно с ним. Через миллиметр все мы исчезнем, и что ждёт нас дальше, никто не знает, но самое главное, что где-то есть место, которое можно назвать домом.

Как же хорошо, что на асфальте не останется пятен крови. Не плохой подарок от людей в балахонах ничему не подразумевающему дворнику.