Великому Бунину. В поле
Вокруг меня, куда ни кинь взгляд –
колосистые ржи, овсы, а в них, в густой чаще склонённых стеблей, –
затаённая жизнь перепелов. Сейчас они ещё молчат
да и всё молчит,
только порой загудит,
угрюмо зажужжит запутавшийся в колосьях хлебный рыжий жучок.
Я освобождаю его и с жадностью, с удивленьем разглядываю, но – молчок:
что это такое, кто он, этот рыжий жук,
где он живёт, куда и зачем летел, что он думает и чувствует, кому он друг?
Он сердит, серьёзен: возится в пальцах,
шуршит жёсткими надкрыльями, из-под которых выпущено что-то тончайшее, палевое, –
и вдруг щитки этих надкрылий разделяются, раскрываются,
палевое тоже распускается –
и как изящно (!) -
жук подымается в воздух, гудя уже с удовольствием, с облегчением, но...
навсегда покидает меня с победным торжеством,
теряется в небе, обогащая меня новым чувством:
затихают жужжащие звуки,
оставляя во мне грусть разлуки...
–––––––––
Иван Бунин. Жизнь Арсеньева.
КНИГА ПЕРВАЯ. (Отрывок.)
Вокруг меня, куда ни кинь взгляд, колосистые ржи, овсы, а в них, в густой чаще склоненных стеблей, – затаенная жизнь перепелов. Сейчас они еще молчат да и все молчит, только порой загудит, угрюмо зажужжит запутавшийся в колосьях хлебный рыжий жучок. Я освобождаю его и с жадностью, с удивленьем разглядываю: что это такое, кто он, этот рыжий жук, где он живет, куда и зачем летел, что он думает и чувствует? Он сердит, серьезен: возится в пальцах, шуршит жесткими надкрыльями, из-под которых выпущено что-то тончайшее, палевое, – и вдруг щитки этих надкрылий разделяются, раскрываются, палевое тоже распускается, -- и как изящно! – и жук подымается в воздух, гудя уже с удовольствием, с облегчением, и навсегда покидает меня, теряется в небе, обогащая меня новым чувством: оставляя во мне грусть разлуки...
Свидетельство о публикации №115080408670