Такая судьба. Гл. 1. 10. Лажечников

Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 1.10.

     Другой исторический романист И. И. Лажечников (1792-1869) обращался к изображению евреев несколько раз, и эти обращения позволяют отметить определенную эволюцию. В романе «Последний новик», который писался в конце 1820-х гг., был напечатан в 1831-1833 и сразу провозглашен «Северной пчелой» «лучшим из русских исторических романов, доныне появившихся», заметное место занимает еврей Никласзон. Он выкрест, и отношение к этой категории людей и в русском обществе, и у русских писателей было неоднозначным. Когда Чехов в путевом наброске «Перекати-поле» описывает своего попутчика, бывшего Исаака, ставшего Александром Ивановичем, он делает это с  известной долей симпатии, с пониманием причин, побудительных мотивов, подтолкнувших человека поменять вероисповедание, не допуская и мысли, что это делалось по каким-то корыстным мотивам.
     Отношение Лажечникова к Никласзону совсем иное. Уже при первом знакомстве с ним, когда он приезжает в гости к своему другу барону Фюренгофу и тот приказывает своей экономке Марте его поцеловать, она исполняет это повеление «с видом отвращения». Отвращение, по замыслу романиста, должно вызывать в нем все, он даже смеется «адским смехом». Но главное разыгрывается позднее, когда Фюренгоф читает привезенное гостем письмо, разоблачающее его гнусные замыслы и грозящее гибельными последствиями.
     Путь к спасению ему указывает «гнусный еврей» и при этом доходчиво объясняет, что думать нужно не о России и Швеции, не о Петре1 и Карле Х11, а о том, «какую пользу извлечем мы от того для себя. Для себя – заметь это ты, мой приятель, заметь, я и ты должны думать о себе, а прочими пустыми именами долга, чести, отечества пусть здравствует и питается кто хочет». И далее: «Нам с тобою надобны деньги, деньги и деньги, мне чрез них наслаждения вещественные. Чем долее наслаждаться, тем лучше; а там мир хоть травой зарасти».
     Из уст одного из главных положительных героев романа Рейнгольда Паткуля, овеянного симпатией Лажечникова и выражающего его отношение к людям, мы слышим такие слова: «Составлен был адский совет, в котором главное лицо играл Никласзон, водочный заводчик в одном из поместьев Фюренгофа, молодой ловкий еврей, принявший христианство и готовый каждый день переменять веру, лишь  бы эта перемена приносила ему деньги…». При всем отвращении к «потомку Иуды» Лажечников не отрицает, что он «скрытен, умен, лукав» и за свой «дальновидный ум» «годился бы в дипломаты».
     Совместно с Никласзоном действует и другой ненавистный Лажечникову персонаж – псевдомонах Авраам, примкнувший к раскольникам и к их вождю, старцу Андрею Денисову и сам аттестующий себя так: «Мы, нецестивые евреи, распинали вашего Христа».  Никласзон поучает  его: «Мы с тобою одного великого племени;    обманывать, а не обманутыми быть должны; ты создан не служить этой христианской собаке, которая, того и гляди, что издохнет: можно тебе самому скоро быть главою раскола в России и  учителем нашей веры».
     Авраам воспринимает эти слова как руководство к действию: «Последний товарищ, при нем оставшийся, жидовин Авраам, ожидал только удобнейшего случая ограбить его и бежать под Тулу, где возращен был неким Селезневым раскол, основанный на чистом законе Моисеевом. В пустынных  лесах невских назначил Авраам свои злодейские замыслы». Он сжигает тело тяжело раненого Денисова и, «обремененный богатою добычею», скрывается в лесу. То, что еврею-чернецу   удалось перехитрить умного и опытного Денисова, писатель объясняет прежде всего тем, что «родоначальственная хитрость текла в  крови Авраама», а также тем, что он «искусился в лицемерии, пожив несколько лет монахом в одном католическом венгерском монастыре».
     К 1838 г., когда Лажечников написал свой последний и наиболее зрелый роман «Басурман», его отношение к евреям заметно изменилось. Главный герой этого произведения Антон Эренштейн, рос и воспитывался в Падуе и окончил медицинский курс в тамошнем университете. Он получает предложение переехать в далекую Московию и приложить там свои знания и умения. «Антон желал быть там, где не ступала еще нога врача», и его воспитатель после определенных колебаний благословил его на это путешествие: «Кто знает, – говорил он, – не есть ли на то воля судьбы! Может быть, и в самом деле там ожидает тебя честь и слава!»
     Приближаясь к Москве, он знакомится с местными евреями, и вот какими они предстают его взору: «На передках сидели большею частью жиды. Кажется, я уже сказал, что в то время не было выгодной должности, которую не брали бы на себя потомки Иудины. Они мастерски управляли бичом и кадуцеем, головой и языком; один  меч им не дался. Особенно на Руси, несмотря на народную ненависть к ним, во Пскове в Новгороде и Москве шныряли евреи-суконники, извозчики, толмачи, сектаторы и послы». С одним из них, позднее именуемым как «честный Захарий», и вступает в общение молодой человек.
     «Мальчишки, игравшие на улице в снежки, встретили путешественников восклицаниями на разные голоса. Иные кричали: “Жиды! собаки! Христа распяли!“ Другие: “Татаре-бояре! Бояре-татаре!“
– Что кричат эти мальчики? – спросил Антон своего извозчика, понимавшего русский язык.
– А цто они крицат? – отвечал жид. –  По-немецки это знацило бы: “Здравствуйте, дорогое гости!“».
     Но главное происходит позднее. Когда Антон возвращался домой через лес, опасаясь встречи с «недобрыми людьми», кто-то вынырнул из куста и бросился к нему. «Прага… собаки… спаситель» – проговорил неизвестный по-немецки». «Этот пароль напомнил ему случай в Праге, когда он избавил жида Захария от ожесточенных животных, которые готовы были его истерзать; знакомый выговор изобличил возничего, который привез Антона на Русь. “Теперь поскорей за мной, – сказал вполголоса Захарий или Схариа, как его звали на Руси, – В нескольких саженях ждет тебя разбойничья засада“».
     Беглецы спасаются от погони. Еврею становится плохо: у него «зажгло под сердцем», его спасает лишь отвага молодого человека, который тащит его почти бездыханного, пока они не достигают безопасного места. Наконец Захарий вводит его в чистую, пространную комнату и говорит ему: «Ты спасен». И тут между ними происходит разговор, который стоит признать одним из главных моментов романа  по полноте даваемого им представления не только  о характерах  действующих лиц, но и общепринятых нормах и представлениях той эпохи, и об авторской позиции Лажечникова, и о его отношении к изображенному еврею.
«– Чем могу благодарить  тебя, добрый Захарий! – отвечал Антон, пожав ему с чувством руку. Это изъяснение  было сделано ночью; никаких сокровищ не взял бы молодой человек, чтобы днем, при свидетелях дотронуться до жида, несмотря на все, чем был ему обязан, и на то, что готов был во всякое время оказать ему явную помощь как человеку.
– Чем?.. Я еще у тебя в долгу. Ты спас мне жизнь без всяких видов, не зная меня, из одного человеколюбия. Мало еще? ты спас жида. Жида! чего это стоит в глазах христиан!.. Я, твой должник, плачу тебе только, что получил от тебя. Завтра меня не будет здесь, в Москве. Бог ведает, удастся ли когда тебя увидеть, еще более – поговорить с тобою!.. Теперь могу на свободе дать отчет в сумме добра, которую от тебя получил, могу тебе открыться… <…>  Ты посмеивался нередко надо мной, ты считал меня хвастуном, однако ж я не лгал. Ничтожный еврей, которого школьники пражские могли безнаказанно травить собаками, извозчик твой – основатель обширной секты на Руси. Здесь я имею  свое маленькое царство: мои слова дают закон (еврей гордо выпрямился, глаза его заблистали); здесь отмщаю свое унижение в немецких землях, беру с лихвою то, что мне там ближние мои, человеки, мне подобные, отказывают. В семьях князей и бояр, в палатах митрополита, в самой семье великого князя имею учеников и поклонников».
     Однако понимание своей действительной значимости не побуждает еврея забыть о том месте, которое отводили ему представления и предрассудки того времени. Когда приходит момент их расставания, он говорит: «Теперь мы все объяснили друг другу, что нам нужно было знать <…> Позволь на прощание… еврею… здесь никто не увидит… я потушу свечку… позволь обнять тебя, прижать к своему сердцу в первый и последний раз»
     Но и христианин оказывается на высоте. Он оценил благородные чувства еврея: он «не допустил, чтобы Захарий потушил свечу; он обнял его при свете с чувством любви и искренней благодарности». Стоит отметить, что в приведенных диалогах Лажечников отказывается от орфографических искажений русских слов, которые якобы служили для передачи еврейского произношения – распространеннейшего приема, который встречается в многих произведениях русских писателей, в том числе вовсе не грешивших антисемитизмом, как например в сказке Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть». Захарий не только обрисован в романе  с явной симпатией, но и наделен некоторыми чертами романтического величия, и его образ отразил отношение писателя ко всему преследуемому народу.
     «Басурман» стал последним завершенным историческом романом Лажечникова. После выхода этого произведения писатель прожил более тридцати лет, но его позднейшая беллетристика свидетельствовала об упадке его таланта. Но он писал пьесы и в одной из них присутствует еврейская проблематика. Речь идет о пьесе «Дочь еврея», которая была написана в 1849 г. и опубликована в значительно переработанном виде в 1858-ом под названием «Вся беда от стыда».
     В обеих редакциях наличествует враждебность к «предрассудкам», изображена крещеная девушки, выросшая в русской семье и страдающая из-за своей принадлежности к отверженному народу. В первой редакции героиня Наталия Ивановна Гориславская трагически погибает, во второй — все кончается благополучно. Когда выясняется, что Гориславская – дочь еврея Саломона и она выражает опасение, что свет осудит ее будущий брак, ее жених Сергей Петрович Леандров ей отвечает: «Любовь моя выше всех предрассудков, – я говорил это всегда и теперь это повторяю».
     Гориславская обращается к его отцу с вопросом, не будет ли он стыдиться родства с ней и получает такой ответ: «Э, Наталья Ивановна, что нам нужды до того, кто ваш отец? Нам вы нужны с вашей прекрасной душой, с вашим образованием. Что скажет свет? Да я и знать его теперь не хочу, я на пересуды его плевать хочу, счастие моего сына дороже мне всего. Не нам чета женились – да еще на каких, что вашего ноготка не стоят. Если хотите, мы помиримся и с предрассудками: дадим отцу вашему богатый капитал и запишем его в купцы – хоть первой гильдии. Он поедет в Одессу, в Таганрог, куда ему вздумается. Вот и вся недолга!». Со своей стороны и еврей Саломон делает решительный шаг к сближению со своей новой семьей – заявляет о своем  решении принять православие:  «Не стыдитесь меня, господа, не презирайте меня, завтра же я буду христианином, и тогда, может быть, вы протянете мне руку как брату своему».