Секрет сэра Генри

Мы кончили играть и, как всегда,
Весь выигрыш по чести разделили:
Всем поровну. Мы никогда,
Поэтому, здесь карты не крапили.
Так было тут заведено,
И это правило все в клубе соблюдали.
Здесь был Эдем, а не простое дно,
Здесь без охраны „боги“ отдыхали.
Нам не хотелось уходить —
В мужской компании не тесно.
Мы были молоды, нам так хотелось жить,
Нам улыбались женщины и это было лестно.
И в мягких креслах развалясь,
Мы закурили толстые сигары.
Мы наслаждались, музыка лилась:
По залу медленно вальсировали пары,
И постепенно разговор зашёл
О женщинах и о семейном браке.
«О нет, друзья! Я смерть бы предпочел
Семейной жизни. Лучше жить в бараке,
В казарме, в кубрике, но только без жены.
Делить свободу с кем-то невозможно,
А без неё мы счастья лишены.
И что за жизнь, где всё неискренно и ложно, —
Сказал один из нас, уже не помню кто.—
Вы счастья в браке не найдёте.
Я не поверю ни за что,
Что вы свободе глупость предпочтёте.
И мы не женимся, нас женят на себе.
Нам только кажется, что жен мы выбираем,
Мы, словно птицы, в сети попадаем,
Не помышляя даже о борьбе.
Но если откровенно говорить,
А говорим мы все предельно откровенно,
Я должен вас предупредить,
Что есть тут исключения, наверно.
Сэр Генри, например. Уж тридцать лет
Сэр Генри вводит нас в недоуменье,
Но тут, мне кажется, какой-то есть секрет.
А чем ещё нам объяснить такое увлеченье!
Его семья всем служит образцом.
Его супруга — образец для подражанья.
Сэр Генри не жалеет ни о чем,
Найдя себе такой предмет для обожанья.
       У всех в семье семейный есть „скелет“,
И мы его от всех скрываем,
Боясь, чтоб он не стал источником семейных бед,
И зачастую в крайности впадаем.
Но тут как раз наоборот —
Секрет-то есть, но он весьма удачный.
Сэр Генри, видимо, прекрасный сделав ход,
Решил задачу счастья жизни брачной“.
         Сэр Генри, как всегда, дремал.
Но все мы знали — слышит он прекрасно.
Он очень часто спор наш прерывал,
Бросая реплику, причём всегда удачно.
Сигара выпала из старых рук,
Сэр Генри наклонился, опуская руку:
«Ну что ж, друзья, ваш очень старый друг
Готов вас посвятить в труднейшую науку,
Как жён строптивых к счастью приобщить,
Как в них вселять любовь и уваженье,
Очаг семейный создавать
Так, чтобы не было в нём признаков сомненья,—
Сказал сэр Генри, посмотрев на нас.—
Желаете? Тогда готовьтесь слушать.
Внимательно. Я должен через час
Пойти домой, свою диету кушать.
Была моя невеста божеством,
Чудесным ангелом, притом игривым,
И я её с великим торжеством
Повёл венчаться, чтобы стать счастливым.
Ужасным был, скажу вам, этот день —
Мы словно перед Богом провинились:
Дождь лил с утра и, грустная как тень,
Моя невеста целый день молилась.
К нам в церковь съехалась известнейшая знать
Обряд обставлен был торжественно и пышно,
А мне хотелось плакать и кричать,
Что это всё ненужно и излишне.
Хотел я лишь одно — туда где тишина,
Где можно ото всех уединиться,
И чтоб со мной была моя жена,
Чтоб можно было ею насладиться.
А милая моя была возбуждена —
Ей нравился процесс венчанья
Она была, конечно, влюблена,
Но не настолько, чтоб томиться ожиданьем.
Из церкви ехала она уже женой.
В карете, подарённой в день помолвки,
И тройка рысаков везла её домой —
Бесценные, для тех времён, подарки.
Дорогу от дождя изрядно развезло,
Колеса вязли в слякоти и грязи.
Карету дергало на кочках и трясло —
Разверзлись в небесах божественные хляби.
И тут споткнулся наш чудесный коренник.
Я вздрогнул и к жене нагнулся,
Затем к лицу её приник
И, как бы насмехаясь, улыбнулся.
Затем ей пальцем погрозил,
Промолвил: „Это — раз“ — и отшатнулся.
И тут, друзья мои, я с нею не шутил
И сам задуманному втайне ужаснулся.
Жена, конечно, ничего не поняла,
Да что тут понимать-то было —
Дурил её супруг-верзила,
Не то от радости, не то со зла.
Так ехали мы молча с полчаса.
Дождь лил, нам скучно стало.
Я спать хотел, слипалися глаза,
Завеса из воды карету обнимала.
И тут споткнулся снова коренник.
„А это — два, — сказал жене я строго,—
И помни, милая, что в этот миг
Не стоит помощи просить у Бога.
Всё бесполезно, конь твой обречён.
Виною может быть подкова,
Но вероятнее всего, что болен он.
Боюсь, что он споткнётся снова“.
Но милой жёнушке всё было недосуг.
Она была, уже была супругой!
А тут ей предлагают вдруг
Кобылою заняться и её обслугой
Она махнула на меня рукой,
Прикрыла рот, потом зевнула.
Не знал тогда я, глупый и пустой,
Что рядом не жена, а хищная акула.
    Всему виной был длинный гвоздь
В подкове лошади, и коренник споткнулся.
В последний раз. Мне это удалось
Потом узнать и я не удивился.
„А это — три! Ну что ж, судьба!—
Сказал жене я очень громко,—
А может чья-то ворожба.
Но сделана, скажу я, тонко“.
Я тростью постучал в окно,
Карета тотчас же остановилась.
Я вылез, вскрыл карете дно —
Там сумка с пистолетами хранилась.
Я вынул пистолет и взвёл курок.
Наш коренник меня ждал терпеливо.
Что было делать? Дать урок
Я должен был, причем, весьма учтиво.
Я в ухо выстрелил кореннику.
Он рухнул, бедный мой красавец,
И так лежать остался на боку.
Я виноват. Я перед ним — мерзавец.
О, Господи! Что тут с женою началось!
Передо мной была акула.
Как выстоять тогда мне удалось?!
Наверно потому, что не было там стула...
„Ты варвар, кровопийца, ты бандит!—
Жена кричала, воздух сотрясая.—
Конь мой был, мой, и как теперь мне жить,
В тебе мужчину презирая.
Мой дед коней мне подарил,
Коней, карету, это же подарок!
Своё достоинство ты, варвар, уронил,
Убив коня. Ты на эффекты падок!“
„С меня довольно, — тут подумал я,—
Концерт окончен, милая подруга.
Пора полней тебе узнать меня,
А то понадобится и тебе подобная услуга“.
Я подошёл к жене и взял за локоток.
„Я говорю Вам — раз! — сказал я, багровея,—
В карету, живо, мой седок.
И помните: вся ваша жизнь — моя затея!“.
С тех прошло уж тридцать лет,
И жизнь моя — одно блаженство.
Не произнёс я даже „два!“, тому причины нет,
Жена же у меня, поверьте, совершенство».