2009. Замыкая круг

Внутри тоннелей моих ребер ползают черви и гусеницы. Они щекочут костную ткань, и это отвратительно. Единственный способ избавиться от них был поселить внутри птичку. Она прилетела сама, и я почувствовал, как задрожали обитатели моего бренного тела, осознавая рядом врага их рода. Она пробралась вглубь моих легких, и спустя какое-то время выклевала не только мерзких паразитов, но и все живое, до которого смогла дотянуться. Я не жалел об утрате: ведь какая потрясающая тишина настала в моей грудной клетке! Это были минуты истинного блаженства. Пока меня ели черви, я постоянно слышал скрежет, они ни на секунду не переставали жевать, перемещаясь по дугам клетки через позвоночник или грудину, и это было тошнотворно. Доев ребра, они перемололи все остальное костяное нутро, что было в моем теле, перекроили его под себя, сделав остов полым и почти невесомым, и теперь единственной тяжестью, прибивавшей меня к земле оказалась птица. И вот, когда, наевшись, она запела, я понял, что не могу больше нормально и привычно жить, что я - музыкальный инструмент для бессмертного певца, который никогда не сможет выпорхнуть на волю: слишком уж сытной оказалась трапеза, слишком уж привыкла крылатая перебирать лапками струны голосовых связок. Речь моя текла в уши окружающих легко и плавно, и они думали, что это моя заслуга, думали, что я смог бы сам воспроизвести в звук подобные интонации. Вскоре я привык к этому и начал видеть мир сквозь лепет певуньи, в созвучиях этой мелодии я стал угадывать свое прошлое, настоящее и, что интереснее, будущее. Птица никогда не останавливалась, движимая божественной силой собственных потребностей, и я чувствовал себя частью этого чудесного действа, чувствовал, что необходим для некоего волшебства, таинства, которое было бы невозможным без моего участия. В птице билось мое сердце, она пела моими легкими, она сама стала врастать в меня, заполняя созданную ее маленьким клювом пустоту. И чем больше она проникала в меня, тем красивее становились трели, тем отчетливее я сам осознавал, что не могу просто ходить по земле, мне надо оторваться от этой поверхности, надо туда, ввысь, где лучше слышно ноты неба, где сама вселенная подсказывает мне, какой звук должен вылетать из моего горла. Подзвездная синь звала меня, в этом не было никакого сомнения, она обещала приют и то понимание, о котором я так мечтал, и тщетные надежды на которое давно оставили меня: люди коверкали мои слова на свой лад, ассонансы стали слишком сложными для их слуха, и я уже отчаялся быть услышанным верно. Не знаю, когда глаза мои раскрылись слишком широко и стали видеть мир прозрачным, но в какой-то момент подобных наблюдений я осознал, что если не дотянусь до облаков сию секунду, то онемею, не смогу больше петь и - исчезну. ...И тогда ноги мои интуитивно нащупали в воздухе опору, руки потянулись к солнечным лучам, хватаясь за них, как за веревки. и это была моя лучшая песня, хвала ясному небосклону и сияющей росе, исполненная любви и счастья. ...Много веков я не спускался на землю, стремясь все выше и выше, в нескончаемую даль откровений. Но в последнее время песня моя начинает требовать сил больше, чем может найтись в моем теле, я все чаще чувствую голод, который не утолить более солнечным светом и порывами свежего ветра. Я приметил в человеческом поселении девочку, с тоской и болью внимавшую жизни, и понял, что это она - та, которая накормит меня, которая станет моей возлюбленной женой. Ее нервные пальцы выдавали болезнь, гнетущую уже давно все человечество, но замечаемую лишь единицами, слишком чуткими, умеющими слышать то же самое, что и мы: весь скелет этого существа был изъеден постоянно борющимися между собой за еду жильцами. Я ни секунды не сомневался в том, что сел на пальцы и запел свою песню той, которая нуждается во мне так же, как и я - в ней.