Дед иван и внук Ванюшка

               
              Дед Иван лежал на кровати, положив ногу на ногу, в неизменных галифе и до блеска начищенных  кирзачах. И улыбался хитро в седые усы. Он вспоминал, как невестка сегодня хвостом возле него крутила, и вежливо разговаривала, спросила о здоровье, на что Иван по обыкновению усмехнулся, и откусив очередной кусок утренней булки с маслом, и припив его крепким сладким чаем, ответил-
- Не дождесся.
Невестка зыркнула, даже что-  то хотела ответить, но смолчала. И вопрос теперь задала в лоб
- Папа, у вас скоро юбилей. Что вам купить в подарок?
       Дед Иван усмехнулся. Он помнит, что у него скоро юбилей. И, сколько лет ему исполнится через две недели, тоже помнит. 95 ему будет. И день рождения и юбилеи уже давно его не радуют. Но вслух ответил
- Подарок говоришь? Али сама не знаешь?
- Сама не знаю, поэтому у вас спрашиваю.- сказала невестка Людка, и попыталась тряпкой смести со стола крошки от хлеба.
- Не трожь – Дед отвел руку Людмилы с тряпкой.
- Я еще не поел. И демонстративно смел все крошки рукой, потом подставил под край стола ладошку, в нее смел крошки, посмотрел,  видит ли Людмила и, убедившись, что видит отправил крошки в рот.
     Так было довольно часто. Дед знал, что сноху Людку это очень раздражало. Поэтому продолжал сметать крошки в ладонь, а потом отправлять их в рот. Людмилу, жену  младшего сына раздражало многое. Дед Иван  был громкий, высокий, худой, носил длинные висячие усы, был глуховат с войны после контузии, а еще носил  галифе и начищенные кирзовые сапоги. Круглогодично. Вот такая была у него жизненная позиция.
И, как бы Людмила не билась с этими привычками деда, она не одержала не одной победы. То есть совсем не одной. Он носил галифе, сметал крошки со стола, каждый день начищал в коридоре хромовые сапоги гуталином, заправлял рубаху в галифе, потом ремень с военной пряжкой со звездой, и, выбритый, и начищенный начинал свой день.
Кроме этого дед курил. Исключительно Беломор - Канал, исключительно в своей комнате, а не на лоджии. Единственная уступка деда Людке  была в том, что он согласился открывать форточку, и не курить в постеле. Но и эта уступка была такой, необязательной для ее  исполнения.
А сейчас Людка спрашивает, что ему купить на день рождения.
Дед Иван встал, выпрямился на высоту своего роста, и Людкина голова оказалась у него на уровне груди. Да, мелковата невестка, в который раз подумал Иван. Не пара она сыну, вот совсем не пара. Ну, что теперь говорить. Теперь об этом и думать не надо.
- Я скажу. А ты купи обязательно. Галифе новые. Только чтобы по размеру были, и по длине не ошибись.
Людка только что не зашипела от злости.
- Дались вам папа эти галифе. Их и в продаже то уже нет. Не носит их никто.
- А ты найди. Если я ношу, значит, они должны быть. Постарайся- снова усмехнулся дед, юбилей у меня все таки.
Пререкаться Людка с ним не стала. Ни пользы, ни времени  у нее на это на это не было. Она крикнула деду
- Папа, я ухожу, газ не включайте. На плите все горячее, и убежала на работу, громко хлопнув дверью.
  Дед остался один. Не совсем один. Дед остался в квартире со своим котом. Кот был старый, толстый, обычного кошачьего дворянского сословия. А  еще он был  ленив, и отличался тем, что очень любил в своей кошачьей жизни двух людей- деда Ивана старшего и Ивана младшего. Любовь свою он выражал громким мурлыканием, позволением себя гладить, и иногда сам, по своей воле мог запрыгнуть на колени, преданно глядя своими рыжими глазищами.
 Дед Иван  любил это время, когда он оставался совсем с Борманом и все уходили по своим делам. . Он не спеша закурил, поставил пепельницу на стул рядом с кроватью, и стал думать. Мысли деда Ивана неспешно перемещались по отделам памяти и времени.
       Он очень хорошо помнил войну. В деталях. С именами, фамилиями, названиями, датами, событиями, горем, радостью. Он помнил все. Особенно часто последнее время стали вспоминаться ему однополчане. Он видел их, мало того, он говорил с ними. Рассказывал, что сейчас происходит здесь, а они как то загадочно говорили, что у них все хорошо, у них любовь и счастье.  Дед Иван радовался, что у них все хорошо. И хотел туда, к ним, чтобы как там бок о бок. Однополчан было много, слишком много. Дед видел, как стоят они рядами, и конца этим рядам нет. И он уже вставал, чтобы присоединиться к ним,  чтобы со своими, с теми, кто его понимает…., но они вдруг начинали таять а его лучший друг и товарищ Серега , который подорвался на мине почти в самом конце войны оставался один. Он говорил деду
- Я пойду Иван. Ты не торопись. Я тебя дождусь.
И Иван очнувшись понимал, что он то ли спит, и видит сон, то ли видит все наяву, и протягивает руки туда, где только что стоял Серега, и уже никого не было….
Иван покурил, выбросил в унитаз окурок, вымыл пепельницу и снова лег.
               Он вспоминал жену Наталью, родную деревню. Просторы деревенских  полей, лай собак, утреннее мычание коров, сеновал…..о, с сеновалом у него были связаны самые разные приятные воспоминания. И Наталья не раз подставляла лестницу, чтобы застукать Ивана в самый ответственный момент. Но Иван был сержант, да еще хоть и бывший, но разведчик. А разведка, она брат не дремлет.
               А три года назад  Наталья померла. Хоть была много моложе Ивана. Сердце ночью остановилось. Вот такие дела. И остался дед Иван один. Скотины у них уже давно не было. Только коза Люська да кот Борман. Дед лето кое как один пережил, а на зиму  дети стали его в город звать. Была у него дочка средняя, да два сына. Козу соседке продали, Бормана он с собой взял ( это было одно из условий переезда) и поехал дед Иван в город. Пожил он у всех. Сначала у дочери. Месяца не прожил. Все было не по нему. Ни ученый ее муж, вежливый и въедливый мужиченко,  который читал ему лекции по правильному питанию, и вреде курению. Каждый день читал. Дед слушал, слушал, а потом забрал Бормана и уехал у старшему сыну.
Там дел прожил пол-  года. А потом сын потерял работу, сократили его. Дома стало напряженно, и его жена однажды сказала деду Ивану, что мог бы он и у младшего пожить. А то наследство не ахти какое будет, а все тяготы на их плечи легли.
 Дед в тягость быть не хотел. Так вот он и Борман оказались у младшего. И уже живет почитай два года.
 Дед снова усмехнулся. Остался он у младшего по нескольким причинам. Во первых Людке досадить. Если жена старшего сына и не скрывала, что дед ей обуза незаслуженная, то Людка скрывала. Она говорила всякие слова, выказывала радость, говорила с дедом, как с со слабоумным, или ребенком. А сама зыркала совсем стервозно. Вот Иван и злил Людку. Та злилась, но до открытого конфликта ни разу не доходило. Может, Людка и ничего, первоспиталась ? – вдруг подумал Иван. И снова усмехнулся. Но и это было не главное. Главное, что у младшенького ( Наталья его в 47 лет родила, потому был самый любимый) рос внучок и тоже Иван. Это они с Людкой в честь его, деда Ивана назвали. И так за это был дед им благодарен, что готов был простить  Людке, даже ее противный характер, и маленький рост и всякую почую невзрачность .
    Иван младший учился в школе. Комната у него была отдельная. Вставал он  рано, завтракал и убегал первым. За ним сын, а уже потом сноха Людка.
Вечером они все собирались вместе, но зловредная Людка кормила деда отдельно, и за общий стол не приглашала.  Сначала дед сердился, но потом это ему даже стало нравится. Как король. И одного его Людка обслуживает, как официантка. От этого сравнения деду всегда было весело.  А Иван младший  был мальчишкой современным, вечно куда то спешащим, ничем особо на взгляд деда не интересующимся. Правда, языки ему хорошо давались. А так….дед вздохнул.   
   Но иногда Ванюшка приходил к деду. Садился к нему на кровать, и просил рассказать ему о войне. Это были минуты высшего счастья. Дед поднимался, надевал китель, тяжелый от рядов наград, одевал его ( это был ритуал) и рассказывал. А память у Ивана, как  я уже говорила,  на военное время была просто  отменная.
 Так вот  они и жили. Не плохо, ни хорошо. А так, как  жизнь  складывалась. И еще одно не давало Ивану покоя. Вернее один случай из его прошлой боевой, военной жизни.
   Было это в Германии. В Берлине. Шел бой. Их боевой задачей был захват стратегически важного здания . Бой был жарким, пули свистели. Потери были с обеих сторон. Первый этаж был наш, потом остальные два. А потом наступила короткая передышка. И Иван вышел во внутренний дворик. Отдышаться, покурить, передохнуть.  И услышал тоненький то ли плач, то ли стон. Сначала подумал, что кошка. Огляделся, не видно. Но звук не смолкал. Он прерывался, и снова возникал. И Иван пошел на этот звук. И тут он все понял. Во дворе росло развесистое низкорослое дерево.  А под этим деревом , раскинув руки лежала вероятно раненая немка. А рядом с ней сидел мальчишка. Он подвывал, одной рукой размазвывая слезы, а другой все гладил и гладил немку  по волосам, при этом что то ей говорил, а потом снова начинал подвывать. Иван остолбенел. Потом очнулся, подбежал к матери и мальчику, чтобы  помочь, но понял, что она мертва. Давно мертва. Может быть не один день. И может быть мальчишка тоже не один день сидит возле мертвой матери, пытаясь уговорить ее встать…
  А дальше Иван не совсем понимал, что теперь делать. На вил мальчишке было года 4. Он был белобрысенький, и очень худой, глаза у него были серые, темные, а взгляд был затравленный и безысходный. Когда то чистенькая голубая рубашенка была в земле и в крови…, коленки в крови.
Увидел Ивана,  мальчишка испугался еще больше, Он попытался закрыть собой труп матери, лег на нее своим худеньким тельцем, и закрыл ручонками ее голову.  И тут Иван не выдержал. Глазам Ивана стало горячо и в носу защипало. Он взял мальчика на руки, тихо шепча ему что то ласковое, долго гладил по голове, и пытался вспомнить, есть ли у него что-  нибудь из еды в кармане.
Мальчишка перестал плакать, как то горестно по взрослому вздохнул и обнял Ивана за шею. Он нащупал в кармане сухарь  кусок сахара. И дал его малышу. Тот схватил сухарь, откусил, засунул туда же сахар, и с полным ртом закивал головой.
- Данке. Данке щен. Данке .Данке щен.
А потом они пошли по дорожке, солдат, едва отдышавшийся после боя, и маленький мальчик, только что потерявший свою мать….
Иван  отдал мальчика местной монахине, которую встретил на улице. И она его перекрестила…
Много лет прошло. Но история эта все всплывала в памяти Ивана. Все всплывала…
   У младшенького  Виктора и его Людки очень долго не было детей. Ну вот что то у них там не получалось. Ходили они по врачам разным, но ничего веселого от этого не происходило. И вот как то снится Ивану сон. Бой идет. В Берлине. Тот бой. Все снится, как тогда. Только когда он мальца той монашке отдал, она вдруг по русски сказала ему.
- Спасибо, солдат Иван. Обрадую я тебя. Внук у тебя скоро будет. Иваном нарекут. Затем перекрестила Ивана ,  и пропала. Иван тогда помнится так  сильно удивился. Она же немка. Как же она по русски то говорить могла?. А потом проснулся, понял, что это сон, и совсем успокоился. Ему война часто снилась. ….
       Но Людка забеременела….родила мальчика…и назвали его Иваном…. Вот тебе и сон.
                А потом снова и снова  Иван того  мальчонку из Берлина  вспоминал.
 Ванюшка рос худеньким, белобрысым с большими серыми глазами. И, когда пусть редко обнимал деда Ивана за шею,  то очень  уж напоминал тот бой  деду Ивану………
Дед задремал. И увидел однополчан. Они стояли нескончаемыми рядами, а впереди Серега. А рядом с ним та манашка, которой он тогда ребенка отдал.  Иван так обрадовался, хотел к ней поближе подойти, но Сергей его остановил.
- Не спеши Иван. Теперь ты все успеешь. Мы успеем.
Деду Ивану стало вдруг так хорошо, так светло на душе и так спокойно,  что он идет туда к своим однополчанам, к другу Сереге, туда, где его все свои, и где его понимают. Он улыбнулся. ……Борман громко замяукал, вышел из комнаты деда и пошел в комнату Ивана младшего……