Постмодернизм и другие

Иногда меня упрекают в том, что я использую для описания  нашей незамысловатой реальности что-то чересчур замысловатое. Например, постмодернизм. «Ну где мы, а где этот постмодернизм?» — спрашивают меня иногда. И сетуют на то, что я слишком далеко ухожу от конкретной политики: «Постмодернизм, контристорический субъект, метафизика, тудыть ее растудыть...»

Други мои! Я занимаюсь политикой (а также аналитикой, политологией и так далее) уже почти 30 лет. И далеко не сразу я начал настойчиво говорить о постмодернизме и прочих «замысловатостях».

Говорить о них я начал только потому, что суть процессов ускользает, если ты используешь простой и незатейливый аппарат — марксистский или иной. Назвав марксистский аппарат простым и незатейливым, я никоим образом не хочу дискредитировать Маркса.

Прежде всего, считаю необходимым во всеуслышание заявить, что если с помощью простого и незатейливого аппарата можно описывать происходящее, то так и надо делать. И это не только я так считаю. Ровно это самое утверждал английский дядечка по фамилии Оккам, говоривший, что не надо умножать сущности.

Далее, считаю необходимым заявить, что Маркс — гений. Что Маркс сам говорил о себе, что он не марксист. Что это действительно так. Что он на несколько порядков сложнее всех, кто себя именует марксистами.

И наконец, ситуация у нас сейчас такова, что я выясню отношения с марксизмом и марксистами когда-нибудь потом. А сейчас расскажу читателю о том, как именно «уделали» Путина, произнесшего определенную речь. И почему нельзя понять ни того, как уделали, ни того, кто уделал, не введя в оборот постмодернистский аппарат, о котором так внятно и содержательно рассказывает читателю мой соратник товарищ Бялый.

Мне почему-то кажется, что размышления Юрия Вульфовича о постмодернизме читают в основном гуманитарии, успевшие ознакомиться с работами Дерриды, Гваттари, Делеза и других. А поскольку постмодернисты разговаривают на сознательно запутанной «фене», то прочтения этих авторов категорически недостаточно для понимания сути постмодернизма. Более того, я знаю людей, которые начитались постмодернистской фигни и стали обсуждать ее на языке постмодернизма. Что абсолютно недопустимо. Ибо постмодернизм рассказывает нечто определенным образом не для того, чтобы раскрыть свою суть, а также суть того, что его интересует. Он рассказывает нечто определенным образом для того, чтобы одни просто ничего не поняли и, разобидевшись, послали постмодернизм куда подальше. А другие — тоже ничего не поняв — заразились постмодернистским лингвистическим, семантическим и иным вирусом. По мне, так лучше бы они заразились сифилисом: и вылечить легче, и последствия не такие тяжелые.

Я не шучу, читатель. Всё, увы, и впрямь, обстоит именно так.

Юрий Бялый первым из тех, кого я знаю, стал описывать постмодернизм, отделив его от постмодернистской «фени». Это, знаете ли, полноценная аналитическая революция. Результатом которой просто надо уметь воспользоваться для того, чтобы в полной мере оценить происходящее у нас в стране. Да и не только в стране. Но я-то сейчас буду говорить о стране. О той самой, которую я называю «зоной Ч», порожденной чудовищным перестроечным взрывом, в существенной степени имеющим постмодернистскую природу.

Но я не об этой постмодернистской природе буду говорить. О ней и о том, что с нею сопряжено, я подробно рассказал в книге «Исав и Иаков» (хилиазм, гностика, эрос, танатос, метафизика и так далее). Сейчас я сознательно буду говорить о вещах тупых и простейших. А точнее, даже наитупейших и наипростейших, но очень важных.

Я говорить об этих вещах буду и потому, что они важны, и потому, что они показательны. Их обсуждение, как мне представляется, должно окончательно развеять морок заблуждений, согласно которым постмодернизм — это что-то удивительно затейливое и не имеющее отношения к нашей незатейливой жизни.

Передо мной лежат вырезки из газет, в которых обсуждается послание президента Путина Федеральному Собранию РФ. Подчеркиваю — передо мной лежат вырезки из ВСЕХ газет, в которых это послание обсуждается. На момент, когда я это все пишу (ночь с 19 на 20 декабря 2012 года), этих вырезок 21.

Они лежат в одной папке. В другой папке столь же аккуратно, одно за другим, лежат все телевизионные высказывания, в которых кто-либо что-либо сказал о послании Путина.

Все высказывания имеют постмодернистский характер. То есть в них говорится о послании так, чтобы никто и никогда не смог понять, что именно сказал президент.

Есть несколько интеллектуалов, которые претендуют на то, чтобы изложить все затронутые Путиным основные темы. Один из таких интеллектуалов — Михаил Леонтьев.

Леонтьев осознанно перечисляет темы, затронутые Путиным. Он хорошо понимает, что сообщество лиц, высказавшихся по поводу послания Путина, разбирается с посланием примерно так, как Лева Задов, герой романа А.;Толстого «Хождение по мукам», обещал разобраться с Вадимом Рощиным: «Ну, ты, интеллигент, я с тобой сделаю то, что Содома не делала с Гоморрой...» Все сообщество, которому должно отозваться о послании Путина как угодно — комплиментарно или уничижительно — разбирается с этим посланием так, как хотел разобраться с Рощиным Лева Задов.

Что касается самого Леонтьева, то и он, тщательно перечисляя темы послания, аккуратно обходит наиболее опасные (что в случае перечисления тем просто
недопустимо).

Путин в своем послании смачно плюнул в коллективную харю столичного хомяка, выходившего на Болотную и Сахарова.

Если в ходе выборов Путин ограничился иронической ассоциацией, в которой белая лента была сравнена с презервативом (а также двусмысленным, на мой взгляд, призывом «идите ко мне, бандерлоги!»), то теперь он поступил совсем иначе. То есть настолько иначе, что дальше некуда.
Он сказал бандерлогам: «Бандерлоги, не идите ко мне, а идите куда подальше. Вы никакой не креативный класс. Вы барахло. Вы никто, и звать вас никак. Ни о чем договариваться я с вами не буду. Потому что настоящий креативный класс — это провинциальная интеллигенция».

Откройте текст выступления Путина, и вы увидите, что он сказал именно это. Это — поворотный момент, если, конечно, за словами последуют дела. То есть я-то уверен, что за словами дел не последует, но и слов таких более чем достаточно. Но если бы за словами последовали дела, то эти дела должны бы были изменить российскую политику и все остальное не просто круто, а самым кардинальным образом. Другое дело, можно ли, сказав такие слова, не совершать дел, адекватных сказанному. Но я сейчас не об этом. Кто-нибудь на это отреагировал? Ну, например, возмущенно, или как-то иначе? Никто. В том числе, между прочим, и Михаил Леонтьев.

Прошу прощения, что сие означает? То есть вы мне хотите сказать, что это ничего не означает? Понятно! Вы упрекаете меня в апелляциях к слишком затейливым вещам, а сами то ли беспробудно наивны, то ли наглейшим образом играете в наивняк.

А я вам говорю как человек, десятилетиями занимающийся политикой, что это не может ничего не означать. А напротив, должно означать нечто абсолютно конкретное и супермасштабное. Нечто такое, по отношению к чему обычный политический переворот — это детский лепет.

Я еще раз обращу внимание читателя на то, как Бялый описал основную постмодернистскую затею в №9 газеты «Суть времени». Описанное им в каком-то смысле напоминает пресловутый рассказ о том, как делается бублик: берется дырка и обмазывается тестом.

Если воспользоваться подходом Бялого, имеющем самое прямое отношение к нашей теме, данный рассказ слегка модифицируется и звучит так. Берется текст послания. Поскольку этот текст собран из кусков, его разваливают на куски. И каждый обсуждающий обсуждает один кусок. Это называется диссоциация. Но мало вырвать из послания кусок. Надо к этому куску добавить какую-нибудь свою, не имеющую к нему отношения, хрень. Разрыв на куски (диссоциация) и добавление к каждому куску определенной хрени, не имеющей отношения даже к тому, что сказано в куске (интерпретация), в сумме именуется деконструкцией. После деконструкции любой текст превращается именно в нечто гораздо более причудливое, нежели то, во что хотел превратить Рощина Лева Задов.

Особо опасные куски текста просто не обсуждаются. В этом согласованно участвует до сотни людей. Предположим, что тридцать из них это осуществляют по дури. Или по особой, так сказать, незатейливости. Но семьдесят-то других делают это не по названным мною выше причинам, а по причинам совсем иным. И эти иные причины — извините! — должны иметь абсолютно конкретный характер. И пожалуйста, не надо разговоров о ЦРУ. Во-первых, ЦРУ таких чудес творить не умеет. Во-вторых, Запад обсудил послание Путина совсем не так, как его обсуждают в России.

И наконец, помимо обсуждения по данному принципу, есть и другие экзерсисы на ту же тему. Например, экзерсис А.;Ципко, в котором Путину делается суперпредъява по причине его возмутительного и невыполнимого желания обеспечить единство нашей великой истории. И что, Ципко так упражняется по зову сердца? Понятно. Ципко, наверное, и в 2008 году по сугубо собственному желанию обвинял в преступнейшем стремлении сконструировать такое единство не только меня и Проханова, но и Виталия Третьякова.

И Проханов, и я для Ципко чужие (хотя и чужих-то без необходимости он так не облаивает). А Третьяков — это особ статья. Для того, чтобы так облаивать Третьякова, причем в крайне неудобный для Третьякова момент, нужно было получить прямое указание. Подчеркиваю — прямое. И недвусмысленное.

И не от Сванидзе же он его получал! Кто такой для него Сванидзе? Он получал такое задание от лица, которому отказать нельзя. Подчеркиваю, от конкретного лица. И что же это за лицо?

Говоря об этом лице, я, конечно же, имею в виду не тех, кто в виде всего лишь передаточного звена сообщает исполнителям, что именно надо говорить по тому или иному поводу.

Для того чтобы стать таким передаточным звеном, нужна пассионарность. Путин обсудил ее в послании, не правда ли? Ну, и я туда же. Только вот пассионарность — это Гумилев, который в узком кругу по ее поводу потешался. А вот пассионарии или пассионария... Пушкин считал Марину Мнишек своего рода пассионарией. И говорил: «Она волнует меня, как страсть». Я не хочу сказать, что Наталья Александровна Тимакова волнует меня, как страсть. Ни боже мой. Но я твердо знаю, что она своего рода пассионария. А других таких в элите просто не существует. Но Тимакова не имеет ни достаточного авторитета, ни необходимых для подобного начинания особых отношений сразу со многими. Она может быть приводным ремнем и не более того. Но уж никак не двигателем.

Мне справедливо возразят, что тупой высокостатусный дядя будет вырывать из послания наиболее ему знакомую тему (то бишь «фильтровать базар») и говорить ни к селу ни к городу заученные слова, ничего не зная о постмодернистской декомпозиции. Согласен. Но таких примерно тридцать из ста. А остальные семьдесят? Не готов утверждать, что все эти семьдесят получили авторитетнейшую для них рекомендацию реагировать на послание постмодернистским, так сказать, способом. Но человек сорок, как минимум, такую рекомендацию получили. Ибо в противном случае они потешили бы свое интеллектуальное эго. А вместе этого...

Что обсуждает Е.;М.;Примаков на целой полосе «Российской газеты»? Неолиберализм... Нормальный либерализм... Индикативное планирование... Директивное планирование... Приватизацию... Остается и место для воспоминаний о своей деятельности. Для вас в этом нет странности? А для меня есть. Но если бы речь шла об одном Примакове, это можно было бы назвать флуктуацией (случайным выбросом). А когда таких флуктуаций одновременно происходит более тридцати (а в обсуждаемом мною случае их намного более тридцати), то это не флуктуации.

Ну, так что? Имеет постмодернизм отношение к нашей суперактуальной политике или нет? Если вы и теперь считаете, что нет, то... То я в дальнейшем буду приводить все новые и новые аргументы.