Рассказ 1. Остальцы землю держат

                Нет-нет да и приходят...
                Из прошлых времён, из далёких дней.
                Из таких далёких, что я и дней-то этих не помню вовсе.
                А придут вот, на лавку у окна сядут,
                да давай рассказывать о счастье своём, о горе...
                И думается мне, что знаю я их всю свою жизнь.
                С ними вместе когда-то горевала и с ними радовалась.
                И родные они мне и близкие очень.




Марья солила грузди. Сидя на улице под окном,на табуретке, - треног меж колен,- густо пересыпала желтоватые слизкие "тарелочки". Удалось нынче грибов. И надождило вдоволь и напекло.Только ноги по лесу бегайте.
- Вот, робята, - обратилась она к собаке с кошкой, которые внимательно наблюдали за хозяйкиным действом. - Картошки наростили, грибов насбирали, и зима не страшна. Собака смешно взвизгнула и застучала хвостом по мостовой.
- Да-а, Тишенька! Любишь ты горячие картошинки. Опосля, дружок, наварю. А тепериче поди-ко лучше гостя встреть. Ивоно из-за угла вывернулся, еле курат бажёный.
 В ворота ввалился бородатый мужик с рюкзаком перекинутым через плечо, на спине у него  болтался связанный верёвкой деревянный мольберт.
- Ух! Еле добрался.
Марья неспешно поднялась, стряхивая с подола соль.
- Слава Богу!К Отданью отдало! Что, Владимир Тимофеевич, намалярничал чего?
- Намалярничал,  Марья Осиповна. Такое чудо нарисовал, сам в восторге. Натура, свет, - всё как надо.Вот!-  и он развернул перед Марьей холстину.
Марья, вглядываясь в мазки, прищурилась.
- Ты не на Чёртову ли мельницу ходил? Колёсо-то вокурат как на ней. Ёго бывало ещё Фимка Епишкин топором отсёк. Старшой Федька у его там ноги решил.
 Баловалися с робятами, да уж как этот паренёк в это колёсо занырнул. Отрезали потом ноги-те. Одни культышки оставили. Полвека, уж мужиком, на телёжке катаитсы.
И ушла в избу ставить самовар.
Художник сел на скамейку и, от усталости привалившись на изгородь, закрыл глаза. Было слышно как Марья загремела на столе чашками. Где-то в деревне закукарекал петух, брякнули пустые вёдра и, словно жалуясь, заскрипело колодезное колесо, наматывая  на себя тяжёлую заржавевшую  цепь.

- Немудрено, что ты так умаялся. Километров семь в одну сторону-то будет,- спустилась с крыльца Марья.-  Ума у тебя, парень, нету. Ладно бы за грибами ли ягодами, а то каку-то картинку нарисовать нать было экую тайболу ноги топтать. Да был бы в ней толк. Зимой-от картинками сыт не будешь.
- Дорогая моя Марья Осиповна, - устало поднялся со скамейки Владимир Тимофеич- поесть я куплю в магазине. А это искусство. Это же непросто так. Нужно иметь талант, чтоб рисовать. А он у меня есть, иначе бы меня не приняли в академию.
- Тебе годов-то уж сколько, академик? Ты ужо семью должен иметь, а не талан. Сбривай свою бородищу!
- А бородище-то моя причём?
- С  ней на такого страхляка ни одна баба не взглянёт.
Владимир Тимофеич рассмеялся и обнял старуху за плечи.
- Есть у меня жена, только мы с ней в разводе. И дочь есть...

- Марья Тимофеевна, а почему дом ваш будто от деревни отдельно стоит? Вон сколько места от последних дворов.
- А от людей сухутились. Тут ещё рощица была. Вокурат нашу избушку закрывала. А потом ветер налетел, пару дерев повалил на провода. Неделю на фирмы без свету сидели, а как раз пора коровам телиться. Председатель и распорядился вырубить. Оголил поле-то...
- Чем же люди вам не угодили?
- А ничем. Народ у нас добрый, хозяйственный... Из-за Коли моего всё. Пришлось уйти...Он на войны в плену был. А тогды ведь не разбирались особо, раз был в плену, предатель и всё. Там свои освободили, тут  посадили. Уж после победы как-то выпустили. Его да двух таких же рядовых солдатиков, а командира ихнего не отпустили,расстреляли бедного. Коля,как выпьет бывало, всё плакал,- моложе их был. Ну вот, пришёл домой, медали все с груди сняты. Медали сняты, но живой, а тут горе на горе, у кого мужа, а у кого и того горше - деточек. У Маврушки Калининой четырёх сыночков война прибрала. Она на Колю моего и кинулась: предатель, полицай, говорит, фашисткий. Отсиделся в плену. Я тогда вскипела, думала вступлюсь,а Коля сказал: не смей! Пусть хоть на меня своё горе выплеснет. Я солдат, всё стерплю...Так и терпел до самой смертушки, полицай да полицай. А он им и не был, а вот прицепилось и всё...Дом-от этот мы уж опосля войны выстроили. Раньше жили окол старого склада, вокурат в соседях с Маврушкой.  Потом и жить стало не вмоготу. Ушли сюда... 
Изувеченый весь был,израненный, деток  с ним так и не нажили. Работал в семь потов, а отдыхать было некогда. Бывало, на День Победы всех в клуб зовут, а моего Колю не особо приглашают. Бутылочку куплю ему, он пьёт дома да плачет. Он плачет, а я вместях с ним. Вот так, Володенька, жизнь и прожили. Прожили, горе напополам деля
...Нет, парень, люди у нас хорошие. Только большого лиха хватили. Коля-то помер, я думала и проводить никто не придёт, а первой Маврушка и пришла. Пришла да и говорит: прости  меня, Марья, за худы слова. Ты, - говорю ей, - у Коли прощение проси, я-то что, я про него всю правду знаю.  Дак у гроба стояла плакала...Самой уж десяток лет живой нету. Бывать там и простил её. Ладно...
А ты к жоне с дочерью воротись. Надо друг за друга держаться. Негоже без семьи-то. Негоже. Вот картинку нарисовал, а радостью поделится не с кем...

За окном давно стемнело.Августовский день незаметно перешёл в ночь.На веранде, громко фыркая, на сон грядущий намывался кот. Тишка потревоженый кошачьим фырканьем, проснулся, потянулся всеми четырьмя лапами,глубоко вздохнул и снова уронил голову на тёплые доски. Марья ушла к себе за печь. Владимир Тимофеич ещё долго слушал, как она шепчет молитву...