У черты...
Наташка так и светилась вся, и было непонятно, то ли, действительно, от хорошего настроения, то ли от специально разыгранной перед близким человеком успокоительной бравады… Но она, несомненно, была красивой, вот такая вся, в цветастом платьице, в кофтенке, накинутой поверх, даже в улыбке, пронзительно выразительной от западавших ямочек на порозовевших щеках.
Мать слабо улыбалась в ответ на слова дочери и искренне любовалась ею – это все, что есть у нее, это все, чем она дорожила и дорожит больше жизни…да какой жизни, если и жизни практически уже нет… так, последние проглатываемые спазмами боли дни. Конечно, предстоит операция, но… надежды на нее совсем мало, потому что сердце очень слабое, но цеплялась за эту самую надежду даже не сама Валентина - цеплялась за эту слабую надежду дочь, ее правильная, рассудительная и милосердная дочь, которая вечно кому-то помогала, добротой и преданностью которой пользовались подруги, просто знакомые люди. Не могла она мимо пройти, если видела несправедливость, не могла свою зарплату потратить только на семью: в это время у кого-то что-то происходило, мир вдруг балансировал не в том измерении, и надо было куда-то бежать, за кого-то просить, кому-то что-то купить… Матери иногда казалось, что грубый и несправедливый окружающий мир потому иногда и бывал великодушным, что в нем жила ее Наташка.
С ней этот мир более или менее понятный, приемлемый и, если честно, не такой уж страшный. Наташка вносила в него разноцветную радугу, испепеляющую лавину любви ко всему живому, будь то облезлый, подброшенный под ворота котенок или худая, с впавшими от голода боками, выброшенная кем-то по причине старости собака…Казалось, что внимания дочери, ее жалости и доброты, доверия и понимания хватит на всех. Но, наверно, не хватало всего этого именно на мужа, которого Наташка любила какой-то полусумасшедшей любовью и который уже несколько раз уходил от нее, а через короткое время возвращался, осознав тщетность попыток хоть как-то изменить свою жену, потому что в доме постоянно находились какие-то люди, среди ночи раздавались звонки черт знает откуда… У Сергея, мужа дочери, было устойчивое ощущение жизни на вокзале, и он даже завидовал своим старшим братьям, у которых были домашние жены, озабоченные только проблемами семьи.
Детей Наташка любила истово, поэтому тетушки брали ее в крестные матери к своим внукам, потому что были уверены, что крестник для Наташи что родной сын. А своих деток у нее не было. А Сергей все ждал, когда Наташа подарит ему наследника. Но врачи утешительных прогнозов не давали: не сможет Наташа родить и все. И давно она уже подумывала о том, чтобы усыновить ребенка, но муж на этот счет был категоричен: чужого ребенка он воспитывать не будет!
Мать, находясь у самой черты, той самой, которую называют последней, готовилась к самому трудному разговору со своей дочерью. Надо было облегчить душу и вытянуть на свет божий все скелеты из темного шкафа молодости. Дочь боготворила мать, очень гордилась ею, гордилась тем, что она сама после смерти отца вырастила Наташу, дала образование, помогла с покупкой квартиры… Правда, мать никогда не могла внятно объяснить, почему уехала из родных мест и почему до сих пор так ни разу и не навестила родные пенаты, где на кладбище похоронены родители и муж.
А Наташка в этот день прямо так и светилась вся и все что-то щебетала… Мать слушала в пол-уха, она просто смотрела на дочь и не могла наглядеться, стараясь запомнить, унести с собой каждую черточку родного лица: эти смешные складочки-морщинки в уголках губ; несимметричные брови – одна бровь дугой, а другая - четко прямая; а еще эти глаза, глубокие, темно-синие, до обозначенной черноты…
И все же мать сделала усилие над собой, собралась с духом и, запинаясь, глотая слова и слезы, начала говорить:
- Не суетись, Наташа, сядь тут, на край кровати, и послушай меня, дочка. Вернуться в родные места я не могла: вина на мне большая… и не всегда твоя мать была такая хорошая.
- Мамка, что ты такое говоришь, о чем это ты вспомнить хочешь? Тебе волновать никак нельзя: врач категорично сказал, чтобы все эмоции были только положительными! – Наташа взяла в свои маленькие прохладные ладошки правую руку матери, горячую, шершавую, чуть подрагивающую, и поцеловала ее.
Мать выдернула свою руку, глубоко вздохнула и продолжала:
- Я твоего отца увела из семьи, от трех маленьких детей увела: вот такая у меня сильная и злая любовь была! Я как увидела его впервые, так сразу поняла, что мой, и ничто, никакие нравственные преграды не остановили меня. Мои родственники отвернулись от меня, родители на мою сторону не стали, а я как чумная была. А однажды в наш дом пришла его жена и решилась поговорить. Да только я ни о чем слушать не стала. Вот как сейчас вижу эту женщину: она на колени стала передо мной, плакала, просила, чтобы я отца от детей не отрывала. А я как твердокаменная: не было у меня к ней жалости.
Она закашлялась, Наташа вытерла платочком ее лицо, подала воды.
- Стали мы с твоим отцом жить – хорошо, дружно жили, он и своих детей поддерживал, алименты исправно платил. Да только жена его бывшая угасать стала, цеплялись к ней болячки одна за другой. Через три года после того, как он ушел из той семьи, его бывшая умерла. Как он просил меня, чтобы деток мы забрали! Но я как уперлась… А он, видно, очень меня любил. Деток забрали родители бывшей жены и уехали из села. У нас долго своих детей не было. Муж тосковал по своим ребятишкам. У него даже характер изменился: стал угрюмым, неразговорчивым и реже со мной о любви говорил.
- Мамочка, да что же ты так сердце свое рвешь! – воскликнула Наташа. – Вот когда тебе полегчает, тогда и расскажешь! А сейчас успокойся и отдыхай.
- Э… нет! Раз уж начала говорить, то дойду до конца, - мать почувствовала какую-то легкость в теле, говорить стало легче, дышать стало легче. Она еще подумала о том, что такое состояние, говорят, бывает незадолго перед… - Решили мы усыновить чужого ребеночка. Поехали в детский дом и выбрали девочку, тебя, Наташенька. Ты сразу приглянулась отцу, тебе было три годочка, косички у тебя были тоненькие такие, а глазки глубокие и жалостливые. Вот отец как увидел твои глазки, так сразу же и решил, что наша будешь. А через два года умер от сердечного приступа. Родня меня не особо жаловала, а родители уехали к сыну, к моему старшему брату в город. Продала я наш домик и уехала с тобой сюда, чтобы начать новую жизнь. Вот так-то, дочка! Грех на мне, грех перед той женщиной, что на коленях умоляла меня не лишать детей отца, грех перед твоим отцом, который так рано умер, разлученный с родными детьми…
В больничной палате установилась тишина. Дочь встала и отошла к окну. Мать лежала, зажмурив глаза и чувствуя биение своего сердца, которое буквально выпрыгивало из груди: бух-бух-бух… Минуты через три дочь заговорила:
- Я всю эту историю уже давно знаю, мамка! Ты упустила из виду, что есть интернет. Я давно уже переписываюсь с твоими родственниками. Ты очень хорошая мать. Люблю тебя несмотря ни на что! Никогда не чувствовала, что неродная тебе по крови. Ты самая лучшая мать на свете, и никогда, слышишь, никогда и никому я не дам тебя в обиду! – Наташа подошла к кровати, на которой лежала ее раскрасневшаяся, заплаканная мама, опустилась на колени, положила голову на грудь матери и замерла.
А мать продолжила свою печальную исповедь:
- А теперь судьба мстит и тебе, дочка, за мои грехи: тебе тоже Бог деток не дал!
Наташа приподняла голову, внимательно всматриваясь в распухшее от слез лицо матери, ласково погладила ее по слипшимся волосам и тихо так сказала:
- А я сегодня у доктора была: у меня уже шесть недель беременности. Доктор предупреждает, что она будет непростая, что беречься надо…
- Господи! – прошептала мать, ощутив соленый привкус слез. – Господи! Спаси и сохрани мою дочь и будущего внука!
© Copyright: Людмила Дудка, 2015
Свидетельство о публикации №215081101533
Свидетельство о публикации №115081107778