Я - Сирано

Я – Сирано. Мне все равно,
Кому не нравится мой профиль.
Мои хулители – Оно.
Они – любители. Я – профи.
***

К чертям собачьим политес.
давайте будем человеки.
Я буду среди вас – Кортес,
а вы вокруг меня – ацтеки.

Как говорят – «пошел процесс»,
что назовет конфликт наш вздором.
И кой-кому уже Кортес
не кажется конкистадором.

И ждет Америку прогресс,
когда она отменит вотум.
И может злобный ваш Кортес
в сердцах .. помилует кого-то.
***

Вам это нужно непременно,
чтоб автор был посовременней,
но я – и в том моя беда –
не для «сейчас», а для «всегда».
***

Тяжела моя работа
и задача нелегка –
притворяться идиотом,
чтоб косить под дурака.
***

Одни твердят мне, что я Гоголь.
Другим кажусь я Паганини.
Да, я и то, и то немного,
но что мое, то возверни мне.
***

От злости я ушами шевелю,
безвестностью обижен и унижен.
Всех, кто меня не знает, не люблю,
а тех, кто знать не хочет, ненавижу.
***

Слова мои! Желаю стать им
Слезами на глазах твоих.
Поэт – смычок. Струна – читатель.
А вместе – скрипка на двоих.
***

Хулиган ты, как ваганты
и босяк, как Бержерак.
Среди мошек – великан ты,
среди рыб – вареный рак.

На поэзии помешан,
но на поприще своем,
как бы не был ты повешен,
словно Франсуа Вийон.
***

Как только закемарю,
так вижу панораму –
сначала – часть Омара,
потом всего Хайяма.

И мы, как птичек пара,
засвищем соловьями.
Я выдам трель Омару.
Мне – посвист от Хайяма.
***

Омар Хайям – он жил у моря,
Омаров ел и пил вино.
Перечитал себя – умора!
С Хайямом я б уснул давно.
***
*) Ха – возле, ям – море (ивр.)

Евреям всюду рыли ямы.
Была везде судьба плоха им.
Вы знаете Омар Хайяма?
А он на деле – Марик Хаим.
***

Конечно же я еще не знаменит.
А я бы Хайяма вам мог заменить.
Но вам – жертвам моды, реклам холуям,
на вашем комоде престижней Хайям.
***

Просил Хайям однажды Низами
Динаров десять дать ему взаймы.
- Я б дал тебе, Омар, один динар,
Да только ты пропьешь его, Омар.
***

Просил Хайяма Низами: - Омар,
с утра меня гашишем раскумарь.
На что сказал приятелю Хайям –
ты рифму на «гашишь» отыщешь сам?
***

Привез Хайяму Жириновский
свои объедки и обноски.
Омар сказал – Саддам Хусейн,
налей воды ему в бассейн.

В карманах пусть ни драхмы нет,
не стал Хайям объедки есть.
Саддама нет. Хайяма нет.
Но Жириновский еще есть.
***

Ответь, мудрейший мне хайям,
Где мудрость прячется твоя?
- Когда осушишь свой бокал,
Найдешь в нем, что во мне искал.
***

Дай мені відповідь, Хайям,
де мудрість схована твоя?
Де з самогоном сулія –
на дні все те, що знаю я.
***

Пришлось сходить Омар Хайяму
за Харе Кришной в Пранаяму.
Вернулся (говорить грешно)
он весь обхарканный Кришной.
***

Сказал Хайям однажды Саади –
Ты, Саади, в наш садик не ходи.
***

Омар Хайям! Омар Хайям!!
А чем, скажите хуже я?
Ах, рубаи! Ох, рубаи!!
Короче их стихи мои.
***

Непристоен, насмешлив и груб,
я на всех сочиняю памфлеты.
Но, порою, к хрустальным дворцам
я бываю мечтой унесен.

Но когда среди рокота труб
вам послышится тихая флейта,
я надеюсь, что наши сердца
застучат, запоют в унисон.
***

Как с прохладой и свежестью летом
будет вам хорошо со мной.
И тепла вам прибудет и света,
если встретимся мі зимой.

В преступленьях моих соучаствуя,
заглянув в мой печальній стих,
вам прибавится смеха и света
от смешных нечастий моих.
***

Я для психологов полезен.
Ведь за стихом раскроет стих
диагноз всех моих болезней,
анализ комплексов моих.
***

Как подло обокрал я человечество:
Я выбросил свои черновики.
Господь на беспристрастном вече вечности
мои стихи заначил на века.

Дрожите, поэтические мальчики,
когда меня он вымет из заначки.
***

Печенеги, где вы, печенеги?
Кто вы – скифы, этруски, сарматы?
Как бы стих мой прошлогодним снегом
не раскис под солнцеструйным мартом.

Но, доколе речью будет русской
бить ручей, журчащий из под снега,
я избегну участи этруска
и забытой славы печенега.
***

Я трогаю руками свой компьютер.
Он кругл, как мир, и крепок, как орех.
Какой-то бог, наверное, Юпитер
его запрограммировал на грех.

Надбровье, теменная часть, затылок.
Глазницы, что пока что не пусты.
Но чудится мне меж пустых бутылок
он черепом, заброшенным в кусты.
***

Предпочитал бы я анапест.
Анапест – это что за напасть?
Писал бы только ямбом я б,
когда бы знал, что значит ямб.

Пусть я в теории не брахман
и не знаком мне амфибрахий,
В теории поднаторев,
я пользовал бы и хорей.

Не теоретик я, а практик,
но до неведомых галактик,
Дай бог, чтоб кто-то их достиг,
летит практический мой стих.
***

Мне за чьей-то спиной прятать тело нельзя.
Я к себе отношусь с пиитетом.
Знаю я – никакие на свете друзья
не прибавят мне авторитета.

Мне не надо ни славы чужой, ни мошны,
ни родства с коренными князьями.
И поэтому жалки мне те и смешны,
кто кичится своими друзьями.
***

Волнуюсь перед встречею … с собой –
с нечитанными издавна стихами.
Встречаюсь с перелистанной судьбой.
Читаю, удивляюсь и вздыхаю.

Неужто ль все придумал это я?
Да нет. Водил рукой моею кто-то,
кто мне и подсудимый и судья.
Божественно точна его Работа.

Пусть говорят, что наше ремесло
уже давно и прочно устарело.
Осталось в прошлой эре время слов.
Настанет в новой эре время дела.

Пусть говорят. Но вечно жив Судья,
сказавший, что в начале было Слово.
Еще сгодится вам моя ладья.
Еще случится взять мое весло вам.
***

Галдящая, бесполезная,
бесчисленная семья.
Из всей мировой поэзии
себе интересен Я.

Быть может и патология:
читая себя «торчал».
Талантливей по дороге
я писателей не встречал.

Но что-то зудит тревогою
и как-то нехорошо.
Быть может, не той дорогою
я, все-таки, в жизни шел?
***

Люблю свои стихи я.
Вершины не достиг,
Но таю и стихаю,
когда читаю их.

Других прочесть не прочь  я.
Иной поэт хорош.
Но … трескотня сорочья,
Но музыки – на грош.

Их нет со мною рядом.
Им ниже гнезда вить.
Вокруг темно и рад я
Для них сиять, светить.

Никто меня не учит.
Я ученик – ничей,
Но у меня певучей,
но у меня ловчей.

Должно быть это стыдно
и многих удивит –
ведь это очевидно –
зазнался индивид.

Пусть говорят – нескромность.
Ответ мой очень прост –
Вам трефность и скоромность,
а мне – Великий пост.
***

Лишь только я и Заратустра
Лишь нами блещет небосвод
Иные светят ори тускло.
Ни ДОСААФ и ни ОСВОД

Не могут хвастать нашим членством,
Ни  даже ОСОВИАХИМ                *).
Для нас блаженство – многоженство.
Мы с ним – отшельники из схим.

Но жили в разные мы веки.
Далече он, а мне еще
Не закрывало время веки
и он, поэтому, не в счет.

Астрологические дамы,
прогнозами увлечены,
пускай твердят, что Нострадамус
звезда иной величины.

Лишь только я и Заратустра.
Все остальное – нищета.
Еще какой-то Калиостро.
Но он двоим нам не чета.
***
*) Советские общественные организации

Я начинаю сеанс гипноза.
Располагайтесь в удобных позах.
Расслабьте мышцы, смягчите душу,
забыв о прошлом и о грядущем

Я начинаю сеанс гипноза.
У вас под носом цветет мимоза.
Благоуханье ее вдыхайте.
Судьбу не хайте, а отдыхайте.

Я начинаю сеанс гипноза.
У вас не ноют в душе занозы.
Чуть-чуть сарказма, немного секса.
Вы на приеме у экстрасенса.

Я начинаю сеанс гипноза.
Не обо всем же судить тверезо.
Порой приятно при посторонних
общаться с чем-то потусторонним.

Я начинаю сеанс гипноза.
Вы в эйфории. Вы под наркозом.
Не пар эфира. Не яд чефира.
Озон Зефира и зов Земфиры.

Я начинаю сеанс гипноза.
Стихами станут и быт и проза.
И после тихой такой настройки
Я буду петь вам о … Перестройке.
***

Изучил я от и до
все приемы ай-ки-до.
Дали палкой по балде –
все приемы эти где?

Перешел на шиа-цу.
Врезал деду и отцу.
Жороша ты,  шиа-ца!  –
Нет ни деда, ни отца.

Я решил заняться йогой.
С ней намного ближе к Богу.
Выдох, вдох. Потом затих
и не кончил этот стих.
***

Пусть кто-то дегустирует вино.
при всем при том зарплату получая,
а я ассенизирую дерьмо.
За чистоту природы отвечаю.

Он на плаву, а я на  самом дне.
Я пролетарий, ну, а он профессор.
Он, словно Бог, купается в вине.
А я по части водки, словно кесарь.

Но, нюхая крепленое вино,
своим я наполняюсь превосходством.
Когда бы он нюхнул мое дерьмо,
упал бы, как наклюканный по скотски.

Меня утешить может лишь одно,
что внутрь себя нельзя ему спиртного.
А я, хотя и нюхаю дерьмо,
зато с утра внутри полбанки снова.

Но равенства вовек не видеть мне,
что нынче социальным называют.
Один всю жизнь – в вине, другой – в дерьме.
Я к вашей справедливости взываю.
***

С наступлением весны
вас всегда тревожат сны
те, что манят снежными вершинами.

Что вас тянет к ним, бог весть.
Много разных мнений есть.
Высказать одно из них решили мы.

Может, есть у вас мечта
выше всех на свете стать.
Вот и снится вам в пуховых спальниках –

Влез на гору – выше стал.
Вся гора, как пьедестал.
Альпинист над нею словно памятник.

Ваш маршрут суров и крут,
легче был сизифов труд
И по чести воздают вам почести.

Но к чему же в гору лезть?
Много средств на свете есть
для проверки сил своих и прочности.

Если впрямь вы смельчаки,
для чего вами рюкзаки?
До и после объявленья гласности

скажешь людям правду вслух –
и захватывает дух
чувство ощущения опасности.

На собраньи, где все «за»,
стоит только лишь сказать,
что не «за» вы, а напротив – «против» вы –

Вот вам скалы и обрыв.
Телом землю удобрив,
вы уже на дне глубокой пропасти.

Я бы пел вам допоздна,
но пора и меру знать,
слух терзая ваш своими трелями.

Честно, не кривя душой –
в альпинисты б я пошел,
если не пошел бы в менестрели я.
***

Весна и я, картофель и конвейер.
Парами дышит теплая земля.
Навозом с ферм весенний ветер веет
и зеленеют всходами поля.

Судьба моя, конвейерная лента.
Вертись, покуда вертится, вертись.
Везешь меня которое уж лето,
чтоб сбросить где-то головою вниз.

Мне нравится твой рокот монотонный.
И вот уж не картофельную слизь
в приемный бункер ты везешь, а тонны
надежд, что не свершились, не сбылись.

Когда меня ты сбросишь с транспортера,
с надеждами моими сообща,
об этом дне не станут репортеры
в некрологах газетных сообщать.

Но та земля, которую засеют
напрасными надеждами и мной,
ах, как она весной зазеленеет!
Как будет хороша она весной!

И вновь потянет ветер с ферм навозом
и изумрудно лягут зеленя.
И вновь народ потянется в колхозы.
Невелика потеря – без меня.
***

Я – часть конвейера. Я часть.
Ах, боже мой, какое счастье –
перебирать и ощущать
себя конвейерною частью.

Не надо думать ни о чем.
Лишь стой да выбирай плевелы.
Я этим делом увлечен.
Я очарован этим делом.

Душа мятежная, уймись.
Тебя и рук своих не жаль мне.
Одна лишь пагубная мысль
производительность снижает.

Что временем не дорожил,
что прожил жизнь свою нелепо.
Куда ты подлая бежишь,
моя конвейерная лента?
***

Я выкопал колодец глубиной
в сто тысяч строф, а может быть и глубже.
Но люди воду черпают из лужи
и каторжный напрасен подвиг мой

Без пользы простоит еще чуток -
и зацветет вода в моем колодце.
И горе тем, кто из него напьется.
Смертельным станет каждый в нем глоток.
***

Копаю я рудник
вглубь своего сознанья.
Я сам в себя проник,
чтоб вывернуть изнанку.

Душа моя – Клондайк.
В нем где-то посередке,
копнуть поглубже дай,
таятся самородки.

Рудник уже глубок
и труд опасен очень.
Запрятал слитки Бог,
а я – чернорабочий

Мой долг – извлечь тот клад
из глубины наружу.
Но штык еще – и ад
в себе я обнаружу.
***

С бреднем вброд через бред пойду я.
Звезд безумия зачерпну,
со вселенной ума враждуя,
все бесспорное зачеркну.

Трезвость здравая, ты бесправна.
Наше рабство ты испокон веков.
Бред – во здравие службу правлю.
Трезвость – плачу за упокой.

Одержима моя держава.
Здравый смысл в ней, уймись скорей.
Растопчи его, злое ржанье
развевающихся ноздрей.
***

Парижем мечта меня дразнит.
Без мысли о нем я – ни дня.
Конечно, Париж – это праздник ..
который всегда без меня.
***

Мне чудится снова, покуда не сдох,
последнее слово, несбывшийся вдох.
и ужас предсмертный, где бел я, как смерть,
что всех не сумел я их переиметь.

На жизнь я в обиде – все деньги копил.
А что я в ней видел, а что я купил?
В кино – ни ногою, ни разу – в кабак,
а мой дорогой уж разменян пятак.

Напрасно заначку хранил от семьи
Пойду и потрачу все баксы свои.
Пусть буду развратник, пусть старый злодей,
пойду и растрачу весь банк на ..

На ложе Венеры его прокучу.
Потом, как фанера, в Париж полечу.
Летать над Парижем – вот кайф выше крыш.
Я, вроде, не рыж, а не лётал в Париж.

Ударенный током, в разнос я пойду,
чтоб было за что кантоваться в аду.
А рай мне не нужен. Ведь жил я в раю.
Об этом на ужин вам песню пою.
***

Что же я, когда был молод,
с полу счастья не поднял.
Директивы комсомола
с полуслова выполнял.

Не курил, не пил без меры,
душу в церкви не спасал,
а отары пионеров
на концерты выпасал.

Ах, какие нынче дамы!
Всех их съел бы за присест.
Очень жаль, что в те года мы
и не думали про секс.

И вообще такое слово
не входило в обиход.
Если жизнь начать бы снова,
я иной ей дал бы ход.

Нынче миром правит бизнес.
Брось работу и торгуй.
Замечаю с укоризной –
не торгуй – получишь ноль.

Сосунки на мерседесах,
рекетеры и ворье.
Не оправдываю здесь я
пребывание свое.

Мы ходили «за туманом»
и «за запахом тайги».             *)
Нынче названо обманом
Все, что было дорогим.

И теперь на нашу повесть
дохлых вешают собак,
а где должны быть честь и совесть –
вот такенный вырос бакс.
***
*) Из песни Ю. Кукина

«За шелестом листвы»               

Я относился к Партии прохладно.
Я не сумел в стихах ее воспеть.
А мог бы стричь купоны. Ну да ладно
Теперь и вовсе не о чем жалеть.

Потом, когда ругали ее хором,
Я мог бы влиться в дружный этот хор.
Куда смотрел? Твержу себе с укором.
А вот народ был на расправу скор.

Как все у нас умеет изменяться.
Народ потек в религию рекой.
Со всеми вместе мне бы поклоняться,
но в позвоночник словно вбили кол.

Настало время славить Украину,
брехать на москалей из-под ворот.
Готов идти на правый суд с повинной,
но из меня неважный патриот.

Ругать настало время папу с мамой.
Со всеми я слегка их поругал.
Мой друг – поэт пошел  пахать в рекламу,
А я и это дело проморгал.

Да, мне, видать, за славой не угнаться.
Подайте что ли, раскошелясь, вы.
Туда бы мне, где шелест ассигнаций,
а я опять – за шелестом листвы.
***

Еще три дня осталось до аванса.
Меня три дня обедом не кормили.
Совсем иное дело – дядя Вася,
который служит дворником в Совмине.

Справлял недавно дворник именины.
Я не видал давно такого форса.
Хочу работать дворником в Совмине.
Зачем всю жизнь я в инженерах терся.

У дяди Васи дети в "адидасе".
Жена, как незнакомка на картине.
Довольно я на свете настрадался.
Хочу работать дворником в Сомине.

В моем хозяйстве дыры и заплаты.
Одежды зимней нету и в помине.
Согласен жить я на одну зарплату,
работать только б дворником в Совмине.

Плевать ему на ценоповышенье,
его обходят  все невзгоды мимо.
На чье мне имя написать прошенье -
хочу работать дворником в Совмине.

Иной нет цели у меня отныне,
чтобы со мной здоровались министры.
Иду на штурм вакансии в Совмине,
а не вернусь – считайте коммунистом.*)
***
*) Потом исправлено:
     Чтобы работать в этом аппарате.
     А не вернусь – считайте демократом.
***

Мне помнится – я лыжи купил
и с той поры, лишь с этим в связи,
такой период вдруг наступил –
не стало в наше  городе зим.

Но стоило мне лыжи продать,
как в наших благодатных краях
внезапно стало так холодать,
как будто я попал в Верхоянск.

В трамвае, взяв билет проездной,
не озираюсь больше, как вор,
но с той поры меня стороной
обходит самый злой контролер.

Лифты со меной застрять норовят.
трамвай из-за меня сходит с рельс,
монеты жрет любой автомат
и отменяют авиарейс.

Была и есть жена у меня,
никто не варит пищу вкусней,
но не было за двадцать лет дня,
чтоб не было в разводе мы с ней.

Детей моих не пересчитать.
Любой из них красив и пригож,
но мне лишь остается мечтать,
чтоб кто-то на меня был похож.

От огорчений я постарел.
Вы видите мою седину?
Билеты вещевых лотерей
не сходятся на цифру одну.

Я стал поэтом, бедам назло.
Душа моя вовек не умрет.
Кто скажет будто мне не везло,
бессовестно и нагло соврет.
***

Опубликовано в "Известиях"
сообщение о том, что некто,
быть пожелавший неизвестным,
мир поразил покупкой века.

Ведь за "Подсолнухи" Ван-Гога,
видали этаких вы фруктов,
он дал не мало и не много,
а двадцать миллионов фунтов.

Когда б Ван-Гог, покойный ныне,
свои подсолнухи рисуя,
узнал, что за его картину
заплатят этакую сумму,

я уверяю вас, авансом
не стал просить бы он о многом.
Лишь пара шиллингов на краски
понадобилась бы Ван-Гогу.

Пусть сторублевую бумажку
я не держал в руках ни разу,
но презираю я замашки
транжир и мотов буржуазных.

Мне миллионов их не надо.
Без них я обойдусь, пожалуй.
Вот только трешка до зарплаты
сегодня мне б не помешала.

Пусть нету ни рубля в кармане,
но это ж верная примета,
что где-то ждет меня признанье,
пусть даже в мире и не этом.

Когда предстану перед Богом,
вдруг оказавшись в мире оном,
быть может песню про Ван-Гога
оценят в тридцать миллионов.
***

Судьба меня ну просто одарила –
Талант лелею, холю и ращу.
Не вышел, правда, ростом я да рылом,
Но если б вышел – было б чересчур.

Когда б я был гигант голубоглазый
и прочее мне было бы дано,
не испытал бы, знаю я, ни разу
того, что мне изведать суждено.
***

Новая морщина
у меня на роже
Что же, для мужчины
жалиться не гоже

Пусть морщины будут
на лице, как сети,
все равно добудут
рыбу сети эти.

Словят не под водку
жирную селедку,
Выудят из пены
белую сирену.

Будем петь с ней песни
о любви и спорте.
Старый конь, известно,
борозды не спортит.
***

Мое лицо устало быть красивым
и вообще оно устало быть.
И, стало быть, раз пахнет керосином,
пора квадрат на кладбище столбить.

Да, кстати, почему бы мне сегодня
(пока монеты в кошельке звенят),
не дожидаясь малахольной сводни
на кладбище местечко не занять?

Ведь долго пустовать оно не станет.
Оградой я б его огородил
и иногда с дешевыми цветами
к себе бы на могилку приходил.

Какие б мне стихи там написались
и со счастливым каждый стих концом.
Куда б девались старость и усталость.
Каким красивым стало бы лицо.
***

Мое лицо – пейзаж в горах –
Над пропастью повисший страх.

Там нос – нахальная  скала,
Там брови – два крыла орла.

Не тает на вершине снег.
А из пещеры – жуткий смех.
***

Проживал он в мансарде.
Ел в томате консервы.
Возвращаясь с концерта,
сочинял он абсурды.

Но абсурды не в моде
и мансарда сгорела.
Пара грязных тарелок.
Тараканы в комоде.

И парик грязно-белый,
и концерты – в тумане,
и консервов в томате
много лет уж не ел он.

Кто теперь он, о, Боже!
Где теперь его банджо?
Безработный на бирже
и подавшийся в бомжи.
***

По утрам, как гляну в зеркало,
мысли грустные томят.
Рожа с заспанными зенками.
И щетинист, и помят.

Эта грусть – не беспричинная.
Краше пишут мертвецов.
Вот уж новою морщиною
испоганено лицо.

На него ловить мне нечего –
очень уж измождено.
Утешает лишь, что к вечеру
чуть приятнее оно.

А, быть моет, льстит мне зрение
или сам себе я вру,
или просто освещение
прячет порчу к вечеру.
***

Сначала исключу всех остальных,
кто говорит и мыслит не по-русски
и в промежутке этом очень узком,
всех нищих, блеклых, хилых и больных

и всех богатых – им не до того.
Писал я для себя – для одного.
***

- Снимите серьги и продайте клипсы.
Сознаньем все проникнуться должны,
что в этот год нас ждет Апокалипсис, –
кликушествуют мрачно вещуны.

Не стоит предаваться пессимизму.
Не прожил мир положенных веков.
Не может мир погибнуть в катаклизме –
он не прочел еще моих стихов.
***

Когда, призвав меня к ответу,
Господь пошлет за мной гонца
и я на зов его приеду,
у врат появится швейцар.

И, полон царского величья,
он вперит взор в меня, как гвоздь.
И со швейцарским безразличьем
он им пронзит меня насквозь.

И я пойму, что я – букашка,
что не с того зашел конца,
что и на небе может каждый
смешать с дерьмом меня швейцар.

Он был при белых и при красных,
и нам пора смириться с тем,
что галуны его прекрасны
на фоне всяческих систем.

Меняйте стиль, меняйте моду,
но, без сомненья, бог и царь,
венцом останется природы
у врат поставленный швейцар.

Он жестом вялым и усталым
даст от ворот мне поворот.
Он для того у врат приставлен,
чтоб здесь не шлялся всякий сброд.

Хули и хай кого угодно,
изобличай и порицай.
не направляй лишь свой огонь на
твердыню с именем – Швейцар.

Без всяких смут и революций
живет страна Швейцария.
Заброшу песни петь и лучше
пойду служить в швейцары я.

Но без последнего куплета
у песни не было бы конца.
Трудней, чем первым стать поэтом,
добиться должности – Швейцар.

Купить дешевле пост министра.
Мне в этот рай дороги нет.
И потому, уж извините,
что не швейцар я, а поэт.
***

Мне снится сон – я – фараон,
меня зовут Тутанхамон.
Рабы ко мне со всех сторон
ползут поцеловать мой трон.

Лишь только я в ладоши хлоп-с –
ползет на животе Хеопс.
Лишь только я ногою туп –
и Нифертити – тут как тут.

Гляди, царица Ниферти,
с Хеопсом шашни не верти.
Не фараонь и не ферти,
а то тебе не пофартит.

Я – фараон Тутанхамон.
Вокруг меня сраженья звон.
То щит о меч, то меч о щит ..
Будильник на столе трещит.

Проснулся я под пенье птиц.
Вокруг меня ни жертв, ни жриц.
Не вижу раболепных лиц.
Не слышу скрипа колесниц.

И я, увы, не окружен
толпой рабов и стадом жен.
И в честь мою по всем углам
никто не курит фимиам.

Рассвет, автобус, толчея.
Посередине давки я
Стою, досматривая сон
о том, что я – Тутанхамон.

Сотрудник, кульман, насморк, грипп.
Карандаша унылый скрип.
Но что-то странное во мне
мне не дает забыть о сне.

Быть может, это только сон,
что я уже – не фараон.
И, может просто снится мне,
что я какой-то инженер.

Что я не строю пирамид,
что нет садов Семирамид,
что не хамит я, а семит,
что мне сотрудник мой хамит.

Давно проснуться я хочу.
Чертей на чертеже черчу.
Я – инженер! Какая чушь!
Пора принять холодный душ.

И вдруг мне стал не нужен душ.
Я понял все – играйте туш!
Всему виной бессмертье душ,
живущих в оболочках туш.

Тутанхамона вечный дух
в тысячелетьях не потух.
Расставшийся с одним из тел,
он вновь приюта захотел.

Не знаю – был ли он дурак,
когда он выбирал барак.
Но выбрав именно меня,
Он просто адрес поменял.

Еще при жизни мог Тутан
быть сразу в нескольких местах.
Он в этом деле был титан –
быть в миг один то тут, то там.

Теперь обязанность моя
всем доказать, что значу я
Ведь каждый встречный должен знать,
какую лицезрит он знать.

Не веря в то, что я реликт,
со мной переходя в конфликт,
в лицо мне общество твердит,
что не Тутан я, а бандит.

Что мой маниакальный бред
наносит депрессивный вред
и надо, чтоб в одну из сред
очистил я одну из сред.

Уже готов к принятью мер
какой-то милиционер.
Но мне на это наплевать,
ведь я рожден повелевать

И я кричу: – Подайте трон!
Я – фараон Тутанхамон!
Командую движенью: – Стоп!
Следы моих целуйте стоп!

Уже вокруг меня толпа.
Я ей повелеваю пасть
А мне в ответ толпа хамит,
что не хамит я, а семит,

Что фараон сказал бы: – Фу,
имея пятую графу,
что в красном паспорте моем
и бросился бы в водоем.

Но всем известно, что Хамон,
не хамством славен, а умом.
Он никого не оскорблял
из тех, кого он истреблял.

Он жен своих не ревновал,
Он их любить переставал.
Спокоен был лица овал,
когда он их четвертовал.

Гляжу взволнованно окрест –
Кареты едут – «Красный крест».
За мною, это не секрет,
я вижу едут пять карет.

Сюда! Я тут! Велик и горд!
Вы – мой торжественный эскорт.
О, мой народ, я – твой отец!
Тутанхамона – во дворец!
***

Передо мной закрыли зверь,
какие-то мерзавцы.
Во мне проснулся дикий зверь,
но оказался зайцем.
***

Как это грустно,
как это гадко –
Назвался груздем,
а был поганкой.
***