Большевистский патриотизм

Солженицын никогда не предъявлял к себе самому тех моральных претензий, которые он предъявлял окружающим, и, прежде всего, «растреклятой КПСС». Но особую моральную уступчивость он проявил в конце своей жизни по вопросу о Феврале. Солженицын «простил» февралистов, проявивших позорную несостоятельность во всем, что касается действительного отстаивания целостности российского государства. Сделав это, он сам беспощадно раскрыл подлинное содержание своего псевдопатриотического антибольшевизма.

Многие до сих пор не понимают, что наш враг придает вопросу о Феврале решающее значение. Потому что февральская смута и перестройка — это близнецы. Урок Февраля состоит в том, что для английской, французской, немецкой, американской и иной буржуазии (вплоть до китайской) государственность является огромной ценностью, а для российской буржуазии — это, что называется, «хэ, тьфу!». Так это было в 1917 году. И то же самое имеет место теперь. Потому-то врагу и нужно, чтобы у нас восхваляли Февраль и проклинали Октябрь.

В отличие от победившей в Феврале буржуазии, для большевиков государство было огромной ценностью. Утверждается, что оно было огромной ценностью только для Сталина и так называемых национал-большевиков. Но так ли это? Утверждается, что Ленин, отвергнув «план автономизации» Сталина, поступил антипатриотично, сделав СССР заведомо ущербным государством. На каких фактах базируются подобные утверждения?

Конечно, большевики относились к советскому государству, как к инструменту осуществления своего большого проекта. Но разве Третий Рим не был в чем-то сходным большим проектом, равно как и имперский проект Петра? Можно ли сохранить великое государство, аннулировав великий проект? В 1991 году мы убедились — нельзя.

Конечно, именно Сталин завершил формирование особого большевистского патриотизма, особой большевистской державности. Кстати, еще в марте 1918 года он заявил, что на первом этапе революции принудительный царский унитаризм сменится добровольным федерализмом. Но на следующих этапах федерализм уступит место унитаризму. Тем самым федерализму в России суждено сыграть переходную роль — к будущему социалистическому унитаризму.

Но подлинный источник большевистского патриотизма, большевистской державности — якобинофильство. Все большевики считали себя продолжателями великого дела якобинцев. Они молились на якобинцев, учились у них. А якобинцы — это яростные державники и патриоты.

Но одно дело — патриотизм и державность революционера, воюющего с царизмом, противопоставляющим его патриотизму и его державности свой патриотизм и свою державность, а другое...

Воюешь ты, воюешь... Бац — Февральская революция. И держава начинает разваливаться у тебя на глазах. А ведь ты (под этим «ты» мы имеем в виду не только Сталина, но и всех большевиков) всегда сопоставлял себя с якобинцами. А как вели себя якобинцы, когда распалось их великое царство, оно же французская монархия? Они ведь не только гильотинировали монархов и «старорежимную нечисть». Они ведь и сепаратистов карали яростно! В отличие от Гусинских, Чубайсов и т.;п. А также от февралистов.

Якобинцы сказали своим революционным союзникам: «Будь ты хоть сто раз революционер, но если ты не патриот и не державник, то дорога тебе на плаху. Это в лучшем случае. А уж там не обессудь, как получится». Сепаратистов — причем не только ориентированных на восстановление монархии, но и иных — якобинцы топили, поднимали на штыки и так далее. И дело тут не в эксцессах, а в сути такого явления, как это самое якобинство.

Ну, и какими же глазами должны были смотреть большевики, непрерывно повторявшие, что они последователи якобинцев, на то, что выделывало Временное правительство, фактически санкционируя распад Великой России?

К октябрю 1917 года этот распад состоялся. Вскоре вслед за этим началась гражданская война. Монархисты окончательно опозорились тем, что нашли общий язык с февралистами. В сущности, на этом и основано белогвардейство.

Белогвардейцы — это отнюдь не монархисты. Это в лучшем случае «непредрешенцы», то есть представители политических сил, считавших, что народ сам должен принять ту или иную форму правления на Учредительном собрании. А в худшем случае — либералы, очень похожие на наших нынешних либероидов.

Никакой великодержавной страсти у белогвардейцев не было. Они могли, облачаясь в тогу государственности, проклинать большевистские антигосударственные деяния. Но это была лишь пропаганда или, как сказали бы сейчас, «чистой воды пиар». Белогвардейцы достаточно быстро поняли, что к чему. Они поняли, что вернуться в свои поместья и на свои заводы и фабрики (а также в свои многокомнатные квартиры и дворцы) они могут только в обозе Антанты или в немецком обозе. И, в сущности, им было наплевать, в чьем именно обозе возвращаться в потерянное личное благополучие. Никакой крупной идеи у них не было и быть не могло. Безыдейность — вот в чем роковая черта всего, что связано с Февралем. А значит, и с таким его порождением, как белогвардейцы (они же белые, беляки и так далее).

Что же касается большевиков, то их моральная и духовная укорененность в якобинстве требовала совершенно другого. Якобинцы воевали против Антанты своего времени. Против всех внешних врагов, ополчившихся на их революционное отечество. Пруссия и Австрия, Великобритания и Россия были для них одинаково враждебны, поскольку посягали на революционное отечество. Якобинство — это державность и патриотизм. Кстати, воевавшие с якобинцами жирондисты, эти умеренные революционеры, оказавшиеся в 1793 году жертвами своей умеренности, тоже в большей части своей были державниками и патриотами. И потому отказывались принять британскую или любую иную иноземную помощь. Согласитесь, есть разница между ними и нынешними «оранжевыми» революционерами, готовыми принять любую помощь и не брезгующими ничем.

Если бы в феврале 1917 года, а также в последующие месяцы наша буржуазия проявила хотя бы пять процентов той исторической державной и патриотической страсти, целеустремленности, деловитости, которую проявили не только якобинцы, но и жирондисты, история ХХ века выглядела бы иначе. Но, увы, буржуазные февралисты либо содействовали государственному распаду, либо наблюдали за ним, разводя руками. Безволие, безынициативность, неспособность сопротивляться течению, несущему в бездну безгосударственности — вот что такое наши февралисты. А значит, и наши белогвардейцы.

Отсутствие великой идеи (королевской идеи, как говорил герой драмы Ибсена «Борьба за престол»), готовность ради победы над внутренним врагом заключить союз с внешними врагами, очевидным образом добивающимися распада России, — вот что наличествовало тогда. Хотя, казалось бы, наш буржуазный класс той эпохи не был «классом Ч». В последние 25 лет воспроизводится всё то же самое, но помноженное на «Ч». То есть основанное на сладострастной низости и какой-то особой ненависти ко всему, что связано с державностью и патриотизмом.

Возникшая в последнее десятилетие мода на патриотическую риторику не только не скрывает, но скорее подчеркивает суть происходящего. На вопрос о том, где были в 1917 году державность, патриотизм, приверженность великой идее, история дала однозначный ответ. Все это обитало тогда только на территории того, что именуется большевизмом.

Не считаться с фактом распада великого российского государства большевики не могли. Они пришли к власти тогда, когда этот распад уже состоялся. Да и когда, собственно говоря, они пришли к власти? Ведь не в октябре же 1917 года! Несколько лет большевики вели яростную гражданскую войну. Думали ли они тогда о государстве, сражаясь не на жизнь, а на смерть с классовыми врагами и их иноземными покровителями? Да, думали!

Уже в середине 1919 года заместитель председателя Реввоенсовета республики Эфраим Склянский выступил с идеей восстановления большой России. Склянский был, безусловно, креатурой Троцкого. Правой, так сказать, рукой Льва Давыдовича. Но это лишь говорит о том, что в вопросе о государстве якобинский подход (можно было бы даже назвать его «якобинским кодом большевизма») исповедовали не только Ленин и Сталин, но и Троцкий сотоварищи. В этом вопросе они были едины.

Да, именно едины, поскольку предложение Склянского состояло в том, чтобы не просто объединить все независимые советские республики в единое государство. Склянский предложил осуществить это объединение на основах автономизации. То есть за счет включения независимых советских республик в РСФСР на правах автономий.

Говоря о необходимости ввести все историко-идеологические дискуссии в рамки неумолимой исторической фактологии, мы имеем в виду, в том числе, и фактологию, касающуюся широко обсуждающегося до сих пор «плана автономизации». Нет никакого желания восхвалять Троцкого как историческую фигуру. Тем более что реальный Троцкий и апеллирующий к нему троцкизм (а также неотроцкизм) — явления принципиально разные. Троцкизм и неотроцкизм лишены страсти по великому государству вообще. И уж тем более по великому государству как средству, с помощью которого наш народ будет длить и развивать свое историческое предназначение.

Но исторические факты не должны и не могут быть принесены в жертву политической целесообразности. В противном случае мы унизим себя до предела. И тогда — какое историческое предназначение?

Итак, в середине 1919 года с «планом автономизации» выступает Склянский от лица Троцкого. В самом начале 1922 года нарком иностранных дел Чичерин предлагает включить братские республики в состав РСФСР, поставив этим в трудное положение иноземные державы, намеревавшиеся разыграть противоречия между советскими республиками в ходе Генуэзской конференции. Идею Чичерина горячо поддерживает Сталин. Но понимая, что до Генуэзской конференции остается слишком мало времени, большевики на тот момент ограничиваются заключением договора о «предоставлении Российской Федерации полномочий защищать в Генуе права восьми советских республик — Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, Азербайджана, Бухарской, Хорезмской и Дальневосточной республики». Именно в этих кусках бывшей Российской империи большевикам в ходе гражданской войны удалось установить советскую власть.

Заключив этот договор в феврале 1922 года, большевики затем побеждают на Генуэзской конференции и уже к лету 1922 года создают специальную комиссию Оргбюро ЦК РКП(б) под предводительством Валериана Куйбышева. Комиссии поручено подготовить предложения по воссоединению большой России к октябрьскому пленуму 1922 года. Резолюцию по вопросу о воссоединении поручено подготовить Сталину как наркому по делам национальностей. Сталин поддерживает Чичерина и Склянского. И вот тут «план автономизации» атакуется с двух сторон. Да-да, именно с двух сторон.

Одной, наиболее известной стороной, являются грузины, назвавшие Орджоникидзе, восторженно поддержавшего «план автономизации», сталинским ишаком. Конкретно об этом сказал А.;Кобахидзе. Пощечина, которой на это ответил Орджоникидзе... Снятие;М.;С.;Окуджавы, еще одного врага Орджоникидзе и «плана автономизации», с должности секретаря ЦК КПГ... В ответ на это в отставку подает весь ЦК Компартии Грузии. Сталин как секретарь ЦК РКП(б) принимает вызов, соглашается на эту отставку и начинает формировать новый ЦК КПГ. И вот тут наносится еще один удар.

Обнаруживается, что автономиям придется придать достаточно высокий статус. И что если он будет придан, то это распространится на автономии, входящие в состав РСФСР. Обнаруживается также, что грузины не просто упражняются на тему о том, кто именно является сталинским ишаком, но и требуют себе конфедеративного статуса...

Вам это ничего не напоминает? А ведь фактически речь идет о повторении всего того, что происходило в ходе поединка Горбачева и Ельцина. Либо развал РСФСР и хлипкое увязывание распавшейся малой России с какими-то остатками большой России. Либо обособление малой России.

Что реально помешало в 1922 году аналогичному развитию событий? Якобинская страсть большевиков, наличие у них масштабнейшей накаленной идеи и гениальность тяжело больного Ленина, фактически, конечно же, разделявшего позиции Сталина, но сумевшего в 1922 году пройти между Сциллой и Харибдой. Отбив атаки конфедератов и автономистов, Ленин еще раз продемонстрировал, что политика — это искусство возможного. Будем же помнить об этом и сегодня. И остерегаться хлестких противопоставлений, противоречащих историческим фактам и неумолимой политической логике. Ленин очень ценил Сталина. Сталин бесконечно почитал Ленина.

Поздравляем всех с 90-летием СССР!