Вне сферы вциома

Рассвет живит: с вещей сползает тьма.
Взор отвращает холод обнаженья
стола, стены, пейзажа, чьи дома
вплывают в глаз сквозь лунное свеченье,
дарованное плоскостью холста,
к реальности приблизившего мнимость.
Апатия пред будущим предстать, -
как мёртвый взгляд у клавиш пианино.
С углов прямых стекает тишина.
Дрожат полы, доносят голос стены
иных миров, бегущих ото сна.
Сюжеты зреют неизменной темы.
Шуршанье, скрип, обрывки вялых фраз,
победа света, вкрадчивость смиренья
впадают в необузданный экстаз
инерции плебейского служенья,
умело запуская механизм
преодоленья внутренних барьеров,
сдающих высь скольженью дальше вниз -
к надгробию не сыгранной премьеры.
Всяк пыл - тщета: намеренья мертвы.
Лишь точек пульс в бесцветном циферблате
всё ближе к завершению главы,
где истина взойдёт в лице Пилата.
Не мир зовёт - терзают явь и долг.
Заботы, страх, амбиции, карьера.
Кредит, заём, не возвращённый долг.
Под спудом тайных побуждений сфера.
Зовут испуг, безволье, нищета,
и ладно б плоти - духа! Свет мой, духа!
Боязнь, оглядка, участь, маета
и неспособность по-иному думать.

Что, впрочем, ложь - бессмыслие вершит.
Рефлекс, инстинкт, соблазн, порок, доступность.
Богатство, блеск, успех, влиянье, шик.
Презренье, зависть, сговор, подлость, тупость.
Родство скупых. Наличье тысяч правд.
Рука в крови и злобы атмосфера.
И даже прах могил, и даже прах,
в заложниках высоких интерьеров.
Ни камня, ни распутья больше нет:
одна дорога выстлана с рожденья,
среди примет которой плач и бред.
Сектантское о подданных раденье.
И цель одна, и заданность одна:
сбыть центробежной силе остекленья
глаза, сердца, поступки, тяжесть сна,
где судят нас в потворстве преступленьям.

И всё же сыгран снова дня пролог -
касание стопою льда паласа.
Дверей, углов, картин переполох,
далёких от идиллии Парнаса.
Каприз лица под натиском воды.
Шипенье спички, трижды пролетевшей
над коробком, оставив только дым,
как скудость оставляет чванство текста.
Шаг в сторону окна. Взгляд в небеса
сквозь зреющие ритмы заоконья,
стезе которых злобны голоса
бегущих каблуков к местам прокорма.
Взгляд в небеса, - но не в залог небес:
лохмотья чувств бегут икон и фресок.
И воссиявший свет лишь мзда судьбе,
таящейся за щелью занавесок.
Среди утех пролога мутный взгляд
в пространство глуховатых междометий,
где все пути - увы! - ведут назад:
в безволием очерченную местность
пристраиванья душ под белый флаг,
оставив боль в крупнопанельных замках.
В духов, лосьонов, шмоток саркофаг
нервозно-торопливое влезанье.
Сращенье спин, локтей, гримас, страстей.
Дыханья, глаз, брезгливости, презренья.
На прочность испытание костей.
Висящего на волосе терпенья.
Продажа в рабство мыслей, воли, чувств.
Рассудка, страсти, жажды, личной ноши.
Не знающих молитвы дерзких уст -
наушникам, экранам, цифрам, кнопкам.
Расцвет лукавства, лести, лжи, игры
в ужимки, фальшь, приветливость, вниманье.
Притворный вой, подобострастный рык
по поводу деяний царских мантий.
Готовность лгать, продаться, клеветать.
Судить безвинных под благих личиной.
Чернить, "стучать", высмеивать, топтать,
боясь прорвать благополуья чирей.
Готовность стать слепым. Сомкнуть уста.
Врасти в углы. Лелеять пыль обочин.
Стерпеть, смолчать, наигранно устать
в час выбора меж дьяволом и Богом.
Стерпеть, страшась свою насытить речь
безмерностью отточий и вопросов,
которым чужды дрожь, сутулость плеч,
закон толпы, негаданная проседь.
Роль слизняка, послушника, ферзя,
способного шагать не дальше клетки.
Прыща, в угоду давящего "я"
до сферы одноразовой салфетки.

Играть, ловчить... и не спросить:"Зачем?".
Зачем, в приюте бескорыстья мира,
вплетенье жизни в паутину схем,
где суждено стать прихотью эмиров?
И где он, смысл? Неужто лишь в нужде
добычи хлеба, продолженья рода?
И только ль это держит нас в узде
греховности, предательства, порока?
Зачем оно - касание стопы
начала отчужденья и бессмыслья?
Пути, усилья плавящего в пыль.
Предъявленного на издёвку иска.
И тот ли избран путь, где ждут в конце
забытая надежда и прощенье?
Где бывший средством обратится в цель,
избавившись от доли жалкой щепки.
И кто ответит? И кому дано
владеть разгадкой разрешенья спора?
Кто в силе удержать сектантский нож?
И кто способен точку дать опоры?

Ладонь скользит по кожице ствола:
минута смысла, таинства, покоя.
Минута вне границ добра и зла.
Агония терзающего когтя
утех пролога, сладостной слюны
от предвкушенья сердца остановки
прекраснейшей из всех земных страны
с клочком пространства для одной парковки.
Скольженье, разрывающее стык
с предметностью и вымысла участьем.
И, как спасенье, - оголённый тыл...
И, как блаженство, - хрупкое молчанье.
Ладонь скользит, приподнимая взор
к игре листвы и кроны совершенству.
И, выше - в вертикальный горизонт.
И, дальше - к снисходящему пришельцу.

Принёсший свет, Он вновь несёт сюда
высокое небесное участье,
далёкое от страшного суда,
расплаты, злобы, осужденья часа.
Он также прост и бесконечно добр.
И заповедей тех же слышен голос,
где истина вобрала десять догм,
оставшихся лишь истиной изгоя.
Принёсший свет - обрёл в награду крест.
Пройдя все акты жуткого пролога,
Он, видя наперёд последний жест,
остался верен сказанному слову.
Ни меч, но мир и в этот раз за Ним
войдёт в пределы злобы и разврата.
Принёсший свет, Он также одержим
любовью напоить сердца и разум
живущих тем же смыслом - жечь и бить
любого, говорящего иное.
Две тыщи лет их бог - их праздный быт.
Их вера - жест креста у аналоя...

Всё повторится вновь в Его пути.
И медлит шаг идущий от терзанья
в душе Его: ужель на крест идти?..

"Они не ведают..."
                Он снова в угол загнан.