Позднее

                Евгении         


     Сгорбленные опоры уличного освещения спят люминесцентным сном. Проспект не утихает даже ночью. Узкая асфальтовая дорожка то и дело выдергивается из-под ног, кем-то ворочающимся в кустах. Городское одиночество опоздало на последний трамвай, и теперь хлещет вино, скрываясь в остановочном павильоне.
     Я никогда еще не возвращался так поздно домой. Прямого от нее до меня не было, так что примерно половину долгого пути пришлось проделать пешком. По такому случаю даже включился в реальность, а этого со мной, помнится, давно не происходило.
     Причудливые тени выскакивают из-за каждого угла и начинают кривляться; а потом, уже за моей спиной, раздается их ехидный смех, который будто холодным лезвием чертит на коже лабиринт страха; выбраться живым из него, или хотя бы сохранившим рассудок, у меня вряд ли получится.
     Во рту стойкое послевкусие быстрорастворимого дня. Слышатся сорванные голоса редких автомобилей, страдающих сомнамбулизмом.
     Она спускалась во двор, чтобы проводить меня и ежилась у железной двери подъезда. Шорты, кофта с длинным рукавом с изображением герба университета; вздрагивающие плечи. Еле убеждаю ее вернуться в квартиру, пока я еще здесь.
     Тонкие пальцы отделяют седую прядь моих волос, приближаясь максимально, она вплетает ее в золото своих. Неотвратимое блаженство и оттого более сильная потом оторванность.
     Поворот ключа, прощание, и задержка в движении по обе стороны закрытой двери.
     Доверчивые глаза троллейбуса, монеты, оставленные на сидении возле спящего кондуктора.
     Кутаюсь на ходу в глубокую пустоту необъятного чувства и обнимаю улыбчивый мрак разделенной печали.