Подружка арлекина

Она торчит, как намертво зашита, в глухонемое бархатное платье.
Но тень её так непристойно-сыто сползает вниз на лаковый паркет,
как томная улитка на закате, из-под неё вершит свой длинный след.

А было время: сумка за плечами, и шелушилась кожа на перчатках,
причмокивала грязь под каблуками, швырялся город пылью и дождём
в её провинциальные повадки. И блеск ночных витрин казался сном.

Вольтер был прав, не только силуэты одежда изменяет, но и нравы. 
А я её запомнил не одетой, и родинки, как звёзды на спине...
Как подоконник оседлав шершавый, задумчиво курила в тишине. 

И как в ногах садилась со стаканом, пугая звонким льдом дешёвый виски.
Потом нашла бумагу под диваном, в припадке смеха изгибая бровь,
там влипла прошлогодняя ириска в сонет про невзаимную любовь.

Как на полу, остывший и увядший, дремал чулок {не синий, слава богу},
разодран одержимостью вчерашней, и можно пробуждаться не спеша, 
и поцелуев свежие ожоги зализывать друг другу, чуть дыша.

Теперь надменный рот, фальшиво-алый, не нарушает видимых дистанций.
Но на вопрос о счастье промолчала, не выманить из этой скорлупы, 
не раскрошить окаменелый панцирь, и даже жесты сдержанно-скупы.

Её поклонник – старый, но богатый. {Не важно? Ты не этого хотела?} 
Колючий, ароматный, бородатый. {Да-да, я помню слабости твои}.
Он вожделеет устричное тело, сдирая сокровенные слои.   

Когда он нож вонзил в тугое устье, глаза его накрыл стеклянный морок,
концом крутнул подчёркнуто, до хруста, {я отдалённо слышал визг и стон}, 
раскрыл, и в недра потрясённых створок упруго брызнул, выдавив лимон.

По принципам ответного рефлекса, ещё живые трепетали, обе.
На блюде, по кровавому бифштексу я тоже хладнокровно полоснул.
Как соус чили пламени подобен – так я зажёг, когда его плеснул.

А Он… мою, как будто, понял дерзость, понюхал осквернённую ракушку
и высосал. До дна. {Какая мерзость}. Она салфетки дёргала края. 
Шампанского? –  он скрипнул ей на ушко. Трактирщик, водки! – гневно крикнул я.

А дальше было всё как на картине ПикАссо ПАбло. Я – глухой предельно,
она – нема, «подружка арлекина», как символ одиночества вдвоём,
молчим и существуем параллельно. Прогнали, дверь моим тараня лбом,

меня потом какие-то… гимнасты. В сугроб свалился, «Ссу-у-каа!», проорался.
Фонарь склонился и мелькал так часто, как «девочка на шаре» надо мной,
и розовый период разливался, перетекая в грязно-голубой.