***

Исправленый вариант старого стихотворения.

В коленной чашке скомкано тепло,
сидит себе, лелеется, хиреет,
как-будто ещё есть во мне - добрее -
вот только на обеденный ушло.

Так что-то, глухо брошенное сквозь,
дотронется до высушенной ранки,
с когда-то позабывшейся изнанки
пробьется проржавелый грязный гвоздь.

Плечом заденешь раз - неощутимо,
а едкая, ехидная печаль
распустится, и ей тебя не жаль,
и сыростью потянется могильной
взъерошенной, заплаканной земли.
Так провожаешь взглядом корабли,
а сам идешь прокуренный и пыльный.

Ползет из-за зубов лиловый слог,
за "лю" недорастерзанное "щаю":
"Прощу ещё, ещё наобещаю,
пока другой покорчится у ног.."

Но голос перервется в тишину,
и в солнечном сплетении укусит,
на все четыре стороны отпустит,
хотя хотелось только на одну,
на общую, земную глубину,
где плавниками сгорблена планета,
и талое ершит под языком,
я остаюсь угрюмым дураком
в краю чужого запаха и света.

Запросится с обветрившихся губ,
смягчат изгиб запальчивые брови,
и заброди'т, заносится по кро'ви
взъерошенное, в огненном снегу.

Простят меня невышитые руки
на мягкой и ссутуленной спине -
на этой невесомой глубине
следы одни от выжженной разлуки.

И ты простишь мне - смех полупростудный
и брошенную глупость налету,
мне радость от тебя - невмоготу,
как счастье от разбившейся посуды.
Мне по тебе скучать - невмоготу.

Рисуй огни! на выщербленных реках
из линий жизни на моей руке.
И бьется голос в клюве-маяке
забывшего снять крылья человека,
и сердце бередит на сквозняке.

Прости меня, за то, что я - калека -
живу в твоем дырявом рюкзаке.