Депортация

Приятель, основательно осевший в Штатах, принял нестандартное решение, пригласив меня в гости.
Продав шестисотый "Жигуль", я приобрел билет в самый экономичный класс какой-то подозрительной авиакомпании.
Две недели мне нехотя оформляли гостевую, восемь часов я добровольно летел до Нью - итого ухлопал 350 часов за возможность лицезреть вожделенную и забетованную.
Международный экипаж, кое-как договорившись, без происшествий завершал рейс, когда цивильно одетый индеец из племени сенека больно ткнул меня в бок, и я, поминая всуе философа всех времен и народов, разглядел в иллюминатор приветливую статую Свободы, заманивающую "усталых и заблудших" своей негасимой лампадой.
В аэропорту Кеннеди меня встретил сильно облетевший, но еще узнаваемый друг эпохи относительного детства и развитого социализма. В совершенстве владевший когда-то английским, он теперь весьма сносно изъяснялся на каком-то сложном жаргоне. Благодарные потомки двух некогда непримиримых держав обязательно посвятят его создателю какой-нибудь увесистый булыжник, передаваемый Свободе поднимающейся с колен проституткой.
Внося свою жалкую лепту в сближение бывших супостатов, не в меру возбужденный приятель грозился поразить меня чем-то неординарным.
Первое, что меня поразило - толпа зевак в здании аэровокзала. Вполне заурядная, Домодедовская. Оказалось, местные наперсточники дурят нашего брата пассажира. Я вздумал было заступиться за несчастного, но друг кивнул на двух ражих полицейских с калькуляторами, не уступающими в быстродействии рукам наперсточника. В этом и заключалось отличие американского варианта игры от нашего примитивного: копы не без азарта наблюдали за игрой, да так, чтобы ни один цент, попавший в карман счастливчика, не ушел от налогообложения. Переселенцам уже на входе давали понять, что государство, поощряющее мошенничество, здесь в обиду не дадут.
Насытившись этой достопримечательностью и учитывая скромный сервис самого экономного в мире авиаперевозчика, мой гостеприимный гид предложил перекусить. "Надо бы куснуть!" - уверенный в своей правоте, твердо заявил он чернокожему гиганту, не найдя ничего умнее.
Справедливости ради надо сказать, что гигант к нам не приставал: ни в связи с бледным цветом наших кож и  лиц, ни по поводу малого роста наших тел. Негр, в самом деле, никому не мешал: отстав от какого-нибудь гастролирующего "Chicago Bulls", он стоял себе немым укором тщете и суете обтекающей его людской броунады, и долго бы еще стоял так, если не наша навязчивая бесцеремонность. Истукан, с высоты лишних своих сантиметров обозрев окрестности аэровокзала, смертельным приговором пожал плечами. Эта достопримечательность, похоже, тоже себя не оправдывала.
Авторитет Америки таял прямо в гавани.
Между тем, ситуация с голодом заметно обострилась и "в натуре" обернулась бы летальным исходом, если бы за дело спасения чести Америки не взялся бы все тот же заблудший негр, неприкаянно торчащий на перекрестке мировых авиалиний. Сжалившись над неукротимо падавшим авторитетом бездумно всосавшей его страны, сознательный афроамериканец, виртуозно финтуя без мяча и бессовестно фоля, пытался выяснить, где мы собираемся пить пиво.
Поскольку такая постановка вопроса исключала какую бы то ни было альтернативу, мы, испытывая закравшееся чувство вины, робко осведомились, дозволено ли будет нам где-нибудь подкрепиться. В ответ последовала весьма неадекватная даже для акромегалика реакция в виде тирады, смысл которой сводился к тому, что мы его уже "достали"; и вообще кто мы такие, откуда взялись и что сейчас он подзовет этих двух с калькуляторами. Мы опешили от такого натиска и пояснили, что согласны попить пивка, даже не делясь с полицией.
В результате случилась метаморфоза: двухметровый остолоп стал вопить, что в его стране нарушаются права человека, что не он один, а вот еще два каких-то (пусть и подозрительных) субъекта не могут утолить жажду - одну из величайших физиологических потребностей, а стало быть, неотъемлемых прав человека - в самой свободной, по определению, стране мира.
Собралась толпа, вернее, перекочевала, в результате чего наперсточники, оставшись без дела, мгновенно обанкротились. Только полицейские продолжали бдеть, сменив калькуляторы на магнитофоны с естественной целью фиксации общественного мнения.
Мы с приятелем с трудом выбрались из окружения, решив дистанцироваться от чернокожего скандалиста-правозащитника. Впрочем, мы ему уже были неинтересны: коллектив единомышленников, вобравший в себя весь социальный спектр воздушного порта, вытеснил нас подобно тому, как здоровый организм справляется с какой-нибудь атипичной заразой. Тут были и белые, и красные, и зеленые, и голубые, и, конечно же, коричневые... Налетела и желтая пресса.
Стихийный митинг, спровоцированный не без нашего участия, грозился плавно перерасти в международный скандал с требованием отставки Президента США – беспрецедентного по мировым масштабам импичмента.
Какая-то старушка в клинически белых тапочках - то ли прибывшая из Старого Света, то ли собиравшаяся на тот - возмущалась, небезосновательно претендуя на рассудительность. "В самом деле, - говорила она, - ну посудите сами: человеку хочется утолить жажду; пусть он и черный, ну и что ж с того - разве допустимо, чтобы она его мучила? Неужели так трудно установить автоматы, скажем, через каждые 30-50 футов?", - риторически вопрошала она, подозрительно глядя на меня.
Я не знал, сколько это будет в метрической системе и благоразумно промолчал, не разделяя, однако, ее страсти к белым тапкам. Она участливо посмотрела на меня и переместилась к моему другу: "Как Вы полагаете, удержится ли Клинтон после нашей акции?"
Мой друг с трудом удержался на ногах и ответил в том смысле, что в случае реализации прожекта почтенной дамы, пришлось бы возвести столько же общественных туалетов.
Старуха нисколько не возражала: надо - так надо. Выхватив из позолоченной кобуры восьмиразрядный "Hewlett-Packard", она с виртуальной быстротой стала наяривать по клавиатуре, подсчитывая прибыль государства от внедрения ее предложения с учетом возведения платных, естественно, уборных.
Мне стало мучительно грустно. Я почему-то вспомнил бесплатный туалет напротив "Петровки 38", и мне, не успевшему еще покинуть здание нью-йоркского порта, захотелось в Москву.
Я протиснулся к оратору и, старательно глотая непечатные слова, произнес: "Здесь не пивных ларьков не хватает, а хороших психлечебниц". Одухотворенное лицо черного дебила исказилось сначала в гримасе активной мыслительной деятельности. Потом, осознав всю глубину бесценной мысли, он расплылся в белозубой улыбке, какую редкая кинозвезда может себе позволить. "Молодец, - говорит, - дельное предложение. Где ты этому научился? У нас, - говорит, - их и в самом деле мало".
Я осторожно отстранился, понимая что этому уже ничто не поможет: ни баррель пива, ни самый лучший в мире психиатр. Оказавшись на безопасном от смутьяна расстоянии, я оглянулся и, перехватив его безумный взгляд, уверенно покрутил указательным пальцем у виска. Тот в ответ понимающе улыбнулся, как бы разделяя нам одним известный секрет всего сущего, и в подтверждение повторил тот же жест, с таким ожесточением ввинчивая в себя палец, словно бурил скважину с пивом.
...Приятель искренне недоумевал. Он пытался объяснить служивому, что вышло какое-то недоразумение, но двое полицейских с магнитофонами и старая с калькулятором были неумолимы.
Три часа спустя самолет компании Ё"KLM"Н взял курс на Восток. В гавани все также скучала американская "Свобода", провожая отбывающих фригидным светом своего прощального фонаря.
Меня депортировали.

©S. Avanzi.1998 г.