Великому Бунину. Книги!

    Я  получил  полную возможность распоряжаться  всей библиотекой... 
Там оказалось множество  чудеснейших томиков  в моих руках –
в толстых переплётах из тёмно-золотистой кожи с золотыми звёздочками на  корешках  –
Сумароков, Анна  Бунина,  Державин,  Батюшков,  Жуковский,
Веневитинов, Языков, Козлов, Баратынский...      
    Как восхитительны были их романтические виньетки, –
лиры, урны, шлемы, венки, –
их  шрифт, их  шершавая, чаще всего  синеватая  бумага  – с небом родство –
и чистая, стройная  красота, благородство,
высокий  строй всего того,
что было на этой бумаге напечатано для этого!
   С этими томиками я пережил все свои первые юношеские мечты, головокружения,
первую полную жажду писать самому, первые попытки утолить его – сладострастие  воображения.   
Оно, это воображение,  было поистине чудодейственно –
восхитительно, необыкновенно. 
     Если я  читал:  "На брань летит  певец  младой"
или "Шуми, шуми с крутой вершины, не  умолкай, поток седой", 
или "Среди зелёных волн,  лобзающих Тавриду,
на утренней заре я видел  Нереиду", –
я так видел и чувствовал и этого певца, и поток, и зелёные волны, по которым будто иду,
и морское утро, и нагую Нереиду,
что  мне  хотелось  петь,  кричать,
смеяться, плакать...  иль в восхищеньи этим всем молчать...

–––––––––
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ВТОРАЯ. (Отрывок.)
я  получил  полную возможность распоряжаться  всей библиотекой...  Там оказалось множество  чудеснейших томиков в толстых переплетах из темно-золотистой кожи с золотыми звездочками на  корешках  – Сумароков, Анна  Бунина,  Державин,  Батюшков,  Жуковский, Веневитинов, Языков, Козлов, Баратынский...      Как восхитительны были их романтические виньетки, -- лиры, урны, шлемы, венки, – их  шрифт, их  шершавая, чаще всего  синеватая  бумага  и чистая, стройная  красота, благородство, высокий  строй всего того, что было на этой бумаге напечатано! С этими  томиками  я  пережил все свои  первые  юношеские мечты,  первую  полную жажду  писать  самому,  первые  попытки  утолить  ее, сладострастие    воображения.   Оно,   это   воображение,    было   поистине чудодейственно.  Если я  читал:  "На брань летит  певец  младой", или "Шуми, шуми с крутой вершины, не  умолкай, поток седой",  или "Среди зеленых волн,  лобзающих Тавриду,  на утренней заре я видел  Нереиду", – я так видел и чувствовал и этого  певца, и поток, и зеленые волны, и морское утро, и нагую Нереиду, что  мне  хотелось  петь,  кричать, смеяться, плакать  ...