Грибной пирог, стихотворения 1991 - 2010 гг

ГРИБНОЙ  ПИРОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дебюсси. «Лунный свет»

Когда я один и ночь за окном,
и нет мне – ни дел, ни сна,
и спит, не согрета моим теплом,
в комнате дальней жена,

когда на бумагу с карандаша
жалкий сочится бред,
по капле теряет надежду душа,
а лунный сияет свет!..

Когда, обыденность переборов,
чувств нахлынет прилив,
от несовершенства сочащихся слов
руки... – стою, заломив.

Когда начинает глумиться бес:
мол, не пытайся вновь! –
прольётся в лучах с осиянных небес
флейты густая кровь...

И сквозь Пространство, подобно лучу,
голос живой потечёт.
Снова Маэстро зажжёт свечу,
вслушиваться начнёт.

Его вдохновенье наполнит мир
и снизойдёт ко мне.
Ангелы Божьи, прервав свой пир,
взор обратят к луне.

Музыка! Музыка! Чаша сия
дадена божествам.
Мне же лишь чудится – это я –               
к флейте – приник устам...               

И я не помню в сердце своём,
что есть где-то рай и ад.
Душа сливается с Естеством,
и звуки в неё летят!

Музыка! Музыка! Мой поводырь,
Вечности зов родной!
Я – часть Всего
                и Пространства ширь
пульсирует
           в такт
                со мной!

Нет ей ни времени, ни границ,
чувству предела нет!..

И музыка в душу мне с лунных ресниц
сквозь ночь проливает свет...

1993


*   *   *
Я много сделал в жизни зла,
пока доселе жил,
на бесполезные дела
потратил столько сил!
       И сути не постиг умом:
       в чём БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ.
       С друзьями, сидя за столом,
       не мог поговорить.
              И женщине, той, что была
              всегда добра со мной,
              я мало отдавал тепла –
              душа больна виной...

Я много сделал в жизни зла.
Меня съедала лень.
Благим намереньям хвала,
пока не кончен день.
       Но стыдно, стыдно и темно
       в полуночной тиши,
       что вновь не брошено зерно
       на пахоту души.

Теперь мне видится итог
всё ближе и ясней.
Я каюсь. И молюсь, чтоб Бог
продлил остаток дней.
       И страшно сознавать меж тем,
       что жизнь, как решето...

       Ах, я с ума сошёл совсем!
       Опять пишу не то!
              А мне бы выйти из угла
              и крикнуть от души:
              «Я никому не сделал зла!
              Об этом напиши!»

Что ж, строки можно изменить
и будет смысл иной.
Но я боюсь – порвётся нить
меж правдою и мной.

1994


 Уходит Киев            

«Я никогда не боялся открыто высказывать свои убеждения
при всяком удобном случае. Так повинует мне мой долг.
Однако голос отдельного человека исчезает в шумной толпе –
так было и будет всегда».
                Альберт Эйнштейн

Судьба былого нелегка
во дни чужие.
Из ныне в прошлые века
уходит Киев.

Уходит тихо, словно гость
чужого пира,
где роль невольную пришлось
играть - кумира.

Ложатся серые пласты
другой натуры
на самобытные черты
его культуры.

Печальны старые дома
без содержанья.               
И наносная кутерьма
не зрит прощанья.

Везде торгашество и срам.
И дни – химеры.
Уходит Киев – светлый храм
Любви и Веры.

А с ним уходит свет из глаз,
что жил намедни.
С Майдана слышен злобы глас,
с Печерска – бредни.

А многим кажется, что всё
ещё впервые...
Куда «свободную» несёт
толпу стихия?

Разутая, в какой поход
стопы направит
страна, покинув огород,
и кто возглавит? –

невежда? вор? иль патриот
слепой гордыни? –
какие истины сотрёт,
сметёт святыни?

...Но, я отвлёкся, господа,
пока вы немы.
Так жизнь отходит иногда
от главной темы.

Ужель вернёт её на круг
лишь хлыст Батыев?
Но страшен враг. А где же друг?
И чей же Киев?

Да, я сгущаю краски, да
я всё сгущаю
и, в чувствах, меры иногда
не ощущаю.

Так пусть слова мои умрут,
не станут вещи!
Но то и дело, видя тут
дурные вещи –

душонку ль бывшего раба
у стен Софии,
иль слыша: «Жид! Москаль! Ганьба!» –
уходит Киев...

Он видел всё, он всё познал
на этом свете,
и пеплом был, и восставал –
велик и светел,

и был открыт для всех племён –
кто входит с миром,
но не коленопреклонён
пред кирасиром.

Он в мире не премножил срам,
как Ниневия,
поскольку выстрадал и сам
грехи чужие.

Он помнит, были вороша,
как в мире оном
страдала Божия душа
в Яру со стоном...

Но, на виду у суеты
перед Майданом
опять развешаны листы
фашистским кланом.

...Безумен век! И он сгустил
любовь и муки.
Куда, Архангел Михаил,
простёр ты руки?

Владимир – нем, всё держит крест.
Молчат святые.
Им будто чудится: с небес
идёт Мессия...

Но ничего того, что ждут,
не происходит.
А дни, безумствуя, бегут,
и он уходит...

Лишь Днепр по-прежнему течёт,
не уставая,
и думает, что в нём ещё
вода живая,

и плещет волнами в бетон
почти беспечно:
«Я был – я есть для всех времён,
и буду вечно!

А вы – уйдёте навсегда,
потом – другие...»
А что же будет здесь тогда –
во дни чужие? –

когда успеют нас забыть
чужие дети,
и сами будут уходить,
и таять в Лете,

и поглотит их бездна тьмы,
и скроет заметь...
Не так ли некогда и мы
теряли память?

Так что же будет здесь, когда
уж нас не станет?
Увы, не знаем, господа.
И это ранит.

Ах, пусть я буду нехорош, –
что стих – страшилка!
И да не сгинет ни за грош
душа-сопилка!

Пусть мова ридная живёт,
проходит Спуском,
где та же Родина поёт
на вечном русском!

Пусть наши мысли – не во зло,
мы ж не чужие!
И на своей земле светло
пребудет Киев!

Надеюсь, верую, молюсь
его Природе!
Молюсь, надеюсь... И боюсь,
что он уходит.

Февраль 1994


 Воспоминания о детстве

1. Первые странствия

Сквозь обрывки сновидений,
грустной жизни кутерьму
вижу старенькие сени
в детства солнечном дому.

Может, это так казалось
мне в младенчестве тогда –
солнце в сени проливалось
через щели, как вода,

и расплёскивалось всюду,
и журчало, как ручей...
Я стоял, внимая чуду
в пыльном хаосе лучей.

И протягивал я руки
к скриплой двери: мол, пора!
Ослепительные звуки
доносились со двора.

Мама дверь приотворяла
в полдень, пахнущий весной.
Ах, как сердце замирало
перед мира глубиной!

Там я странствовал по саду
среди яблонь и малин.
Что ещё для счастья надо,
если хочешь быть один?

Вот и первый опыт к сроку:
нет свободы без конца.
Зрит всевидящее око
в спину странника с крыльца.

1994


2. *   *   *
Я, босоногий и чумазый,
несу в руках пучок травы.
День был прекрасен. Но, увы,
влетит мне дома за проказы.

Но рады кролики-друзья:
не зря сбегал из дома я!

1980-е


3. Нещасне кохання

Ти – як сонечко ясненьке,
в тебе платтячко біленьке.
Ти до мене повернулась
і чарівно посміхнулась.

Ти спитала: «Хто ти, хлопчик?»
Я сказав: «Звичайно, льотчик,
бо в мене одні турботи –
літаки і вертольоти!

Я без діла не сумую,
їх у зошиті малюю.
Хочеш льотчицею стати? –
будем разом малювати!»

Опустивши долу очі,
ти погодилась охоче.
І тоді я здогадався,
що в тебе я закохався.

Я радію, ти радієш!
Це любов! – ти розумієш.
І літають літаками
сторінки за сторінками!

Раптом вчителька з’явилась
та над нами нахилилась!
І чорнило, і чорнило
ти на платтячко розлила…

Так нежданою бідою
ми розлучені з тобою.
Перший клас! А вже страждання
від нещасного кохання…

1991


4. В России

Я впервые в российской глубинке,
занесён из древлянской страны.
Вся деревня сошлась по старинке,
смотрит, судит со стороны.

...Про нелёгкое мамино детство
за столом вспоминает родня.
Так мне дарится память в наследство
вместо плуга, избы и коня.

Мне ещё ожидать с неба манны.
Только чувства уже смятены.
Там – деревня была Тараканы.
Вон – пустые стоят Крысаны.

...Мама к старой берёзе припала:
«Здесь когда-то стояла изба,
где мы жили. Потом разбросала
нас по белому свету судьба».

...За оградой в полуденном солнце
млеют травы, колышется зной.
Я распахиваю оконце
и бегу по земле родной.

Где-то там, за лугами, Вятка,
утомлённо гудит пароход.
Мне легла на колени тетрадка,
и десятый исполнился год.

Я наивен. Но, к этому краю
сопричастием осенён.
И как будто уже ощущаю
связь таинственную времён.

1994



*   *   *
Улетел мой птенчик желторотый
в дальние и тёплые края.
Там во сне он спрашивает: «Кто ты?».
Здесь я отвечаю: «Это я».

Но ему неведомо участье
под своей наивною звездой.
У него своё на свете счастье…
Счастье-то своё. Но птенчик – мой.

1994


*   *   *
У меня нет денег.
Замыслы не те.
А душе вина надо бы.
Что ж – в голодном теле,
да не в суете,
и не во плену жадобы.

В суете удачу
стоит ли искать?
Лучше в уголке сяду я.
Ни о чём не плачу –
нечего терять.
Тихо небеса радую.

А душа – в Природу!
Значит, хочет жить!
Что ж её держать взаперти?
Чувствую свободу –
сбросить и забыть
тяжесть, что принёс к паперти!

Светится лампадой
на небе закат.
В мире – благодать вешняя.
Ничего не надо.
Я ли не богат?
Вся моя душа – здешняя.

Звание поэта
я другим отдам,
не кичась своим рубищем.
Выпью же за это.
Благо, есть вода.
А вино – Бог даст –
в будущем.

1994


Лунная роса
                О.Ч.

Одинокая птица в ночи,
ты сидела, окутана мглой.
В кухне с крана сочилась вода,
а над крышею месяц висел.
И на кровлю стекали с рожка
капли тихие лунной росы.
А тебя донимала тоска,
и держала за стрелки часы.

Сколько их – тех невидимых струй,
составляющих жизнь и мечты!
Где она – матерьяльность вещей –
переходит в незримость для глаз?
И невольно заплакала ты
над обрывком судьбы дорогой…
Ах, как сладко её искушать!
О, как больно бывает потом!

…Но, пока мчится поезд в июль,
и под млечной дорогою степь, –
позабудь же про годы и дни,
слушай звёздное пенье цикад!
Отрешись, ничего не боясь,
унесись в эту сладкую негу,
что пропахла полынью степной
и, как старые вина, горчит…

В неких вымыслах наших – дурман.
Но дурман сей целебен для ран.
Он на капельках лунной росы
был настоян за эти часы…

1994
Киев – Керчь


Преддверие

Зимы завоевательный поход
окончен будет ночью.
Природа замерла. Тепло
последнюю усталую когорту
собрало из истерзанных остатков
всё побеждавшей некогда Весны,
которая из яркого зенита,
из августовской неги расслабленья
в беспомощное бегство обратилась,
и пала духом, – что сойдёт на нет.

Но эта обречённая когорта
так странно с положеньем не смирялась,
когда, казалось, всё уже свершилось
и всюду воцарились холода;
они собрались в силы ледяные
и окружили низменную местность,
где к этой ночи теплилось покуда
дыханье уходящих навсегда.

И без оптимистических наивов,
так свойственных эпохе созреванья,
Природа погружалась в размышленье
в сияньи звёзд полуночных огней…
Прислушайтесь, всмотритесь в этот образ,
хотя в нём так же всё несовершенно,
как всё несовершенно в этой жизни
пред замыслом, витающим над ней...

Ах, это время холода и смуты,
и эта жизнь – в единственное время…
Так отлетели души убиенных.
Пора и их отлёт благословить.
Есть тайное всему предназначенье,
всё зачтено, и будет продолженье!
Иначе – нет надежды на спасенье
и душу ни во что не воплотить.

…Вот грустная история Природы
в преддверии истории рожденья…

А я – живу, бросаю в печь поленья,
в надежде эту зиму пережить.

1994


Осенний романс

Вечера осенние, –
как моя душа.
Бродит вдохновение,
листьями шурша.
            Чистота небесная,
            тихо и свежо.
            Ах, пора чудесная!
            Как мне хорошо!

Нечего загадывать,
нечего решать.
Что за осень! Надо ведь
этак утешать!
            Что за повесть пишется
            в сердце между строк!
            Вслушиваюсь. Слышится:
            «Хорошо…»

Хорошо, – не странно ли –
среди стольких драм?
Все сюжеты канули –
во спасенье нам.

            Рядом – ты, хорошая.
            Но дрожишь. Свежо.
            Дай, пиджак наброшу я…
            Правда – хорошо?

1994 


*   *   *
                В.М.

Ни жиру, ни богатства я не нажил.
И разумом до тела не дорос.
Я помню, друг, ты мне сказал однажды:
«Ты худ, как на распятии Христос».

По-будничному с уст твоих сорвалось,
без зла и лести, зримое в словах.
«А мне – подумал я – не раз случалось
кривить душой и прятаться за страх».

Хотелось – в завтра, жить, а дальше – выжить…
Мы все такие – ввек иль до поры.
И каждый свою лепту внёс, чтоб выжить
тех, кто нарушил правила игры.

Я сам – давно ушёл из круга злого,
сам – вне игры, и счастлив сознавать
себя подобьем Божьим, и иного
своей душе не смог бы пожелать.

Не поддаюсь ни алчности, ни снобу,
канонов пустозвонных не блюду,
лишь собственную грешную худобу
я на алтарь души своей кладу.

…Прости мне, друг, невольное пижонство.
А за подобье – Бог меня простит.
В моих руках – картонный меч и щит,
а всё кругом – сплошное вероломство,
что нам с тобой погибелью грозит.

1994


Сплав по горной реке
                Игорю Дашко

Что за время такое
то, в котором живу?
Всё бегу от него я,
а оно – наяву,
с гор потоками мчится,
не сломись, удержись!
Разве можно смириться
с тем, как бьёт тебя жизнь?
В ней – за веру, в крушенье –
без проклятий и слёз.
В свете глаз – отрешенье,
мир возвышенных грёз.
А оглянешься – снова
тонешь в бурной воде,
где соломинка-Слово
вдруг спасает в беде…

…А потом, после сплава,
смотришь в угли костра…
Эта страсть – не забава.
Эта жизнь – не игра.

1994


Колокол.*
Памяти поэта Бориса Чичибабина

Пройдена жизнь меж камней да ухабин…
А за банальной строкой
горечью: умер Борис Чичибабин.
Выпью за упокой.

Что нынче в Харькове предпохоронном? –
снег да вокзальный лязг,
сумерки, в хаосе заоконном
время житейских дрязг.

Город – дворняга, судьба – мегаполис,
жертвенность и маета,
с дымом Отечества от околиц,
в верою во Христа…

Где там Парнас? До Парнаса далече.
Важно ведь – что внутри.
Впрочем, я думаю, к траурной речи
могут поспеть спилкари.

Смерть к послесловиям милосердна –
жалует всех живых.
Я лишь хотел помолиться усердно,
а перешёл на стих.

Так уж случилось, в груди кольнуло
сердце – осколок дней.
Слов оболочка, как боль, сутула.
Главное – свет над ней.

Сердце и свет – им нельзя разминуться.
Иначе – для чего?
Тьма ж и по смерти не сможет коснуться
светлой души его.

Верю поэту, чья жизнь – дорога
среди камней и ям,
кто перед совестью, миром и Богом
весь был открыт и прям.

Белые крылышки – к вышнему небу;
вот уже невесом,
всадник, подобно Борису и Глебу,
мчится в свой вечный дом!

Что не убит – утешает, собраты.
Да и не об этом я.
Души – они чистотою крылаты,
смерть – она всем своя.

Родина стынет в декабрьскую стужу.
Веки поэт смежил.
Верность земную в душе не нарушу –
тем, кто её хранил.

Всех понимаю на этом свете.
Кто теперь не эмигрант?
Но, будто клином сошлись в поэте
Родина и талант!

…Дымно и совестно. Век истекает,
горести, слёзы, страх…
Умер Поэт. Но звучит, не смолкая,
Слово любови и вера святая –
колокол в небесах…

* «Колокол» –  также название книги стихов Б. Чичибабина (примеч. автора)

Декабрь 1994


Читая Чичибабина

Я прост. Но где ж пристать
в миру, на Дух скудеющем?
Сознанью – не кумир,
скорей всего – изгой…
Но я люблю читать
Бориса Алексеича.
Вот осиянный мир
и промысел благой!

Есть Грин, есть Бах, есть Блок,
свет добрый в душу сеючи;
на языке реки
я с Гессе говорил.
Но этот жаркий слог
Бориса Алексеича
я б выделил, мой Бог,
и в тысяче светил.

Смотрю за грань времён,
о тленном не радеючи.
Знак Вечности – печаль.
Но зло в ней не живёт.
Лик Пушкина склонён
к Борису Алексеичу,
и Гоголь, глядя в даль,
из сердца слёзы льёт.

И так печаль тиха,
что зримы, сердце греючи,
травинушка, родник
и нежность тополей.
В них слышен звук стиха
Бориса Алексеича…
И мой – в душе возник
и просится: излей!

Пусть негде мне пристать
в миру, на Дух скудеющем, –
нисходит благодать
на душу с высоты.
И хочется читать
Бориса Алексеича.
И хочется писать –
как дышишь просто ты.

Июнь 1996


Весна

И всё-таки весна неотвратима.
Я будто пробуждаюсь ото сна.
А мне уже казалось: мимо, мимо
души усталой пролетит она,

и ничего такого не случится,
продлятся будни, с ними их дела…
Но девочка Весна, как ученица,
в мой грустный мир застенчиво вошла.

Как это всё необъяснимо ново –
явления видений наготы
и невозможность шествовать сурово
по теме первозданной чистоты!

Привычен страх, и я боюсь сближенья.
А всё равно – вдыхаю и тянусь.
Потом бегу, бегу от наважденья
и, грешный, о прощении молюсь.

…Вхожу в трамвай, гляжу на перекрёстки.
Везде всё, вроде, то же. Да не то!
Студентки – с чем сравнить? – ну, как берёзки,
бегут по переходу, сняв пальто!

И стало в этой давке вдруг не тесно.
Ко мне прижалась женщина слегка;
плывём, качаясь… Ах, как интересно
сквозь муть стекла смотреть на облака!

Потом она выходит. На мгновенье –
лишь беглый взгляд, похожий на смущенье.
Что ж, в этот день такой я не один
среди обычных женщин и мужчин.

Наука жить – по-новому занятна.
Казалось бы, мы косны и грубы.
Но – веточки пасхальные вербы
у бабушек в руках, но солнца пятна

под сенью лип раскрывшихся желёз,
но дождь слепой из тополиных слёз,
но юность, возвращённая обратно
на краткий срок цветенья абрикос…

И вот я возвращаюсь в грустный дом.
Нет, я врываюсь в сон его, как гром!
Бужу его ленивых старых духов,
полжизни продремавших за столом.

Вношу весну в объятиях души
в полночный храм. Взволнована, прекрасна!
И Купидон кивает: Согреши,
представь, вообрази... она согласна!

И чувств, и ощущений новизна,
и этот каждый вдох неповторимый!
И шепчет: «Я люблю тебя! Любимый!» –
счастливая, наивная жена.

1995


Состояние
                Н.Чернявскому, С.Кацу

Так мелодия одна без куплета,
так любовь одним-одна без ответа,
так травиночка под зноем и ветром,
жизнь одна, и до чего ж коротка!..
Так и сам я, так и сам я – всё это;
хоть не Бог, зато – с душою поэта,
счастлив тем уже, что есть я у Света,
и такая же на сердце тоска.

Я не в поисках причин и последствий,
жизнь полна ли, лишена ль соответствий.
Знать, душа моя не вышла из детства –
на любой её порыв – остриё.
Как же всё приобретает значенье –
даже детское её огорченье,
даже слабое её увлеченье
и предчувствие бессмертья её!

Ну, а рядом, в мире злобы и чванства
всё мы просим у судьбы постоянства,
безрассудство ж потрясает пространство
и паяцы одержимы игрой.
Там бесчестием кичатся невежды,
а на совесть, что на ветер, надежды;
человека там отыщешь ли между..,
не нарвавшись на «А ты кто такой?»

…Просто жить. Но мало кто так умеет,
и чужою суетой не болеет.
А молва с хулою знай своё мелют
(хоть не золото, да, всё ж, барыши).

Лишь бы были мы ещё терпеливей,
хоть немножечко ещё, но счастливей.
Счастье, право же, не спор со стихией,
а предчувствие бессмертья души.

1995


Паучок

День был тихим, ясно-голубым,
солнышко осеннее блестело.
К нам в окошко лёгкая, как дым,
паутинка с улицы влетела.

Паучок держался за неё,
будто правил точно и с расчётом,
и в конце удачного полёта
сплёл над колыбелькою жильё.

Колыбель была ещё пуста,
в ней до той поры никто и не был.
А терперь – вот… Всё же, неспроста
паутинки странствуют по небу.

Спи, дитя. Пусть ангелы к тебе
добрыми в ночи приходят снами.
И счастливой молится судьбе
паучок невидимый над нами.

1996


*   *   *
               Игорю Семененко

Улетай...
Это грустно...
Ну что ж, улетай за далёкие горы,
за другие моря. Та земля, она тоже твоя.
Вспоминай –
как он там и какой без тебя он, твой город
и что живы ещё в нём (даст Бог – будем живы) друзья.

Улетай...
Было много прощаний у этого берега Леты.
Осень шлёт предсказанья: что было – прошло и не жди.
Может, мы слишком рано поверили грустным приметам?
Ведь отраднее верить, что лучшее, всё ж, впереди.

Слёз не помнит река, уходящее не окликает.
Не Отечества дым над землёю, а просто туман.
И минуют года, как вода, и как ты, протекая
мимо наших судеб, мимо душ незалеченных ран.

Улетай...
Это просто хандра. Видишь? – мальчики верят в гитары
и влечёт их любовь в этот жизни чудной балаган.
Ты ж счастливо лети. Над тобою пылают стожары
и ведут, будто вешки, в неведомый твой Зурбаган.

24.09.1996


*   *   *
                Серёже

Когда тебя грешные судят,
а ты, брат, стираешь бельё,
и белые флаги – как люди,
и сердце открыто твоё…

Когда тебя грешные судят
(ещё раз подумаем – кто), –
ну пусть им занятие будет.
А сам ты при деле зато.

И в мудрое лоно покоя
не грешный войди, не святой;
а будь осенён чистотою,
любовью, творящей мечтой…

Ах, время – летит очумело.
День – совесть и стыд продаёт.
(Он сделает подлое дело
и тень на плетень наведёт.)

Но ты, брат, собой оставайся.
Я верю в картонный твой щит.
Пред злобой людской не сдавайся,
твой Ангел тебя да хранит!

А им – подрядившимся в судьи –
вот сердце - опомнитесь же!..

Не будьте жестокими, люди,
к ещё не отпетой душе.

Январь 1997
Киев – Кривой Рог


Грибной пирог

«Человек... есть не что иное
как узкий опасный мостик между природой и духом».
Герман Гессе, «Степной волк»

Какая благодать! Рассвет забрезжил робко.
Туман. Недвижен лес. Всё – тайна. Тишина.
Иду искать грибы. Ещё легка коробка,
бодр и пружинист шаг, душа чиста до дна.

Вот первый мой поклон у краешка тропинки.
Почудилось. Ну что ж – глазам во тьме не верь.
А уши навостри на шорох от ложбинки:
Эй, кто там, отзовись, ты птица или зверь?

Мне отдых быть в лесу. А зверю, ох, непросто:
попробуй, прокормись да шкуру сбереги…
Вот так же – мне в миру, налипшем, как короста…
(Прости меня, Господь! А миру – помоги.)

…И что есть жизнь моя пред Вечностью и Богом?
Живи и сам решай, будь мерой и ценой.
В раздумье о душе, на поприще убогом,
в страданиях земных век протекает мой…

Ну, надо ж? – понесло. Собрался за грибами.
А над столом порой и строчки не создашь.
Вон солнышко взошло! Вот пень твой под дубами!
Пожалуйста – садись, берись за карандаш!

В прекрасное глядеть ещё не есть работа.
Так бабочка: вспорхнёт – и снова в закуток.
Когда достоин од всяк листик и цветок,
то, как сказал поэт, хватило б только пота!

Как всё переплелось! И не нарочно. Право,
я с тем забрёл, как в лес, в многоголосье строк.
Двенадцать дней прошло, как умер Окуджава.
Похоже – сирота... Не надо... Видит Бог –

я сам несу свой крест, не раб и не избранник,
я сам собой гоним и сам в себе изгнанник.
И кто мне скажет, что в потоке дней
я не достоин участи моей?

Пустынником всё мимо толп иду,
рассвет мечтая встретить в том саду,
что чудится в дали обетованной,
придуманной, но, важно, – в необманной.

Поэт не может к дали не идти.
Не вопрошай: Зачем? Не говори: Всё тщетно.
Прочь чуждое – Уймись, повороти!
Свернувшие отстали незаметно.
И он один. И нет назад пути…

Иных тщетою здешней не пораню.
Сияет мир под солнечною ранью,
как будто вознесён на небеса!
И можно вечно следовать призванью!
А коль положен нимб по состоянью,
то мой – вот: паутинка и роса.
…………………………………………………

Постскриптум.
Мне везёт! Не зря брожу кругами!
Растут, растут грибы! Трофеям счёту нет!
Слегка отяжелев, почуяв твердь ногами,
я рад и даже горд, что заслужил обед.

Красавец боровик из-под куста лукаво
глядит. На нём мураш – служака часовой.
Спасибо, брат, тебе! Как там твоя держава?
Инстинкт, поди, силён? Я сам был рядовой…

Прошли те времена, когда людское море
на праздных площадях пьянило, как вино.
Я нынче ветру друг, гуляю на просторе,
и в собственном дому как эмигрант давно.

Чем ближе синий свет мечты и непокоры,
чем зримей волчья степь сквозь будней коридоры,
тем чаще снится дом над тихою рекой.
О, бездна женских слёз! О, горькие укоры!
А ведь итог один – погибель и покой.

Вот – гриб… И он упрям. Да червь упрямца точит.
Как в теле ни держись – всё ж обратится в прах.
Пока ещё ты цел, тебя хоть кто-то хочет,
а старый и гнилой не нужен и за страх.

Но, если дан огонь, а с ним – душа живая,
то, стало быть, есть шанс над тленьем воспарить!
Природа ж жестока, сколь суть её иная –
пройти несчётный круг и вновь всё повторить…

Маслята всей семьёй спешат в мою коробку.
Нет, это от чудес – явление грибов!
Как страшен мне возврат в людскую нервотрёпку,
где оскоплённый ум расчётлив и суров,

где мне – за птичий корм – нырянье в быстротечность,
в тот мутный омут, в страх, во тьму небытия…
А я бы всё глядел в мерцающую вечность
поэзии, любви!.. Так кто же, кто же я? –

Мечтатель? Блудный сын? Агнц Божий? Иль безбожник?
Но душу не разнять на струи, что слились.
Мыслителем не став, всей сущностью – художник,
равно творю я мир и чувственную высь.

Как несопоставим ни с чем моих сомнений
мучительный разброс и мой недолгий век!
С природою слиясь, я слышу: Ты мой гений!
А к звёздам устремясь – Ты жалкий человек.

Как быть? Кто знает? Но, сверх истины и меры,
путь праведным сочту – страданий и любви.
И под ноги, идя, смотрите, гулливеры!
Прошу меня простить – мы ходим по крови.
………………………………………………….

Так быстро день прошёл, сгорел в пылу, как спичка.
Меж терний уж скользнул, и взвилась мошкара.
Последний мой поклон – Привет, привет, лисичка!
Замешкалась, сестра; а мне уже пора.
…………………………………………………….

А вот и эпилог.
Что завтра – я не знаю…
А нынче, жизнь моя, мы подведём итог.
Над бездною скользит, румянясь и вздыхая,
творящая душа и плоть её земная –
на жертвеннике дня
                в печи
                грибной пирог.

1997


*   *   *
Мой маленький мальчик, сыночек родной,
с какого ни глянуть этапа –
на свете похожих судеб – ни одной;
и ты будешь лучше, чем папа.

Дай быть ему, Господи, духом сильней,
в Любови – не шаткого трапа,
и помнить, что нет человека родней
по крови, по сердцу, чем папа.

9.11.1997


По причине души

Как прожить, душой не болея
на изломах света и тьмы?
Между тем, весна всё смелее
побеждает холод зимы.

Серых буден память не держит.
Жаль, конечно, – время спешит.
Важно ведь, что ценности те же, -
пусть костюм под срок перешит.

Пусть
будет светлою грусть –
в сердце вечная грусть,
над которою чистый сияет
свет.
От Божьего света
свет –
единственный этот
близкий мир –
по причине души!

Помню, я, хоть был и не вправе,
думал: «Как судьба не права!»,
прежде чем изменчивой славе
предпочёл простые слова.

Да, в душе случаются драмы
и чадят руины затей.
Но, зато, есть светлые храмы
в стороне от чуждых страстей!..

Я скачу под звонкой весною,
впрямь, как мой сынишка в игре.
Крылышки растут за спиною,
кормим птичий люд во дворе.

Да, вся жизнь – тревог неистечность.
Но, зато, бывает порой
добрая на сердце беспечность
в храме перед вечной зимой.

В храме, где под куполом светятся лампады планет,
где, как миг, проносится миллион космических лет –

пусть
будет светлою грусть –
в сердце вечная грусть,
над которою чистый сияет
свет.
Господнего лета
свет –
единственный этот
близкий мир –
по причине души,
       добрый мир –
       по причине души,
              честный мир –
              по причине души!
               
Апрель 1998


Стансы на фоне писем о Пушкине

«На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег…»

«Живи один»

«Слова поэта суть уже его дела»

                А. С. Пушкин

Когда я уйду (а куда – всё неясно пока мне),
от жизни своей на песке не оставлю следа.
На донце живого ручья пусть он явится в камне
средь тысячи братьев, которых омыла вода.

В когорте поющих и страждущих тоже пою я.
Пегас мой не резв, и не суетной Музе служу.
Чем рыхло и много, на плотен и гол претендую.
Журчит ручеёк. А и я ведь в нём где-то лежу.

Когда я уйду (а об этом подумать полезно),
мне будет не страшно с эпохою родственных черт.
До срока всё зыбко, и двери скрежещут железно.
А там – Чичибабин, Булат, и Высоцкий, и Гердт…

Уходят друзья. Да хранятся надёжность и вера,
твоё продолжение, дело (не чьё-то враньё).
Не всё получается. Бойся дурного примера.
Уж лучше пусть меньше, зато не чужое – своё.

Не знаю как будет… Но то, что когда-то случалось:
любовь без обмана, рождение сына, стихи –
в достоинстве камня. И хочется верить, осталось
какое-то время очиститься от шелухи.

Живу тяжело – по наследству и по заслугам,
романтик - ребёнком, а нынче – ничейный поэт…
Вот письма о Пушкине. Он мне приходится другом,
пусть старше и выше по смерти его силуэт.
               
«Жаль поэта – великого, а человек был дрянной.
Корчил Байрона, а пропал как заяц.
<…> Ты знал фигуру Пушкина;
можно ли было любить, особенно пьяного!»
Ф. В. Булгарин

Господь одинок. И не понят Являющий сушу.
А мы всё кичимся, что каемся. Льётся вода…
Вон мчится в Европу – познавший славянскую душу,
богатый и гордый, твердящий «Jamais. Никогда…»

«…Убийца? Pardon, но ведь риск был – на равные доли,
и шанс на игру и любовь, на кураж и престиж.
Фатальный безумец! La mort ему пуще неволи!..
Но ты уже счастлив, и к доброму Богу летишь».

«Высланный из России Жорж Шарль Дантес,
барон, во Франции – сенатор при Наполеоне Третьем
после падения Второй империи дожил в своём замке
до глубокой старости. Умер в 1895 году,
окружённый детьми, внуками и правнуками».

Столетья – бельём на верёвке. А времени ветры
их треплют, крошат и досужие толки плетут.
Куда ни посмотришь – все делят квадратные метры.
А я, хоть живу здесь, да знаю, что нет моих тут…

Какая на сердце тоска. Не избыть, не смириться.
И в чашу потерь – перевешенный, лёгкий скольжу.
Но веки зажмурю: сбывается прошлое – снится –
и всё, чем я в жизни земной дорожу…

1998


*   *   *
Когда закончится спектакль
и зрители уйдут из зала,
где в слове музыка звучала
и к сопричастию звала,
мы будем веровать – не так ли? –
и в алый парус у причала…
И может, что-нибудь сначала
начнём, как жизнь ни тяжела.
Даже если пройдено немало.

Ждём или мчимся навстречу –
разные…
Разные, но –
вечер…
Над городом вечер
в каждое смотрит окно.
Все мы вернёмся к заботам.
И у меня есть окно – там…
Это – я помню –
счастье – своё окно.

Спасибо, друг мой, и прости
(мы в уязвимости едины) 
за то, что я держу в горсти
подобье истины из глины,
за то, что держится струна
на этой чуткости безмолвной,
что в неуёмности греховной
живу без отдыха и сна.

А когда просочится
сквозь поры небесные день и
будут править и длиться
извечные споры и деньги, –
не спешить бы считать потери,
в занавешенных окнах дни.
Мы попробуем снова поверить,
что мы не одни.

Когда закончится спектакль
и зрители уйдут из зала…

Ноябрь 1998 


Летом
           О. Ч.

Как заманчиво лето,
хоть обманчиво где-то,
раз в году улыбнётся, –
лето, ты куда?..
Вдруг случается чудо –
в небе бьётся посуда!
И тогда
        с неба льётся
                вода!

И счастливые люди –
о разбитой посуде,
и бегут, позабывши,
что идут года.
А над ними – всё кап-кап,
а под ними – всё буль-буль,
и бегут они – шлёп-шлёп, –
да-да!

26.02.1999 


Путешествие в юность

                Будущее неясно и зыбко,
                а прошлое одухотворено и очеловечено.
                Его надо уважать и беречь,
                как самое настоящее обретение –
                с его приятными для нас чертами,
                радостями, и с горечью для нашей памяти.
               
Привет, дружище! Я ещё не помер.
Неужто ты успел меня забыть?
Судьбой мне – город юности. Житомир,
я не перестаю тебя любить.

Иду бульваром. Ласковое что-то
фонтаны пешеходу говорят.
Дом музыкальный там, за поворотом;
раскрытых окон слышу звукоряд.

Часов твоих мне дорог звон печальный
и люб провинциальный говорок.
И вот он, будто образ нереальный,
на Пушкинской зелёный теремок.

Как жаль – он обезличен, перекрашен.
Я, робкий, - мимо, видя желтизну.
Но, всё же, проступает время наше,
едва на стены пристально взгляну!

Под крышею – окно моё родное.
Там небо узнаётся по глазам...
Ах, Боже мой! Стихи свои давно я
не поверял каштанов образам.

Я помню ливни и крутые реки –
по тротуарам и порогам плит,
как в «Тёте Броне» жарят чебуреки
и пенным пивом Тетерев разлит.

Как я иду с гитарою, беспечный,
в компании весёлой и хмельной...
И близко так та девочка, что вечно
мне помнится идущею со мной.

Кому теперь мне петь? И для чего мне...
Забудьтесь все, когда всего больней
(наверное, Житомир, ты не вспомнишь) –
как расставались горестно мы с ней...               

О, жизнь моя!.. Дрожит в ночи «Икарус»,
сквозь толщу лет неся меня домой.
А встречный ветер рвёт надежды парус
и всё былое – в клочьях за кормой.

А дома – благоверная. Поманит,               
и станет проповедовать душе,
и спрашивать заблудшего: он станет
взрослее и серьёзнее?..

1999


В час негожий

Не делятся женою
ни с другом, ни с врагом.
Но делятся едою
и делятся вином.
И в шумном балагане
на выпавшем веку
не утаи в кармане
понюшку табаку.

Пока полмира мимо
сердечности идёт,
она – хоть как ранима! –
нам духу придаёт.
И крышею, и хлебом,
чем можешь, поделись.
Ведь мы под добрым небом
для жизни родились?

Но есть скупая сытость,
крадущаяся тень…
Там предана открытость
и страшен новый день.
И Мастер позабытый
хранить огонь устал.
Всё. Нету Маргариты…

А сфера голубая
на волоске висит.
Ей хищных монстров стая
погибелью грозит.
Сквозь пепел и могилы
Глядят глаза детей…
(Ты помни, друг мой милый,
хоть тысячу смертей.)

А тех – за грош на плаху
и рубят сгоряча,
или дерут рубаху
последнюю с плеча.

И всё гонимы люди
сквозь полымя и лёд.
Да там ли правда будет,
куда их Рок ведёт?

Став жертвой злому зверю,
надеюсь: правда есть.
Но всем ли я поверю,
кто скажет: «Правда здесь»?
И ты не будь уверен,
что пересилишь Рок,
коль не перепроверен
и вдоль, и поперёк.

Весь Мир – из параллельных
миров, мирков и сот.
И надо всем – в пастельных
тонах небесный свод.
А там… лишь бездны шорох
да безответный зов…

И потому мне дорог
дающий хлеб и кров.

И выйдя в час негожий
из дому, потому
хочу я быть не строже,
а чутче ко всему.

Хочу тебе поверить
ещё раз и ещё…
Открыть, вернувшись, дверь и
склониться на плечо.   

1999


Друзьям

Не хочу судьбе пенять, други мои, братья.
(Чести так вас величать я ль не заслужил?)
Но всё злее круг невзгод, цепче их объятья,
в одиночестве молюсь, чтобы отпустил.

И чужие голоса; и чужие лица
всё толпятся у дверей, лезут «пособить»…
Нет, я славы не ищу. Мне б к друзьям пробиться –
вас услышать, с вами петь, жизнью дорожить.

Нынче не предскажешь, что будет завтра с нами.
Но теряя жизни смысл у невзгод в плену,
всё ж надеюсь я на вас и ловлю руками
непослушную мою звонкую струну.

И страна у нас горька, с ней и не сочтёмся,
и чужие берега кажутся добрей.
Тем упрямей вас зову: братцы, соберёмся! –
Саша, Олечка, Володя, Юра и Андрей.

Июль 2000


Несчастный и счастливый человек

Когда две тыщи лет на три меняли маски,
лечил простуду друг мой имярек.
Не став героем требуемой сказки,
свободен был. Счастливый человек.

А от него чудес ждала жена.
Жена ждала, как водится, чудес:
В такую ночь – какая тишина?
И времени, и времени в обрез!

Плыл отовсюду гомон разных тем,
иных миров, трансляций, фонотек…
Ах, можно было думать между тем,
что он, как есть, – несчастный человек.

И вот сорвался в полночь Новый век
и тыща лет сползла за перевал.
Несчастный и счастливый человек
вдруг ощутил, как страшно он устал,

что сказок нет, а есть лишь свой черёд…
Но он сынишке сказку обещал!
Подумать только – пятый Новый год!
(А тысячи он просто не считал).

На улице – без всяческих табу
шёл мелкий дождь, съедая первый снег.
Достав подарки, начали волшбу –
жена его и этот человек.

Светила в ночь искусственная ель,
полна гирлянд, игрушек и конфет;
на ниточках бумажная метель
напоминала радость детских лет…

Потом он лёг, счастливый человек,
запив простуду тёплым молоком,
и сколько мог, из-под тяжёлых век
читал Булата, памятью влеком.

И юность проплывала перед ним,   
и жизни проходящей было жаль.
А то, что не умел он стать другим,
сулило вновь несчастья и печаль.

Ну, а когда пришло небытиё,
приснилась тишина. И белый снег…
Жена уснула. И вблизи её
он снова был – счастливый человек.

…К утру проснулись вместе, и легко.
За стёклами на веточках берёз
сверкали льдинки. Чудо велико –
был детский возглас: «Дедушка Мороз!

Он ночью – поглядите – приходил!
Ну почему меня не разбудил?»
Подарки, детство, чистый белый свет…
Застывшее мгновение. Портрет.

…………………………………….
На год, на сто, на тысячу – историй! –
кто был и где, как видел, что изрек…
А я – всё о тебе, мой друг, который –
несчастный и счастливый человек.

Январь 2001


Франконский этюд

Февраль на душу накатил.
Уж я давно отвык от лета.
В Баварии то льют дожди,
то мокрый снег и мало света.
Застыл над Майном парк пустой,
самодостаточен, спокоен.
К чему вот только эти двое,
что не торопятся домой?

Что с ними было со вчера –
река подслушала некстати.
Какая грустная игра
под тихий всплеск на перекате.
Ах, что тот росчерк на воде!
Храни молчание о тайном,
как Майн, замкнувшийся в себе,
как тени парка Вайцхёхайма*...
Закрыто всё в своей судьбе.

Когда ж мы встретимся ещё,
уже привыкнув не встречаться?
Рука ложится на плечо:
пора, пора, мой друг, прощаться,
тоску не вырвав из груди,
опять лететь в автомобиле
по эмигрантскому пути
туда, где мы когда-то были...
Но не вернуться, не найти...

Февраль на душу накатил...

*Вайцхёхайм – парк в окрестностях г. Вюрцбурга (ФРГ),
 летняя резиденция епископа Вюрцбургского

2001


Июньская песенка

Умудрён и опытом не беден,
суетности светской вопреки,
на видавшем жизнь велосипеде
еду по тропинке вдоль реки.

Как рассвет над Убортью спокоен,
где на синий лес и белый плёс
летний день спускается горою
по макушкам солнечным берёз.

На душе легко, спокойно, ясно,
до июля годы – горсть монет;
всё, что было тяжко и напрасно,
брошу на засыпку, и – привет!

Тишина, природа и рыбалка –
верные лекарства для души.
Где-то фестивалят... А не жалко.
Воскресенье! Речка! Камыши!

Верю в это детское пространство,
приближаю, суживаю мир.
Ну, а состоянье постоянства –
для дальнейшей жизни эликсир.

Помню – юность многого хотела,
оглянусь – в осколках виражи.
Знаю – это время подоспело
и негромко просит: дорожи...

Дорожи – что, всё же, мир прекрасен,
росы блещут солнцем золотым,
что ещё далёк и не опасен
август этим травам молодым...

А когда увозит старый вело
в суету, в заботы, в дальний путь,
мой любимый лес осиротело
шелестит вдогонку: не забудь...

2001


МИНИАТЮРЫ

*   *   *
…А надобно писать стихи тогда,
когда простым словам с душой не разминуться,
когда источник чист, как горная вода,
и чувства необузданные льются.

1994


*   *   *
Что есть экология души? –
Против естества не согреши.


Утреннее

Боже мой, как мало
у меня друзей!
Да, не прилипала
я, не ротозей.

1995


*   *   *
Не свободен я ни хрена.
Весь мой дом разделён по сектам.
И командует в нём жена
с телевизорным интеллектом.

Ускользает жизнь незаметно,
словно женщина, понимая
кодекс чести в квадратных метрах.
И жестокая, и прямая.

1999


*   *   *
Корыстная жена, фальшивая подруга…
Будь смелым, чтобы вырваться из круга!

2008


*   *   *
Я пишу тебе записку
и рукой держусь за …
Вот приеду – покажу,
уваженье заслужу.


*   *   *
Мне вспомнился один армейский «дед»,
сержант, и со своими, блин, …ями.
Он бил своих солдат и нёс при этом бред:
«Вы что, мне не хотите быть друзьями?»
Потом в своём кругу да с первачком
он был для всех добрейшим мужичком.

2008


*   *   *
Я не хотел его обидеть,
и предан был не им одним.
И он был вынужден увидеть,
как мне неловко перед ним.


*   *   *
Дабы хоть что-то понять в борьбе,
в вечной борьбе со злом,
выдержать надо сперва в себе
битву, в себе самом.

2002


Осенний лист на снегу

Он теперь уж совсем одинок,
как вчерашнее в жизни природы.
Он лежит на снегу –
лист под небом едва голубым.

Шумной детской гурьбе всё равно,
что есть – память, сочувствие, годы…
Он лежит на снегу,
и не хочет мешать молодым.

1999


*   *   *
И дышу, и радуюсь,
ежели дано.
И уже не падаю
угольком на дно.
Как нырял во времени!
Отдышусь – опять…
Но,
видел свет из темени,
и хотел дышать.

Сентябрь 2002


Кафе «Стойло Пегаса»
у Леоноры Натановны Рахлиной

1. Артист

Имей златые горы –
ты б с голоду запел?..
Хозяйка Леонора
взирает сквозь прицел…

Ну, а потом – паренье,
сиянье умных глаз;
и невесомо пенье,
и Божий дух – Пегас.

2. Один зритель

Спустился я с Парнаса
прямёхонько в подвал.
И в "Стойле у Пегаса"
в застолье пребывал.

О, дайте бутерброд мне,
нарежьте колбасы!..
И я вас буду слушать
все долгие часы…

2000


Перебор

Он любил поэзию ужасно!
Всем читал шедевры ежечасно.
Ревновал читателей к поэтам.
И страдал, непонятый, при этом.


Хуторянське

На вкраїнській б’деш п’сати,
то тебе б’дуть всюди п’скати.


Верный
         «Мой конь судьбы моей…»
                В. Мацуцкий

Мой конь судьбы мою судьбу творит,
как сердце проречёт, как Бог благоволит.
И вынося капризы седока,
да будет поступь Верного легка.

2005


*   *   *
Мы имеем право на слабость
перед теми, кто того достоин.

Кто не ценит малую радость, –
не оценит и счастье большое…

2009, 2014


*   *   *
…А сердце сразу требует движенья,
когда родное гибнет до решенья!
Для истинной любви – спасение закон,
когда над ней разинул пасть дракон.

Август 2009


*   *   *
На него заточили обиду!
Отыскали – из тысячи дел.
Что с того, что его обижали
сами, долго, пока он терпел.

Сентябрь 2009


*   *   *
Чаще грустит – кто добрее и чутче.
Кто реже грустит – тем уже награждён.


*   *   *
Дурак надеждами питался.
А поумнев, за дело взялся.


Фраза

Знать время – наука,
управлять им – искусство.
При том, что чем дальше,
тем быстрее оно летит.


*   *   *
                «Струна, и кисть, и вечное перо…»
                Ю. Визбор

Спасибо Сене Кацу за добро!
Спасибо людям, любящим Поэта!
Пусть нас всегда объединяет это –
«струна, и кисть, и вечное перо…»,
любовь и совесть, вера и добро!..

Январь 2009


*   *   *
Те, на которых здесь могли мы опираться,
уйдя туда, готовят нам тот мир.


ИРОНИЧЕСКИЕ СТИХИ, ПАРОДИИ

Проклятие чиновника
притча-страшилка

Яркою краской на белой стене –
хлёсткая надпись: «Дрянь!»
Это увидел в бредовом сне
важный чиновник Срань.

И целый день он всё ждал, когда
сон возвратится тот,
и утешал себя: не беда,
надпись ту он сотрёт.

Вечер. Сумерки. Валидол.
Сна – хоть ты ляг, хоть встань.
Крестики, нолики. Долго. Дол…
Вот! Наконец-то: «Дрянь!»

И сотворил он ведро с водой,
в ветошь измял кровать,
щёткой железной – за слоем слой –
стал он скрести, смывать.

И наконец-то к исходу сна,
Бог весть, в какую рань,
кончил работу (честь спасена!)
взмокший чиновник Срань.

Встал, чертыхнулся, в окно поглядел –
гнать наваждение прочь!..
День переполнился, закипел,
и позабылась ночь.

Разве ж он вспомнил бы – в чём неправ,
был на кого сердит?
Сколько уходит их, недождав,
сколько их там сидит.

Ксивы, печати, день-дребедень,
счастье – кому повезёт…
Только отвлёкся – метнулась тень,
занавес-ночь ползёт…

Снова он вскрикнул, завыл во сне,
и заметался Срань.
Яркою краской на белой стене –
мерзкая надпись: «Дрянь!»

Вновь он натужно смывает, трёт.
Утром – на службу, злой.
С ужасом ночи грядущей ждёт.
Нет, не придёт покой.

Каждою ночью он вновь и вновь
видит всё «Дрянь!» да «Дрянь!»
Он – к экстрасенсам, он «чистит кровь»,
пьёт что-то на ночь Срань.

И в довершение жути той,
в новом кошмарном сне
он с безнадёжною пустотой
высмотрел на стене:

«Ну, как дела? Всё напрасно Вам,
прокляты Вы навек.
Думали что? – Вы единственный хам?
Есть ещё человек!»

Больше не в силах такое снесть,
тут и скончался Срань…
Подлая, гнусная, страшная месть!
Да за какую дрянь?!

Бедный ты Срань! Как мне жаль тебя! Ёш…
Ты уже шёл в замёт.
Верю: не дрянь ты! Её проймёшь?
Как же! Сама доймёт.

Думаю, думаю: жить-то как?
Сети: то ложь, то лесть.
Неосторожно попал впросак –
хищники тут же: Есть! –

с дёгтем, с помоями, со смешком,
с глазом, поди, дурным…
Господи Боже, да хоть с мешком!
Только б не быть больным!..

Этим, позволить прошу, стихам
вспомнится сто причин.
Всюду опасно и всюду хам,
столько не лиц – личин.

Очень жестока, порой, судьба;
вот и жесток поэт.
Ну, а горячая наша злоба; –
в ком её нынче нет?

Январь 2002



Длинное вступление, комментарии
и короткая песня про национальных жлобов

Длинное вступление

Жлоб – сленговое слово новых времён, –
бескультурный, малообразованный,
ограниченный и часто жадный,
наглый и агрессивный,
знающий только своё, человек.
               
Национализм в той или иной пропорции
впитал в себя все признаки жлобства,
и в общечеловеческом, планетарном масштабе
является его разросшимся,
сорным для цивилизации зельем,
вызывающим социальные галлюцинации.

Жлоб часто становится националистом
и тем ограничивает в своём сознании
пределы своих созидательных для человечества возможностей.
Тогда он ставит себя и тех, кто от него зависит,
на край засасывающей воронки –
чёрной дыры небытия,
социального тупика,
обрекая себя и насилуя других
невозможностью дальнейшего духовного развития
согласно Божьим заповедям.
          
Национализм – это болезнь неполноценности и эгоизма,
берущая начало в племенном пещерном инстинкте выживания
через подавление конкурентов из других племён и родов.

Национализм как социальная болезнь
всегда тяготеет к нацизму
и в определённые исторические периоды,    
«благоприятные» для развития оного,
становится им.
   
Национализм в неблагополучных странах
довлеет над массами людей
и вызывает социальную зависимость от него.
 
Мера в национализме – равно – жлобстве  –
понятие неустойчивое, эфемерное,
а потому – ложное.

Короткая песня

Если взять и рассудить строго,
стало в Киеве жлобов много.
И не то, чтоб было их мало,
что-то нынче много их стало.

Ходят-бродят меж людьми тучей
и становятся толпой злючей,
выражаются, плюют в спину,
ну проходу не дают гражданину.

Нынче в Киеве жлобов – разных.
Не расскажешь обо всех сразу.
А вот выберем из их кучи
тех, что знают, как нам жить лучше.

Незаможні на Майдан выйдем,
где был ход в почтамт – паркан видим.*
Тут, забросив трудовые заботы,
митингуют каждый день патриоты.

– Гей! Чому нам кепсько жить стало?
– Бо з’їли москалі наше сало!
– Гей, чому ж нема в житті кайфу?
– Бо ще не всі втікли жиди в Хайфу!
– Ми не в того вірили бога!..

Киев слышит и молчит строго.

На Майдане я стоял скраю,
верный Киеву, весне, маю.
Это лишь паранормальные зоны!
Гей, Кияни, не спішіть за кордони!
Это Козья топь, здесь всё алогично!**

Это – каждому я, каждому – лично!

Ну, а тем я, не сдержавшись, сказал: «Ооо!
Оттого всем плохо жить стало,
что, если взять и рассудить строго,
развелось у нас жлобов много!»

Комментарии

*2 августа 1989 года произошёл обвал арки (портика)
возле входа в помещение киевского Главпочтамта
(погибли люди).
Во время долгих восстановительных работ
это место со стороны Майдана Незалежності
было обнесено деревянным забором,
у которого затем собирались, митинговали украинские националисты.
На заборе они развешивали свои агитационные листовки и плакаты.
После окончания ремонтных работ и снесения забора (около 1998 г.)
здесь возник ряд лотков
для торговли националистической литературой и символикой,
что длится и по сей день.
Есть народные предания,
повествующие о различных паранормальных явлениях,
происходивших в этой точке города
в разные исторические времена…
**Козья топь – Козье болото:
древний киевский топоним времён Киевской Руси.
Болотце с озерцом
и вытекающим из него в сторону Бессарабки ручьём
находилось на месте нынешнего Майдана Незалежності.
Издревле это место в Киеве считается нехорошим.         

Май – июнь 1992



Як і чому з’їли гетьмана Кука
Агітаційно-аналітична пародія на пісню В. Висоцького               
Націоналізований "перевід"

Не чіпляйтесь, навіть як захочеться,
до грудей та інших бабських штук.
Пригадайте: плив колись на Хортицю
славний наш отаман батько Кук.

По дорозі скочив він в Австралію.
Ну, а там – безбожнії та злі –
з’їли його, сівши під азалію,
чи жиди, чи кляті москалі.

Надершись браги та поївши наше сало,
вони відчули, що їм замало.
А Кук, він був собі дебелий козарлюка.
Вони на закусь і з’їли Кука.

Чи, може, той їх ватажок Велика Бука
патякав надто вже, що все смачне у Кука!
Крутився збоку, підбивав їх (москалюка!):
«Ану, рєбята, хватайтє Кука!

Нємного водкі, свєжей зєлєні и лука –
и будєт всё у вас такоє, как у Кука!»
А потім кинув, комуняка, камінюку,
під ребра – списа! І амба Куку.

А, може, звідавши, що той причалив зрання,
аби визвольні там очолити змагання,
що мужнє серце патріота в грудях стука,
ті вурдалаки загризли Кука.

Якщо ж до влади прийдуть націоналісти,
нас москалі відтак не зможуть більше їсти!
Най шляк їх трафить і жорстокая розпука!
Бо ми з’їмо їх за батька Кука!

Липень – вересень 1992


Песенка-авиазарисовка Москва – Норильск

Пахнет высь заоблачными снами
и волнует душу красотой.
Самолёт парит под небесами,
зачарован этой высотой.

Я сижу, гляжу в иллюминатор,
чувствую, что правды нет в ногах.
Да, я по земле ходил когда-то,
а теперь витаю в облаках.

Вся земля мне видится единой,
многоликой, пёстрой и большой.
Это – от отца, с родною Украиной,
и от мамы, с русскою душой.

Где-то Киев блещет куполами,
там Подол и там Хрещатый яр,
там подвал, где слушал я с друзьями
пение негромкое гитар.

Вдруг по фарту выпала дорога,
и лечу на Север я,
пусть беден, но весёл!
Ждёт меня Наумов друг Серёга,
и для него я истинный хохол!

Нет, вы не подумайте: зазнался.
Я шучу, чтоб было веселей.
«Истинный» – не той, хто запродався,
а я ж лечу за кошты москалей.

Шутки-шутки, а вообще, ребята,
я совсем ничей не патриот.
Вот летит по небу моя хата,
в ней, я знаю, главное – пилот.

И признаюсь, д; смерти обидно –
как нас довели и развели,
нет свободы, совести не видно.
Вроде как иначе не могли…

Ладно, про весёлое: пру сало!
Snickers from Ukraine. Европа! Да?
Это потому что оно стало
незалежним салом, господа!

Улыбаюсь: наше сало пру я
за Полярный круг, чтоб там с дружком
взять в союз закуску мировую
с русским незалёжным коньяком.

Эх, налейте, лётчица, сто граммов,
так, чтоб я замкнулся и потух.

Всё это навеял за туманом…
Нет – накукарекал за туманом
на подносе жареный петух!

1993


Непретенциозный рассказ про заграницу в 2000 году
                Сене и Свете Кац 
               
                "Можно мне вас тихонько любить?"
                А. Вертинский
 
Ах, ну что вам рассказать? Жил, как деревце.
А случилось - растерялся что девица.
Прилетело вдруг ко мне на диванию
гостевое приглашенье в Германию.
 
А я ж далёко не ездок и толпы боюсь.
Я и близко за порог еле выберусь.
Ну, над картой помечтать с Географией...
Но зачем же рисковать биографией?
 
Тем, кто круче да шустрей,  – далеко грести.
Мне ж – чем ближе, тем родней; ведь, по совести,
не являю никакой знаменитости,
ни апломба, ни на грош деловитости.
 
В наше время, чтоб парить над вершинами,
скажем, выгодна торговля машинами,
с растаможкой только знай-успевай!
А я кто? Я – наш бюджетник. Гуд бай!
 
Но забегал я с душой благодарною,
предвкушая полосу лучезарную.
Вот ведь вспомнили друзья, не покинули,
научили – как и где, чтоб не кинули.
 
Всё же, что я увидал за границею,
через Польшу проскочив и полицию?
Люди с виду там – как мы, но простецкие,
все законы соблюдают немецкие.
 
О культуре: там они все культурные.
А случатся где-то оргии бурные –
дни пройдут, года, века... – дело прошлое.
Так что с виду люди - очень хорошие.
 
И хоть в соплях среди зимы – все без шапочек.
Ну и я свою – на донце под тапочек.
Лишь казашки* в оренбургских ходят шапочках.
А, кстати, турки в туалетах служат в тапочках!
 
Хауптбанхоф – их вокзал. Стоп сознание.
Шпрехать – нихьт. Но я спросил расписание:
– Ист... дас... цук...
А он глядит в прищур узкий:
– Руссе?
– Я!
– Так ты спросил бы по-русски!
 
Я – к другому, что был с бляшкой на планке:
– Во ист цук нах Дюссельдорф?
– Битте.
– Данке!
И отъехав от перрона нешумного,
я слегка зауважал себя, умного.
 
Еду. Мой второй этаж. Первый не хочу!
Окна чистые. Пейзаж. Думаю. Молчу.
Рядом девушка сидит ихней свежестью
и, ей-богу, на меня смотрит с нежностью.
 
Юность, Родина, волна ностальгийная!
Ах, что может переглядка стихийная!
Я её, как пиво рейнское, пробую, –
ведь глядит же, не стесняется, воблою.
 
А потом – города... ("Степь, дороги, проталинки..."**)
Все воспетые!
Там друзья родные - Сеня со Светою...
Но у главных площадей – три названия:
Карл, Вильгельм и Фридрих-пляц – вся Германия.
 
Автобаны – да! Летишь! Ветер в бороду!
Вспомнишь Киев и прогулки по городу...
Так легонечко без шума и гарева
вдруг проступит он за далью, как марево.
 
Вот моё крыло, вот моя природа воспрявшая!
Вижу милые холмы стосковавшись я.
Днепр и Лавра, и гора Черепанова...
А к державе привыкать надо заново.
 
Ничего, что я не слишком возвышенно?
Мне ведь главное не то, что услышано,
а что вновь увидел нашу компанию...
Ну так что ж вам рассказать про Германию?
 
Мои чувства ей шептали: Ах, видерзейн!
Филен данк, что Вы прияли моих друзей!
И за то, что мы – другие, но можем быть, –
"можно мне Вас тихонько любить?"

*Казашки – казахские немки (эмигрантки)
**Из А. Вертинского
 
2000


Две пародии для Андрея Романова,
друга и авиационного инженера

                «Молча вглядываюсь в лица:
                вроде бы, ещё не стары…»
               
                «Я полюбил осень.
                Это, наверное, старость»

                А. Романов

1.
Молча вглядываюсь в лица:
вроде бы, не очень пьяны.
Но уж больно веселится
наш народ среди поляны.
В чём причина возбужденья?
Что не слышно в небе АНов?
Ну конечно – день рожденья
празднует Андрей Романов!

Это значит – рядом други
и зовёт
               на взлёт
                гитара!
Крылья лёгки и упруги
у него, как у Икара!

2.
А помнишь? – была осень,
и ты пошутил: «Старость…»
Подались на юг лоси…
Рогатых совсем не осталось…
Здесь пьяный целует мента,
там писает в джипе пудель,
а у жены президента
вновь подгорел штрудель…

Много чего творится
странного в этой жизни.
Если с Луны свалиться, –
каждый почти – шибздик.

Но лоси летят с юга,
но свет победил морок.
И у тебя, друга –
май и святых сорок!

2003


Оглянусь на Паваротти
Пародия на песню Довлета Келова
«Оглянусь на повороте»

         «Оглянусь на повороте: берег тих в плену у сосен…
         Мы уходим друг за другом под упругим всплеском вёсел…»
                Д. Келов               

                – Эй, Дурды, ты билет закомпостировал?
                – Да потому что!
                Из туркменской байки

                «Наливают – отпускают…»
                Из рыбацкого анекдота

Оглянусь на Паваротти,
застесняюсь без обману.
Но когда вы здесь поёте,
то и я молчать не стану.

Буду петь, и не стесняться.
Ничего ж такого нету,
кроме повода собраться –
в день рождения – к Довлету.

Мы пришли – не оттого ли
Келов молод и сияет?
Хорошо, что он доволен,
наливает – отпускает…

До Днепра от Ашхабада
он дошёл, и не без шишек.
Лицезреть его – отрада
Галек, Валечек, Маришек!..

Он имел Париж и Вену
среди Галек и Валюш-то!
Хорошо ему, туркмену!
Почему? Да потому что!

А вот я ну как нагряну
к Гюльчатаям и Юлдузам?
Повезло Довлету-хану
с нераспавшимся Союзом!

Громко крикну: «До свиданья!..»
С вами можно компостнуться.
Так что все мои признанья
не могли не выплестнуться.

Оглянусь на Паваротти,
застесняюсь без обману.
Но когда вы здесь поёте,
то и я молчать не стану.

1995


Серенада Короля
Пародія на пісню Олександра Короля «Серенада»

                «Среди зарослей жасмина
                серенаду мандолина
                так прелестно,
                так старинно,
                так загадочно вела,
                что на перекрестках лета
                под влиянием куплета
                Дульсинеи и Колетты
                позабыли про дела»
                О. Король

Там, де хащі й верболози,
я з Миколой пасла кози.
Я пасу, а він, дивлюся,
вуха в плеєра втуля.
Я кричу йому: «Микола,
ой, здається, я тяжола!»
А він каже: «Ні, це, Дуся,
«Серенада» Короля!

Той Король сидить на троні,
потому шо – бард в законі!
Я купив його касету,
аж у Києві, отож!
У його така манєра…
Ну інтілігєнт, холєра!
Запад, Лаура, Колєтта!
Пєснь любві! Ну шо ти хош!»

«Ой, я зовсім вже тяжола!
Поможи ж мені, Микола!»
А він скікає – козьол, а?
Геть забув усі діла!
Потім чую, як у снє я:
«Шо з тобою, Дульсінєя?»
Ну, а я уже балдєю,
потому шо – родила…

1990-е


Барды в Киеве сплошь всенародные
Из цикла иронических куплетов на мелодию песни М. Ножкина
«Четверть века в трудах и в заботах я…»,
написанных в разные годы, исполнявшихся в разных количествах,
в разных компаниях, на различных мероприятиях и по разным поводам

          «Давайте говорить друг другу комплименты!»
                Б. Окуджава

          «Мы – из Сум;в…»
            Так представлялись некоторые барды из г. Сумы в незапамятные времена
…
Барды в Киеве сплошь всенародные
(что каса’тся Сум;в – не скажу).
А как выдастся время свободное,
я по городу тоже хожу.
Я по городу, я по городу,
я по городу тоже хожу.
…
В понедельник схожу на Московскую,
или в пятницу – в клуб «Арсенал»,
чтоб Король* заморочку барзовскую
для меня ещё пересказал,
а потом под гитарку нехилую
задушевную лирику спел.
Ах, не кинет он родину милую,
чтоб никто из нас не обеднел.
Нет, не кинет он, нас не кинет он,
чтоб никто из нас не обеднел.

Он сидит в «Арсенале» уверенно
как-никак уже двадцать годков.
У него тех дипломов – немеряно,
и других фестивальных значков!
В мастерских он читает вам лекции,
он в жюрях, он в кустах заседат.
Может он и не выдаст протекции,
но зато вас и не обломат!
…
В «Арсенале меня, очумелого,
в уголочек допустит народ.
Боже, сколько ж девчонок у Келова!
Дай послушаю – что он поёт!
Дай послушаю, дай послушаю,
дай послушаю – что он поёт.

У него, у Довлета, творения
много лет в «Арсенале» звучат.
Наблюдаю я эти явления –
столько радости, столько девчат!
За концерты ему аплодирую.
И как бард говорю и поэт:
Дай-ка, тоже я закомпостирую
свой билетик у вас, эй, Довлет!
…
В «Арсенале» бывает оказия:
прихожу, а у них – гоп-ца-ца!
Но ни в коем не думаю разе я
представлять из себя молодца.
Там у многих талант совершается,
а тут я своё выставлю «ять»!
И Лобанов за мною вмешается!
Трям с трубой своей тут же – опять!
Трям с губой своей, как с трубой своей,
Трям с трубой своей тут же – опять:
Ту-ту-ту!..
…
Вот душа на Андреевский просится,
я иду восхищён, рот раскрыт,
голос Толи с Подола доносится,
а над Горкой Владимир парит!
И с Булгаковым, глянь – с Булгаковым
Карпинос на углу говорит!

Ну а в праздник там шум, да компании
принародно на струнках бренчат,
и матрёшки с лукавым вниманием
провожают глазами внучат.
Я тогда прохожу в нетерпении, –
мне в толпе неуютно совсем, –
вверх по улице от «Академии»,
как продюсер, по имени Сэм.
Вверх по улице, вверх по улице,
как продюсер, по имени Сэм.
…
Как-нибудь загляну на Гарматную.
Голубицкий там держит куток.
Под гитарку свою благодатную
бардов он проектирует впрок.
И никакая не сможет инспекция,
как когда-то, всех бардов учесть.
Щяс повсюду – сплошная селекция, –
что нам нечего делать вообще!
…
А вот – Мацуцкий в кругу почитателей,
независим, уверен и смел.
Видно, он из Союза писателей
на свободу в окно улетел,
и к внимателям-почитателям
прямо с небе спустился, и спел.
…
Я хожу, как родившийся заново,
если в ком нахожу Божий дар.
А под песни Андрея Романова
я готов воспарить, как Икар.
Я на Нивки к нему выбираюся,
то по поводу, то без причин.
У Романова даже решаюсь я –
исключительно! – петь для мужчин…
…
А у Киева что за окраины!
В каждой роще для барда есть пень.
Но не падок на что-то случайное,
я конкретно поеду в Ирпень.
Там в ирпенском лесу над романсами
бард Востров на пенёчке корпит,
и видением Валь с реверансами
вдохновляется местный пиит.

Там по городу Люськи слоняются,
горемыка бредёт без штанов.
Там такие сюжеты валяются,
что не нужно выдумывать слов!
А он этим и не увлекается, –
чтоб каких-то выдумывать слов.
…
«Ах, наслышана об Окуджашиной! –
Говорил мне один аноним. –
А нельзя ли у Ольги Черкашиной
как-нибудь откупить псевдоним?»
А Черкашина слухов не ведает,
чай на кухне с флюидами пьёт.
И я знаю: её не обедает
то, о чём канарейка поёт.
…
Я совсем как Незнайка у Носова –
всё нарваться боюсь на маатюк.
Ну не близок мне Киндрат из Клёсова.
А из Киева люб Кондратюк.
Я дрожу от него – как сатирика,
аж боюсь и за печень держусь.
А какая высокая лирика,
что душа вся трепещет – и пусть!
…
Я, наверно, похож на бездельника:
всё хожу и друзьями горжусь.
Вновь дожив до опять понедельника**,
к телевизору снова сажусь.
Что-то память вдруг стала капризная:
нет Семёнова в ящике черт…
И пославши к чертям телевизор, я
по старинке иду на концерт, –
где наш зритель, годами проверенный,
где к душе припадёт каждый звук,
где Георгиевский голос уверенный,
Черепанов – раздумчивый друг,
где явленье Валеры Вербицкого,
Черняховского с Музой полёт,
и с гитарой роман-с Голубицкого…
Ах, да – я уже пел про него!
…
Что вам, братцы, сказать про Киреева?
Анатолий живёт далеко.
Я вот в Киеве знаю Сергеева,
это близко, хотя высоко!
А ещё – Александра с Валерием.
Кто с трёх раз отгадает легко?..
Тут один всё выспрашивал, берия –
кто Пестушко из них, кто Юрко?
Всё выспрашивал, всё выспрашивал –
кто Пестушко из них, кто Юрко?
…
«Как-то был на концерте ЭТАПа*** я,
там Чернявский за жизнь говорил!
Видно, память моя – косолапая:
под конец я начало забыл.
Ну, Бобровский с Рябинскою – дивные!
А Рубанский был нудный, плохой!» –
говорил – «И потратил две гривны я!» –
мистер Фикс, возвращаясь домой.
…
А когда мы с Бобровским встречаемся –
вместе курим наш блок сигарет,
на учёте стоим, отмечаемся
перед вами, друзья раз в пять лет.
Есть, пожалуй, команда отличная
у него, и учёный совет…
Тем приятнее встреча обычная –
раз в пять лет, раз в пять лет, раз в пять лет.****
…
Я, пардон, не пардонней пардонного,
объяснять вам не стану фэн-шуй.
Чей дуэт так звучит многотоново?
Это – Новиков и Ютушуй!
Это Новиков – ап! – мастер Новиков
и с гитарою-бек Ютушуй.
…
Кто – вопрос – увлекается песнями,
но не знает аккордов, как Жук?
Столько лет без покоя и пенсии!?
Ну конечно – Нинель Пазырюк.
Нету поприща более яркого,
чем, брат, слышать, беречь и любить.
Вот услышит Жука Майя Марковна –
и ему вновь охота творить.
Моя Марковна! Наша Марковна!
И уже вновь охота творить.
…
Я в дедах и на службе не значился,
потому что салаг защищал.
Как Юрко, ещё в школе ребячился,
первый клуб, жаль мне, не посещал.
Тем сильнее моё уважение –
30 лет – это, всё-таки, лет!
И с надеждою на продолжение,
первым бардам – горячий привет!*****
…
Киевлянин – что крест, и нести его –
хоть в Париж ты, хоть в Кассель, хоть в Грац…
Сколь всемирностью веет от Киева,
миру ясно – откуда С. Кац.
Вместо Запада, прежде тлетворного,
маем Винника там, где он есть,
Кимельфельда, Духовного, Бормана,
Косолапова… Всех, брат, не счесть!
…
Так что барды в Киеве – сплошь всенародные
(что каса’тся Сум;в – не скажу).
А как выдастся время свободное,
я по городу тоже хожу.
Я по городу, я по городу,
я по городу тоже хожу.

* В Куплетах упоминаются имена, фамилии или прозвища киевских поэтов, авторов песен,
известных в Киеве представителей культурной среды рубежа 20–21 вв.:
Александр Король (1947–2011), Довлет Келов (1955–2004), Лев Лобанов (1949–2011), Сергей Хоменко (Трям), Анатолий Лемыш, Владимир Каденко, Ирина Карпинос, Семён Рубчинский (Сэм), Аркадий Голубицкий, Владимир Мацуцкий, Андрей Романов, Юрий Востров, Ольга Черкашина (Окуджашина), Вадим Кондратюк, Владимир Семёнов, Борис Георгиевский, Сергей Черепанов, Валерий Вербицкий, Евгений Черняховский, Валерий Сергеев, Валерий Пестушко, Александр Юрко, Николай Чернявский, Тимур Бобровский, Елена Рябинская, Владимир Новиков, Николай Ютушуй, Нинель Пазырюк, Игорь Жук, Майя Марковна Потапова (1923–2007), Семён Кац (1935–2008), Илья Винник, Дмитрий Кимельфельд, Леонид Духовный, Игорь Семененко (Борман), Борис Косолапов …

** Здесь подразумевается телепередача «Доживём до понедельника», которую Владимир Семёнов вёл на рубеже 1990-х –2000-х гг.

*** ЭТАП – Экспериментальный театр авторской песни в г. Киеве

****Имеются ввиду совместные с Т. Бобровским юбилейные концерты

*****Куплет (2003 г.) посвящён 30-летию первого киевского КСП (основан в 1973 г.)

1990-е –2010-е


Ди-ли-дин, ди-ли-дон
Пародия или cвободный ментально-сленговый перевод
песни П. Маккартни и Д. Леннона «Оb-La-Di, Ob-La-Da»

Толик, что с лотка на рынке торговал,
Лёльку увидал за стойкой в баре.
«Я от тя торчу, девчонка!» – он сказал.
Она ответила ему: «Ты клёвый парень!»

Ди-ли-дин, ди-ли-дон, жизнь идёт, брат!
Весело жизнь идёт!

Толик на троллейбусе летит стрелой,
ищет ювелирного отдела.
Аж в каратов двадцать перстень золотой
когда он Лёльке подарил, она запела:

«Ди-ли-дин, ди-ли-дон, жизнь идёт, брат!
Весело жизнь идёт!»

Через пару лет у них – кайфовый дом,
с парочкой детишек – тоже клёвых.
Всё идёт своим весёлым чередом
в семье у Толика и Лёльки Ивановых.

Ди-ли-дин, ди-ли-дон, жизнь идёт, брат!
Весело жизнь идёт!

И теперь, держа на рынке свой пакет,
Толя крепышей берёт в подмогу.
Лёля на лице наводит марафет,
летя в налоговую, в джипе, слава Богу!

Ди-ли-дин, ди-ли-дон, жизнь идёт, брат!
Весело жизнь идёт!

А вы хотите веселья?
Ну так – ди-ли-ди-ли, ди-ли-дон!


Песня-кошмар для Розы

Милая, добрая, нежная, чуткая,
прелесть, единственная.
Жаркая, знойная, чистая, хрупкая,
сладко-таинственная.
Неповторимая,
незаменимая,
непревзойдённая.
Непостижимая,
вечно любимая,
страстная, томная.
Чудо-хорошая, любо-желанная,
кисочка, рыбочка.
Лапушка, птенчичек, горлица ранняя,
звонкая скрипочка.
Стройная козочка, красное солнышко,
диво-лебёдушка.
Душенька-пушенька, матушка гнёздышка,
р;дное пёрышко.
Умница, золотце, ясная звёздочка,
светлая песнь весны.
Сердце-сударушка, куколка-Розочка,
жемчуг моей казны.
Роза – мечта моя, Роза – судьба моя,
вечный ты мой идеал!
Слышишь, богиня? Ты – самая-самая!
Лучше – никто не знал!
Я ж за тобой – хоть в огонь ты, хоть в р;ку,
в жизни – весь твой однолюб!
Ну умоляю, ну будь человеком:
дай мне на пиво рубь!

1990


*   *   *
Когда замучил быт и отдаляет
любовь от чувства, слово от стиха,
и рядом тень презрения, и лает
чумной эфир, и я не без греха –

оцепенеть, отсутствовать, не слышать,
не видеть, не дышать, не кум, не зять,
смолчать, стерпеть, уйти, не показать,
что возмущён, что просто «едет крыша»…

Ах, может быть, за это в лучшем мире
весь я – с рогами, с нимбом, с головой –
покоен буду в собственной квартире
за крышкою надёжной гробовой.

Ноябрь 2002


Кирпичики или Исповедь моего заблудшего товарища Василия*
новый дворовый романс

"Раньше был я поэтом приличным,
так умел выходить на каданс!
Но от всяких заводов кирпичных
Перешёл на дворовый романс.

Что такое могло со мной статься?
Как случилось, что так я упал?
Ах, не трудно про то догадаться,
что поэт полюбил и пропал.

То, на грех, было чистое чувство,
были равно прекрасны мы с ней,
близкой дружбы большое искусство
всех препятствий казалось сильней!

Но когда к нам любовь приступила,
с нею в браке гражданском был тот,
с кем в рассрочку квартиру купила
и пошла на кирпичный завод.

В час, когда я молился Природе
и в счастливом неведенье жил,
моя радость пошла на заводик,
 где любовь утекает из жил.

Там был очень испорченный воздух,
там ей сделалось дурно потом.
Но вернуться назад было поздно, –
уж за городом строился дом.

Стало всё ей тогда безразлично,
лишь хотелось на воздух – дышать!
А ему, из села, всё привычно,
он свой бизнес хотел продолжать.

А куда ж ей, бедняжке, на свете? –
У ней дочка да мамка с сестрой…
И напрасно на улице ветер
выдувал из груди домострой.

Сам я тож был женат греховодно,
и с любовью моей дорогой
не могли мы встречаться свободно,
редко видел её я – нагой.

Но в часы долгожданные встречи
в ней я тайную чаял жену.
И не гасли церковные свечи,
и не чуяло сердце вину.

Сколько слов, от каких не отбиться!
Просто кругом идёт голова!
Юность в сорок и зрелость за тридцать…
И, казалось, фортуна права!

Так возвышенны были мы с нею
среди моря бушующих вод,
что теперь я от шока немею,
чуть услышу: «Кирпичный завод»!..

А что я мог за худую наличку,
на баяне с гитарой игрец,
когда в каждый мой час по кирпичику
возводился кирпичный дворец?!

Он её всё в авто – да на фирму…
Я ревную, я жду, идиот!
Так мы прятали чувства за ширму,   
пред которою стройка идёт.

Как ни страстна призывная муза,
как ни сладок тот рай в шалаше, – 
но кирпичных сомнений обуза
поселилася в женской душе.

Двор, фундамент, забор вырастает,
Мама зятя зовёт на блины…
И высокое, светлое тает
в унизительном чувстве вины.

Вижу: садят в коробку подружку,
вот машина «на хату» пошла,
где царевну запрут, как лягушку,
от иного, что в жизни нашла,

где владения  метров квадратных
да тех самых житейских клешней,
от которых так часто отврата
не бывает для смертных страшней.

С ней последний я раз целовался
в день, когда был кирпичный заказ.
(Телефон выпадал, разбивался,
тот, что куплен ей был напоказ…)

Вот такая случилася дружба.
Проглотил её страх, как удав.
Но, зато, социальная служба
мне б сказала, что я тут не прав.

Просто я для неё мало значу,
как не новый, а старый плейбой.
То в ночи, как ребёнок, заплачу,
то с утра посмеюсь над собой…

Ветка, друг, дай на верность мне лапу,
не скули и напрасно не хнычь!
Нет любви... Я похож на растяпу,
как прибил меня, вроде, кирпич.

…А потом ей совсем стало видно:
нашей дружбе удобней – развод.
Вот с тех пор больно мне и обидно
слышать слово «Кирпичный завод»".

*Автор, сочувствуя несчастному «герою»,
оставляет за собой право не одобрять его, Василия, поступки

Июнь 2006 



Диптих с мухой

1. Муха

В дни, когда со мной была невезуха,
вновь и вновь я попадал в переплёт,
зимовала в наших комнатах муха.
Мы не трогали её – пусть живёт.

Мы привыкли к ней в январскую стужу,
почитали за свою в феврале;
а окончивши обед или ужин,
оставляли что-нибудь на столе.

Наша Марфа – кошка, старая дева –
мух отроду не держала в чести.
А и та привыкла к мухе, и Ева
часто бегала у ней по шерсти.

Я, как водится у дурней, с получки,
было, мучился больной головой.
И заламывала горестно ручки
Ева-друг на белизне бельевой,

целовала мне заросшую щёку,
тормошила, поднимала, вела.
И я шёл, противясь злобному року,
в кабинет, и окунался в дела.

И вообще – я за порядок и дело!
Сын – в гимназию, жена – на приём.
А мы сядем на окошечке с Евой,
машем крыльями, напутствия шлём!

А с обеда – мне идти на работу.
(Без работы ведь не тот аппетит.)
Выйдет Марфа в коридор сквозь зевоту,
муха – умничка – её облетит...

Как-то жили... Вот зима миновала.
Март кончался. (Шла в Ираке война.)
Что тянуть? Однажды Евы не стало.
Не скажу вам – как погибла она.

Но нелепо, но безвинно, но пусто!
(Гляну вкруг: всё – пропаганда, враньё!)
И душе моей становится грустно
всякий раз, как только вспомню её.

2. Запредельное

Чем-то глубоко разочарован,
отвращенья к жизни зная вкус,
я бывал врагом всего живого,
и козявке не прощал укус!

Сколько раз бежал от вдохновенья,
чистым побуждениям назло.
И какую ведал в жизни лень я!
И, порою, как мне не везло!

Господи, какой я был противный,
радуясь фуршетному столу!
А ещё греховные, как гривны,
анекдотцы пошлые в углу...

Накопил я столько негатива,
втайне разлагая плоть и дух,
что уже не в праве жить счастливо,
кроме как обмахивая мух.

Вот и на рыбалке: спохватился,
окунька пустил обратно в пруд.
С комарами кровью поделился.
(Вдруг они там с жинками живут.)

Жорики и, впрочем, Эдуарды
(Почему не Лёвы? Почему?)
налетели звонкие, как барды,
радуясь терпенью моему.

Радуйтесь, тусуйтеся, звените,
беспокойте взрывами петард!
Если что – прошу вас: извините,
Жора, и простите, Эдуард!

2003

СМСКИ

*   *   *
Каждым днём замечательна жизнь,
всё так трогательно, всё так ново!
Может, час, может, два продержись,
чтобы это прочувствовать снова.

Декабрь 2005


*   *   *
       «Блажен, кто верует…»
                А. С. Грибоедов

Блажен, кто верует и ждёт,
не зная,
как жизнь по-своему идёт –
иная.

Декабрь 2005


Электронная

Зачем ты скрылась от меня,
мой друг, в стенах домашних?
Как душу Интернет, маня,
увёл от дел вчерашних?
Ах, юный друг, в твои года
уже не молодые
хоть письма шли мне иногда
про чаты золотые!
...И я уже совсем не тот,
и день проходит рано,
когда несу я свой живот
от кухни до дивана...

Декабрь 2005


*   *   *
Нынче спал. И видел я:
Дом Ваш. В нём полно зверья –
кошки, блошки и собаки…
И ещё явился я!


*   *   *
Морозец, снежок, ледок на реке…
Как там мой дружок от меня вдалеке?

И вдруг ты позвонила мне в тот час!
Целую твои лучики у глаз…


*   *   *
Скажи себе: Всё хорошо! –
И будет всё как надо. 
И от меня ещё – мешок
добра и шоколада.


*   *   *
                «Киев – родина нежная»
                А. Н. Вертинский

Олевск, детства даль белоснежная.
Киев мой, «родина нежная».
Тревог и любви города.
Я с ними – везде и всегда.

Январь 2006


Мне подарили плюшевую собачку Вету

И от Оли письмо, и от Светы,
и в постели присутствие Веты!

2006


*   *   *
Есть счастье, свет мой, дар любви беречь.
Тогда не может быть напрасных встреч.
Тебя жалею, милый мой дружок,
и потому так часто одинок.

2006


На Березняках. Ожидание

Под окном ревут коты – просто жуть:
«Без любимой не уснууть, не уснууть!»
Птички божии, легки на грехи,
гулят, сонные, и видят стихи.
А вдали спешат сквозь ночь поезда –
воскресенье…
                понедельник…
                среда…

2006


*   *   *
Неведомая Света
под деревом сидит.
А к Свете лучик света
сквозь листики скользит.
А ворзельское лето
так зреет неспеша!
Как земляничка, Света
на травке хороша…

2006


Досада Пьеро

Даже скрывшись в туалет,
Коломбина даст ответ!
А жестокая Мальвина
рассчитает: снова – нет.

2006


*   *   *
Если вдруг тебе не напишу,
знай, я всё равно тобой дышу.
Мучить не хочу. На верный зов твой,
буду жив и нужен, поспешу.
Умирать…
Из пепла восставать…
Бедное сердечко целовать…

Май 2006


*   *   *
Горести, болезни отойдут.
Бог всё знает, будет так, как надо.
Начинал я песню с ноты «ут».
Диссонанс пройдя, достигну лада.


*   *   *
Хорошо – кому всё просто,
можно быть любого роста!

2006


*   *   *
Давно тебя не видел,
нет милых нежных слов.
От этого так грустно,
что я – неживздоров.

Октябрь 2006


*   *   *
Что ни сделаю – не так.
Появлюсь – некстати.
На меня щяс и дурак
мог бы наплевати.

Июнь 2006 


*   *   *
Что-то в холодильнике протухло,
аж окно в мобильнике потухло.
Если впредь полезу в холодильник,
Вам звонить не стану на мобильник.


*   *   *
Тебя коснувшись, дождик мой передаст привет.
Возможности другой тебя коснуться нет.

Июнь 2006


*   *   *
Как в тот апрельский дождь, в Германии, томимый,
когда ты мне писала: «Мой любимый…»,
иду гулять в июнь под дождик давних грёз
и думать об игре метаморфоз…

2006


*   *   *
Нет никого довольнее верблюда,
когда он сам собой являет чудо!

А мне без Вас, поскольку я другой,
так часто грустно, друг мой дорогой.

7. 10. 2006


Женская стоматологическая

Стоматолог смотрит в рот,
руку н; ногу кладёт,
нежно ищет дырку в зубе,
мягко трогает живот…


*   *   *
Когда рыбачил на Десне,
ворону видел на сосне:
с мобильником сидела,
как в прошлое глядела,
как что-то получала
и пылко отвечала...
И с птичьею улыбкой
я плыл сквозь время рыбкой.

Октябрь 2006


Реакция на установку спутниковой антенны

Если сунуть в телевизор сто каналов,
можно жить и без газет, и без журналов.
Ну, а я, как позапрошлый век, –
старомодный друг и человек.


*   *   *
Хоть не много мне было обещано,
так молчания гнёт тяжёл!
Боль потери любимой женщины…

Но и друга я в ней не нашёл.

27. 12. 2006


*   *   *
Я был во сне.
Проходит мой долгий сон.
И вот уж я – вне, –
к работе, к мечте возвращён.
А горе и боль –
осадок на дне времён.
Все сны о любви,
вы сами ищите меня!
Но от жестоких снов
отныне на мне – броня.

Февраль 2007


*   *   *
В Интернете с.чка бродит,
много профилей находит,
представляя всякий раз –
«На!» и «Фас!»


*   *   *
Сражён Онегиным Евгеньем,
лежу в постели,
с вполне романным настроеньем
в конце недели.
Его за мысль благодарю,
дорогу прочу,
с прощальной Музой говорю
до полуночи…

Февраль 2007


*   *   *
День отлетает и тает.
Сон над землёю летает.
Но не смыкаются вежды
Веры, Любови, Надежды…

Октябрь 2007


*   *   *
Человек глядит на занавеску.
Ночь. Бредёт по улице один.
Вдруг он выпускает смску,
как из лампы джинна Аладдин.
Может, он надумывает что-то,
глупый от наивного добра.
А во сне придёт к нему забота
в продолженье верить до утра.

Октябрь 2007


Смс через роуминг

Любви не дали разыграться в сердце...
Тогда всё было просто и легко.
К тому ж ещё, мы были иноверцы
и жили друг от друга далеко.

От станции в созвездии Дракона
я долетал к Вам раз в пятнадцать лет.
Мы коротко встречались вне закона
близ Ориона
                и – прощай-привет!

Потом... – ты помнишь?! – были смски
чрез роуминг в созвездии Кита!
Потом – война… В астрале занавески,
ни челноков, ни связи, ничерта...

И я почти забыл... Но не случайно
в твоё созвездье снова послан я!
И вспомнил всё, и так необычайно
горит мой хвост и блещет чешуя!

Октябрь 2007


*   *   *
Он придёт, тот день, когда
ты поедешь к другу.
Хорошо нам иногда
странствовать по кругу!

Январь 2008


*   *   *
Дерзкая, молодая, мечется взад-вперёд,
то наградит любовью, то её отберёт,
каждому часу – истина, искренних слов букет…
Нету лишь постоянства.
Вот и надежды нет.

2008


*   *   *
О, мир предателей, коварств змеиный сад!
Войдёшь на зов – и будешь виноват.

Октябрь 2008


*   *   *
Она бросала камни вновь и вновь
в него, чтобы убить в себе любовь.

2008


*   *   *
Цветочек аленькой увял,
за Чуду девка не в ответе…
Усохла роза на планете,
а Принц с принцессами гулял…

2009


*   *   *
Кем был обманут-очарован,
в том должен стать разочарован.

А всё – игра, лжецам подстать.
О, как они умеют стать
невинными, переиначить,
перезабыть, переназначить,
припрятать правду точно тать
и с новой «правдою» предстать…

Февраль 2009


*   *   *
Никто мне не напишет, никто не позвонит…
О, как я молчалив и недоступен!

2008


*   *   *
О, как же всё неоднозначно в этом мире,
где только два плюс два да дважды два – четыре…


Музыканту С. Горюновичу

В небытие уходят все сексоты,
правители и суетные дамы…
О, скольких пережил ты, друг работы,
художник устремлённый и упрямый!

Ноябрь 2008


Поэту и артисту Н. Барабанщиковой

Достойный крест – нести себя другим –
тревогами, заботами, делами…
И честным намерениям благим
воистину есть место между нами!

Ноябрь 2008


Смска

Один я. В пути. Размышляю
о чувствах, про то, чем дышу.
И с кем я судьбу разделяю –
тому смс напишу!

2010
Олевск – Киев 



ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Ю. Вострову – человеку и другу
тост

Как странно, как призрачно дни летят.
И всё же, какой искус –
отметить Юркины пятьдесят!
Ну чем не козырный туз?

Вздохнёшь невзначай, и айда творить,
сбрасывать чепуху.
И хочется с другом поговорить
просто, как на духу.

И ждёшь этих встреч, и торопишь час,
а он – быстротечный миг.
И снова заботы, что в них подчас
теряешь себя, старик.

Когда же так больно, что скрыть нельзя,
и бьёт неблагая весть, –
тогда ты один. А твои друзья –
уже хорошо, что есть…

Им – память и нежность души, таким,
с отдельностью их мирской.
И ты говоришь себе: «В помощь им –
стихни, не беспокой…»

Но всё ж, если трудно тебе, – скажи.
Всё сделаю, что смогу.
Слышу – стучит: «дорожи, дорожи...» –
мне сердце моё на бегу.

Ах, было – во времени давнем мы
дни напропалую жгли,
делили харчи из общей сумы,
под общею ношей шли.

Всё реже нам – звёзды, гитара, костёр;
порою споём вразнобой.
А новых друзей не обрёл я с тех пор,
как встретились мы с тобой,

когда ты про стёжки-дорожки пел,
Ирпенский лабал вальсок...
С тех пор заварили мы столько дел,
что пусть нам прибавят срок,

впаяют по полной, чтоб в полный рост,
чтоб воздух – на полную грудь…
И тост мой при этом, дружище, прост,
поскольку не прост наш путь:

пусть медленно полнится наш музей,
мужайся, люби, пиши,
и радуй, счастливый, своих друзей,
и пой – по причине души!

Наш нынешний август и день наш свят,
Господь осенил твой кров.
За золотые твои 50!
И будь нам всегда здоров!

8. 08. 2002


Утро 9 ноября 2002 года

Трудный месяц ноябрь, самый поздний и хмурый,
должен был пережиться, рано звал на ночлег.
Облетела листва.
Обнажились натуры.
Впал в безвременье город.
Как вдруг – первый снег.

И с утра эти ветви деревьев – такие!
Коль не в листьях – ну только заснеженным быть!
Как запомнился майский, каштановый Киев,
так и снежность ноябрьскую не позабыть.

С этой снежностью, с нежностью этой недолгой,
с жизнью утренней этой короткой моей –
благость – быть до конца не видавшему толком
до сегодня – утешенных белых ветвей,

материнских небес мягко-серую ватность,
у которых и можно, и есть что просить,
Твою щедрость, Господь, – как ты вновь невозвратно
даришь нам чистоту, обещая простить.


*   *   *
Кто-то не поздравил, пренебрёг?
Значит, от тебя сейчас далёк
этот человек. Его прости,
зряшную обиду отпусти.
Посмотри вокруг – кто будет рад
быть с тобою и войти в твой сад?
Дождик, шелест листьев, ветерок,
Божий дух и мудрость между строк…


*   *   *
Оглянусь на судьбу – сердце вздрогнет, сожмётся,
обожжётся, и с болью сорвётся в закат.
Никогда никому ничего не зачтётся?
Из ушедших никто не вернётся назад?..

Но в другую минуту, тоску заглушая,
окунаюсь в заботы, в работу, в друзей…
И душа своё рубище ищет, нагая,
и ещё это тело так дорого ей.

И от самого малого жду утешенья,
даже лучик надежды – что Бог наяву.
И соломинка может спасти от крушенья.
И держусь, и молюсь, и всё дальше плыву.

6.04.200


Ещё одно посвящение
                Андрею Романову

Друзья, хочу ещё признаться:
себя не вижу я без вас.
Но привыкаем расставаться –
вдруг – в недосказанности час.

И снова ждать, и ведать счастье –
зависеть, чувствовать, парить,
в со-единенье, со-участье
молчать, и слышать, и творить.

Судьба моя и жизнь – простая,
в дому, в Отчизне – не пророк,
то ухожу, то улетаю...
Но с вами я не одинок.

Благодарю судьбу за случай
и тихо чувства берегу.
Так приходящий видит с кручи
огонь на дальнем берегу.

2003


*   *   *
Не оставлять хандре лазейку.
Так до греха недалеко.
И если не попал «в копейку»,
принять как благо – «в молоко».

И быть, по-своему, свободней,
будить сомнения в ночи,
смиряться с волею Господней –
не мелочись, молчи…

И в одиночестве привычно
своё познание творить.
А ты, уныние, - вторично,
ты брось мне снова говорить,

что дружбы давние погасли,
что я лелеял их напрасно,
что писем нет – одни счета
и что в карманах нищета.

На то она - звезда бродяги,
чтоб уводить за горизонт.
Года выбеливают флаги
давно покинутых ротонд.

Теряют стройность колоннады,
бьют купола ветра и грады.
Там бродят призраки-князья –
мои давнишние друзья.

Остановлюсь среди дороги.
Дышу не в такт, ладонь пуста.
Но рано подводить итоги,
коль жизнь читается с листа.

И вновь ловлю слова и звуки,
и обращаю в семена,
чтобы допрежь вселенской скуки
взошли другие времена,

другие дали загорались,
рождались замки из песка…
Ах, мы уже пообтрепались,
уже блаженствуем слегка.

В своём кругу сидим семейкой,
то горечь пьём, то варим чай…
Не оставляй хандре лазейку!
Не оставляй.

Сентябрь 2003


Поэту и барду Владимиру Каденко

            «…Ни лишней доли, ни мольбы пустой,
            Но Пушкина летучая крылатка,
            Но Лермонтова ментик золотой.»
                В. Каденко,"Посвящение О. Рубанскому", 1993 г.

Киев. Декабрьский вечер.
Воздух и век былой.
Улица в старом городе
на берегу стихий.
Снежной эпохи ветер
арку пронзал иглой
и залетал во двор, где
та дверца. Свеча, стихи…

Подвальчик на Карла Маркса…
В памяти вспыхнул луч.
И на дворе, на доме
запечатлелась тень.
Время сникерса-марса
перешагнув, колюч,
ты возникал в проёме,
точен, как Божий день.

Сколько ж нас набивалось
в дружеский тесный зал !
А тишина такая –
чудился Млечный Путь.
Музыка проливалась,
голос твой волхвовал;
веруя, увлекая,
ты погружался в суть.

В дни, когда никли грёзы
(времечко было – тать),
ты говорил правдиво:
песни – не главный крест;
ближе к молчанью – проза,
древних перелистать…
Но совершалось диво
и для твоих «невест»!

Радуйся, бодрствуй, друже!
Вновь собирай гостей.
Есть что и спеть, и вспомнить
петое жизнью впрок.
И для жены быть мужем,
папочкой – для детей…
Чувствуешь, как ты нужен? –
сродник, пиит, пророк…

Мне говорят – не спорю –
в Киеве нет царя.
Пена покроет Лету –
пены простынет след.
Но из живого моря,
веруя и горя,
люди идут к поэту,
снова идут на свет!

Ноябрь 2003


Жалкий стих

Дождик, дождичек, дружок,
мы с тобой одни.
Я не выпью «посошок»,
без меня тяни.

Я не то чтоб стал другой,
просто отрезвел.
Напланируем с тобой
на год всяких дел!

Дождик, дождичек, башке
будет всё светлей.
Через годик налегке –
праздник Разговей!

А не дай Господь – сорвусь, 
не переживу…
То вот этот стих, клянусь,
жалким назову.

9. 10. 2004


Древлянська пісня*         
               
Вітер хвилями човник гойда,
все тримаю весло, не спочину.
Та між тим, що літа, як вода –
я щасливий до витоку плину.
Ясні зорі, буття береги…
Дай вам Боже найкращої долі!
Може, в світі і є вороги,
та для щастя і миру доволі.

Я шукав – де та правда свята,
де той ліс, що не йде під сокиру?
Я неправедні бачив свята
і жадобу людську, і зневіру.
Але що є  та марність і тлінь,
і дочасність, і суєтні гроші?..
Навіть божім пташкам вдалечінь
не забрати гніздечка хороші…

Под веслом что-то шепчет вода –
будто, песни забытые строки.
Снова сердце позвало туда,
где души золотые истоки.
Не забыть мне родных берегов...
Зори ясные, вольная воля!
Ни обид, ни тяжбы, ни врагов,
только Небо и Счастье, и Доля.
 
Поиск правды, предчувствие крыл…
Вдалеке от родимого луга
сколько слёз я когда-то пролил,
ждал любимую, веровал в друга,
содрогался от взглядов косых,
плыл, как знал, от бессилья немея...
Но соблазна тельцов золотых
не искал, не ищу – не умею.
 
Ни наград не хочу, ни дворцов
и ни пут родового поместья,
только слушать бы говор скворцов
по весне на древлянском Полесье…
Топоры недалече стучат –
и никто не прислушался к крику.
«Боже милый, спаси аистят
и лесную мою ежевику!»

…………………………………
Я щасливий, що маю любов,
до древлянського плинучи краю.
І від серця з поліських дібров –
Бережім нашу землю! – благаю.
Бачиш – ріки міліють в світах,
і вже падає ліс недалеко…
Може, десь він і є – синій птах.
Тільки ти не покинь нас, лелеко.

Серпень 2005, Олевськ – Київ
* Русский текст (переложение) Ольга Черкашина и Олег Рубанский


*   *   *
Сорок лет за спиной,
пол истёртый в квартире...
Что же это со мной,
снова – двадцать четыре?!

Не гляжу в зеркала,
где тоска и могила...
Только б ты позвала
и со мной говорила!

Врёт экран голубой –
пошлость, муть, безнадежность...
Я хочу быть с тобой,
моя тайная нежность!

Гаснет день за окном,
суета бытовая...
А душа – об одном,
как звоночек трамвая!

На разбитый диван
опадаю устало...
Но, виденьями пьян,
не усну, как бывало!

Тесен кухонный круг,
совесть – как затаилась...
Мы не грешны, мой друг,
что бы там ни случилось!

Сжат в руке телефон,
кнопки вздрогнули чутко...
Но срывает мой стон
злой остаток рассудка!

Плачет в трубах гобой,
рвутся стены на части!
В сердце бьёт, как прибой,
невозможное счастье...

2005


*   *   *
Светлая, ясная, славная!
Так мне с тобою светло!
Я ведь искал это, главное, –
помнишь? – где лес и село...

Ясная, славная, светлая!
Помнишь в июне грозу?
Личность моя несусветная,
с велосипедом, в лесу...

Где корпуса санатория –
был ведь резон в тормозах!
...Ранних отъездов история
в грустных читалась глазах.

Ясную, славную, светлую,
я тебя помнил (прости!),
новую встречу заветную
всё приближая в пути...

Славная, светлая, ясная
(будет резвиться молва),
спрячь понадёжней опасные
чувств наших тайных слова...

Декабрь 2005


Снежные сны

С Новым годом, мой друг, с Новым годом!
На ночь снег побелил провода.
Не спеши доверять мимоходом –
никому, ничего, никогда.

Всё так сложно, а времени мало,
не хватает ни сердца, ни лет.
Где-то небо в снегах запропало,
ничего постоянного нет.

Всё спасаешься сладкою мукой,
мир иллюзий обманчиво нов.
(Вскрик души, обернувшийся скукой,
не сломает привычных основ.)

Жизнь летит в забытьи, по наитью…
Вдруг оглянешься: Боже ты мой!
Всё прошито насквозь белой нитью,
вьюга застит дорогу домой!

И сквозь снежные сны с небосвода
к изголовью склонится звезда:
С Новым годом, мой друг, с Новым годом!
Никому, ничего, никогда…

28. 12. 2005


Мой талисман

Мой маленький ангел, ты с нежной мольбой
меня заклинаешь быть вечно с тобой,
не бросить, не выдать, не потерять,
тебе предначертано мне доверять.

Любовь моя, девочка, розовый сон,
какой же в тоске неизбывной резон?
Но бросить, в безвыходном этом кругу
оставить тебя я никак не могу.

Я буду тебя возле сердца носить,
у Боженьки милости буду просить.
И сбудется то, что назначено нам,
пока предаёмся мы розовым снам.

6. 01. 2006


*   *   *
                «Мудрые же, вместе со светильниками
                своими, взяли масла в сосудах своих…»
 
                «Истинно говорю вам: не знаю вас»

                Из «Притчи о десяти девах», от Матфея, гл.25

Не знаю, не знаю, не знаю
и знать ничего не могу!
Я мысленно дверь отворяю,
дыханье твоё берегу!

Житейская тяжба и служба,
дорожки средь вех и столбов...
И вот обращается дружба
в заветную сердца любовь.

Все дни, что прожил без ответа,
увяли – но это не ты!
Лишь падает капелька Света, -
как вновь оживают цветы!

Январская мглистая стужа –
зеркальный осколок меня, –
вчерашнего мальчика, мужа
и верного злого огня.

Не надо, не надо, не надо!
Уснувших невест не буди!
Пусть только не гаснет лампада,
одна, для меня – впереди...

21. 01. 2006


"Иван-царевич"

Твои врата замком легли на грудь,
сдавили сердце, истомили душу,
осталось мало стрел на долгий путь,
другой страны кордонов не нарушу.

Зову к себе, шлю вызовы, звоню -
на час, на два, на горький миг прощанья!
Ты видишь смуту? Я себя виню, – 
что ты так редко даришь обещанья!

Ты, умная, за створками хранишь
открытость, сонный мир оберегая;
когда ты мне по-дружески звонишь, – 
сама не веришь в то, что ты другая.

А я, любя, дарю тебе слова – 
единственную правду без обмана.
Но ты в своей коробочке права,
надолго исчезая из тумана.

И остаюсь я, сжав стрелу в руке,
в краю болот стеречь свою опушку.
И жду мою царевну -
                вдалеке
летящую
         в коробочке
                лягушку...

Январь 2006


*   *   *
Там, где дозоры, заслоны и ямы,
чёртов расчёт – развести до конца,
будьте в одном лишь – в единстве упрямы,
любящие сердца!

...Как тяжело этот Свет достаётся,
отклик, - когда не вдохнуть,
сердце внезапно от боли сожмётся,
слова из губ не шепнуть.

Сядешь в траве. На террасе гуляют,
машут: Чудак, мол, сюда!..
Господи, Боже мой! Не понимают –
сердце, удушье, беда...

5.06.2006


Без тебя

От жизни – боль, и судьба – в дым...
Я не с тобой уезжал в Крым.
Ты не со мной далеко летишь.
Вновь мы не вместе. Но ты услышь –
я не могу без тебя быть,
я не могу без тебя жить,
я не могу без тебя петь,
тебя позвать – не могу сметь.
Не нахожу себе места,
встреч наших тайных невеста,
грёз наших сладких подружка,
моя царевна-лягушка...

Где на отели падёт тишь,
ты благодарной женой спишь.
Трудно надеяться, больно любить!
Я не могу без тебя быть!
Я не могу без тебя быть,
я не могу без тебя жить,
я не могу без тебя петь,
тебя позвать - не могу сметь.
Всё, чем богат, – это струн звон;
сердце зовущее – мой дом.
К встречам нечастым тонка нить...
Я не могу без тебя быть!

А знаешь, любая досада пуста –
мне б на минутку твои уста!
Вдруг ты очнулася б где-то
в мире единственном света!
Я не могу без тебя быть!
Я не могу без тебя жить!
Я не могу без тебя петь,
тебя позвать – не могу сметь.
Как цепи, узы судеб, – что ж...
Но снова близко ресниц дрожь,
и мы свободны, и мы парим!
Что эта Турция?
Что мой Крым?! –
Я не могу без тебя быть,
я не могу без тебя жить,
я не могу без тебя петь,
тебя позвать не могу сметь...

Август 2006


В сентябре

Сентябрь частит дождями,
то сумерки, то свет…
Что было между нами,
того отныне нет.
А я всё верю солнцу –
чуть глянет из-за туч,
всё кажется: вернётся
любови ясный луч.
Но снова тень и ветер,
и вновь потоки слёз.
А следом – тяжкий вечер
и боль разбитых грёз.
Без воли и без силы,
как будто я – не я:
Ах, был когда-то милый!
Ах, ты была моя!
Сентябрь частит дождями.
На всё один ответ:
что было между нами,
того отныне нет.
Кто в чём-то был неправ… но
неважно кто – права…
Любовь не стала главной –
вот главные слова.

2006


Потеря

Разрыв нечаянный с любимой
невыносим. 
Домашние проходят мимо,
закрыт «Сим-Сим».
Глаза, набухшие слезами,
углы, углы…
И образ тот перед глазами –
острей иглы…
То вдруг незначащая фраза,
как прошлый год,
всю память всколыхнувши разом,
со дна всплывёт.
И каждой мелочью потеря
обрушит мир.
И крик немой больного зверя
пронзит эфир…

Сентябрь 2006


Придя к себе. У зеркала

Вот так-то, визави:
хоть триста лет живи,
постичь пути Господни невозможно.
И клятвы, и шантаж,
какой ни есть кураж –
пред девственным грядущим всё ничтожно.

Условно замкнут круг.
Терпение, мой друг.
Для каждого желания – терпенье!
А коль не хватит дней?
Тем горше и больней...
Но, быть в пути – вот выход и спасенье.

Не больше всех страдал.
Но Бог терпенья дал,
чтоб я не стал рабом вины и лени...
И только пробил час –
любовь позвала Нас!
И я лицом уткнулся ей в колени...

Сентябрь 2006


*   *   *               
«Настало время полностью подчиниться               
Закону духовного разъединения.
Другими словами, учитесь отпускать!               
Чем больше Вы увязнете в своих ожиданиях,               
тем сильнее Вы оградите себя               
от возможностей получить самое желанное,               
которое естественным образом должно               
появиться в Вашей жизни».                ( Из гороскопа )         

Отпускать, отпускать,
уговаривать трудно себя
после райских садов,
после светлой любови эпохи,
души разъединять, 
Мир огромный на капли дробя,
из насущных трудов
выбирать утешения крохи. 

Этот старый Закон
в канцелярии наших судеб
справедлив и жесток,
не приемля стенанья и слёзы.
Пожиратель Дракон
со Творенья бездушен и слеп,
и идут на поток –
дружбы, верности песни и розы… 
Ты вернула тетрадь.
Друг сказал: ты холодной была.
Ты её отдала,
будто сбросила лишнюю ношу.
Отпускать, отпускать…
В сердце жмётся комочек тепла.
Как же ты не смогла?!
Как же я эту боль не отброшу?

P. S.
«Жизнь всегда что-то даёт взамен,
иначе невозможно было бы жить».
                Р.Бредбери
15.03.2007


О разности
           "Чаще грустят те, кто добрее и чутче"
                Где-то услышанное. (Не проверял)

Все страдания мира в сердце не уместить.
(Так она утверждала разницу и упрёк.)
Проще смотри на вещи, брось, перестань грустить!
Видишь, куда теченье? Что ж ты всё поперёк?

...Канули смех и вольность, радость от ста затей,
притчи, проникновенья, родственных чувств стихи.
Как это было больно – от неблагих вестей!
Только я – о любови, а она – про грехи.

Где её нынче носит, лёгкую, словно пух,
друг – переменный ветер? Эй, да не всё ль равно?
Мною дышала вечность, и возвышался дух.
...А что до непонятой грусти, то было ей не дано.

Май 2007


Через два года

В санатории всё те же
медсестрички, доктора.
Отдыхающие – реже,
ну, на десять – полтора.
Корпуса стоят враскидку,
постоянные, как лес.
Лето сбросило накидку,
в ожидании чудес.
Земляничная полянка
будит прошлое, и вновь
раскрывается, как ранка,
восходящая любовь...

Ворзель, 9.06.2007


Обращение к другу
               "Ты - грустезависим..."
                N. N.

Не думай, будто я в незнанье –
в чём живопись, и джаз, и ритм
моей души,
какие грани
мой ум оттачивал в тиши…
О тайном не суди поспешно.
Ведь ты – мой друг,
и неспроста
пред миром низменным и грешным
тебе доступна высота.

Я потрясён бываю чувством;
и грусть высокую храня,
пишу тебе не про искусство,
а про открытого меня…

12.06.2007


Предательство

Предательство, предательство,
сбежательство души
в иные обстоятельства,
в другие миражи;
порой уход от бедствия
в какой-то свой уют
ценой несоответствия
тому, что предают.

И может жить застенчиво,
и жизнь ему своя,
и может быть изменчиво
пред мерой бытия.
Предательство, предательство,
сбежательство души –
в иные обстоятельства,
в другие миражи.

Август 2007


В добрый путь!               
               Серёже Наумову

Друг летит на Север. Осень во дворе.
А у них там первый снег падает.
Всё уже пропето и в былой поре.
Но мотив нечаянный радует.

Я гитару в руки взял и аккорд нашёл.
(Я, ведь знаешь, не пою что-нибудь).
Струны стал перебирать – хорошо!
Для тебя, залётного: «В добрый путь!»

В добрый путь! –
в поднебесье споёт самолёт.
В добрый путь!
Всё вернётся на круг.
Люди Севера, кто вас поймёт? –
только Север и только друг.
В добрый путь!
              В добрый путь!
                В добрый путь!

Вижу я порою грусть в твоих глазах.
Да и я судьбою отмечен.
Мир несётся в бездну. Но спасает Бах!
И Господь по-прежнему вечен!

И, покуда живы, есть расклад такой:
ждать, любить и помнить мы всегда должны.
Впрочем, между нами ясность, дорогой.
Так что объясненья нам не нужны.

В добрый путь! –
в поднебесье споёт самолёт.
В добрый путь!
Всё вернётся на круг.
Люди Севера, кто вас поймёт? –
только Север и только друг.
В добрый путь!
              В добрый путь!
                В добрый путь!

Улетает друг мой.
Осень на дворе...

Сентябрь 1999


*   *   *               
               
...Когда тебя я встретил вновь,
горела осень.
В тот год я потерял любовь,
дела забросил.

Казалось, к радости навек
закрылись вежды.
Я был несчастный человек,
и без надежды.

А ты, – что много лет назад
была ребёнком,
что вспоминалась невпопад
в сознаньи тонком, –

ты вдруг пришла сквозь даль и тьму
по зову сердца!
Как знала – к сердцу моему
открыта дверца,

что я душой совсем один –
твой образ ранний,
ещё живой гляжу с картин
воспоминаний.

Девчонка, женщина моя,
цветочек дикий,
ведь мы во многом – ты и я –
единолики!

Ты приезжаешь, чтоб войти
и быть со мною.
Но девятнадцать лет пути –
тень за спиною;

и мысли трудные, садня,
в тебе всплывают...
Пойми, хорошая, меня
не выбирают.

Входи, прошу тебя, входи!
Простёрты руки.
Ведь ты же знаешь: позади
такие муки!

...Прошёл декабрь, грядёт февраль
за новогодьем.
От встречи – к встрече через даль:
уйдём – приходим...

Сомненья: надо ли? Но мы
собой мешаем,
ждём жарко встреч среди зимы,
спешим, решаем...

И всё сияет в ночь звезда,
где мы – такие,
и мчатся, мчатся поезда
в Москву и Киев...

2008


У моря

За скалистою грядою
скрылись призраки в порту.
Море близкое, родное
оглашает темноту.
Слову, бывшему в начале,
вторят волны на мыске...
Раздели мои печали,
слышишь, море, я в тоске.

Ненадёжная подруга,
вахту бросивший матрос...
Волны вздыбились упруго,
принимая мой вопрос,
брызги звоном отвечали,
ветер – стоном на баске...
Раздели мои печали,
слышишь, море, я в тоске.

Одинокие, как боги,
звёзды смотрят с вышины.
А на дне мои тревоги,
может, вовсе не важны.
Ибо есть судьба – отчалить
и держаться на доске...
Утоли мои печали,
дай умериться тоске!

...Жизнь моя, не стань чужая
с не хранящими огня,
На дощечке ускользаю
я от предавших меня.
И пою свои стихи я
ветру, волнам и песку...
Море, вольная стихия,
раздели мою тоску!

Июль 2008


*   *   *
Так хочется кому-то подарить…
Лежат подарки, пылью припадая,
от странной непричастности страдая,
что смысла нет, что некому дарить…

Рождения всё дальше, мир пустей;
реальнее – надёжности суженье.
Всё глубже неизбежности вторженье,
всё ближе взрывы р;дные смертей!

И сжалось время. То был прежний век…
И милая помощницей казалась,
и, в сущности, нужна была лишь малость –
Любовь и Муза – верный человек.

Ах, если бы… Да что там говорить,
когда она сама дала себе прощенье
и утвердила самоотреченье!
Себя в остатке некому дарить…

И волчья степь. И твой товарищ слаб
и болен, и несёшь ему копейку…
Ах, если бы… Но, видно, не смогла б…
(Зане потом лишь плакалась в жалейку…)

Так хочется кому-то подарить…
Лежат подарки, пылью припадая…

Март 2009


*    *    *
В который раз напрасная весна,
вдыханий этих запахов морока…
До сумерек бродила одинока
и возвращалась в комнату грустна.   

Он делал вид, что странности в ней нет
(всему свой час – и долгу, и отчёту),
доверившись нехитрому расчету,
ел ужин и заказывал обед…   

Жизнь лодочкой качалась на волне.
Неторопливо время истлевало.
В сравненьи с тем, чего недоставало,
дни эти были – их ещё вполне…   

Могла б смириться, разом всё решив,
и не искать таинственных знамений.
Но ей казалось – глубже нет сомнений
и чувств её особенной души,
 
в которую проникнуть он не мог,
и не умел, и был бы невпускаем,
поскольку до него был обитаем
её эдем, и был так близок бог…   

Когда бы от стихов я не устал
и искренне меня никто не предал,
без мыслей о тщете я бы поведал –
кто был герой, развязку и финал.   

Но мне довольно. В чувствах – никаких –
ни женских, ни мужских загадок нету.
В который раз весна идёт по свету,
как женщина, чуть тронувшая стих…   

Май 2009


…Из поезда, что покидает Крым

…Зачем тогда ты друга предала?
Зачем теперь бессильными слезами
пытаться искупить лукавство и враньё?
Чтоб выиграть сомнительное право
на оправданье, и забыть сомненья?..
Ты ждёшь, страдаешь, любишь? – так борись!
Тем более, – он есть,  идёт навстречу.
Крепись у двери, далее – смелей
с чужими расставайся стременами.
Теперь уедет. Думай. Ты вольна.
Спасти любовь, доверье.
А покуда
тебе судьба дарует это чудо –
ещё три дня в Крыму.
Одной.
Побудь одна.
Девчонка милая, заблудшая беглянка.
Не думай о грядущих холодах,
не приближай дыхание Урала.
Купайся, загорай и смейся звонко.
Ешь персики, арбузы, сочиняй
грядущие картины, ты – художник.
Вне роуминга жди его звонки!..
Да, ваше лето крымское – конечно.
Но многое зависит от тебя:
остаться вместе вопреки всему,
спасти любовь,
и в том числе – возможность
парения над душной маетой,
над дикостью советчиков чванливых,
желающих убить твою мечту.
Ну, встрепенись! Взгляни на это море,
на Млечный Путь! Поверь в себя сама,
в свои шаги, в слова, в предназначенье!..

Дрожит в ночи вагон.
Сердечное мученье.
Мерцает телефон.
Он пишет сообщенье
короткое: «Решай. Прошу прощенья…» – 
из поезда, что покидает Крым.

Август 2009


Если бы…

Мелкой была, и с тем
просто не понимала
счастья, открытых тем,
было сердечка мало.

Правда, была на вид
честности воплощеньем.
С первым же отреченьем
ложь подменила стыд.

Святая ушла простота,
утрачена чистота,
жизнь – всё игра в значенье,
а вне игры – не та.

Хочешь обнять мечты,
да небеса пусты.
Мнится страна души –
отдана за гроши.

Звать бы: «Спаси! Встречай!» –
Злое твоё «Прощай…»
С губ не сорвать: «Прости!»
Было уж, – не в чести.

Предан любимый друг.
Сузился мир вокруг.

Что с этим делать? Уж
знала б, кабы не муж…

2009
Киев – Олевск


*   *   *
Если где-то станет трудно тебе, –
ты будешь думать о нём.
Вольный ветер вдруг споёт на трубе, –
ты будешь думать о нём.
Лёгкий дождик прилетит, застучит, –
ты будешь думать о нём.
И всякий раз, когда душа не молчит, –
ты вспоминаешь о нём…

2010
Олевск   


*   *   *
Любимые молчат, так больно и так странно,
когда от них ждут слова неустанно,
и всё, что было свято и желанно,
то в пепел обращается, то в ад.
В иных мирах вы б рассуждали строго –
Свобода, Независимость, Дорога…
Чуть более – Себя, и меньше – Бога.
Но, Господи! – любимые молчат.

Любимые молчат, и это – знаки,
что где-то повернулись зодиаки,
что из пасьянса выпадают браки
и с дамами смешались короли.
Какие-то козырные шестёрки…
А что до вас – вы, бедные тетёрки,
у зарослей пред ширью на пригорке
пока взмахнуть крылами не смогли.

Любимые молчат. Густеет чаща.
О, как бывают сумерки молчащи!
И новая реальность входит чаще
с прозреньями – об этом и о том…
«А было ли? А стоит ли? А если…
А клятвы-уверения? – учесть ли?
И ведь случалось – мёртвые воскресли!»
То – после смерти, милые. Потом…

14.09.2009
Кременчуг


Новогодний снег

Снега нынче щедро упали
на берег, отвыкший от зим.
Дивят под луною детали,
днём – белые крыши и дым.

Деревья – по пояс в сугробах,
и в шапках, и в снежных шарфах.
Давно я в лесную чащобу
зимою не хаживал. Ах! –

здесь искрится снежная сказка,
отчётливей тени и свет.
Картинка! Открытка! Раскраска!
Жаль – рядом художника нет.

Но тишь и смирение – всё же…
Но блажь нехожденья в народ.
Спасибо за снег этот, Боже,
за щедрость Твою в Новый год.

1.01.2010
Олевск


*   *   *
Любовь-игрушка, любовь-попса
меняет чувства на «чудеса»,
живую сущность на сон-мираж,
труженье сердца на плотский раж.

Нам чувство жизни, как новь, дано.
А все заманки стары давно, –
где узы-деньги, да пшик – чудес,
да самомненья дремучий лес.

Июнь 2010


Мастерство

В крови живёт инстинкт? Так что с того –
чему в угоду лгут, доверье губят.
Превыше всех иллюзий – м а с т е р с т в о…
За это – п о н и м а ю щ и е  любят.

Не за квадраты метров бытия,
не за срока – до смерти от рожденья…
А за размах судьбы и угол зренья,
охватывающий жизнь – от А до Я!


На счастье

Я женщин любил,
и счастливым был
порою… Но, буду ещё...
Хоть юного сердца пророческий пыл
страдать завещал горячо.

Теперь это просто – с течением лет
знать – Ангел живёт за плечом.
Он ведал, страдал и указывал свет
чудесным картонным мечом.

Но главное, главное – Он научил
беспечно пророчить не сметь.
Я новую песню на счастье сложил,
на счастье, мой Ангел, заметь!

Я женщин любил,
и счастливым был,
и верю, что буду ещё!..
Так славься ж, Работа – надёжа и тыл,
мой верный матрос и расчёт!

И другу признаюсь (даст Бог – и врагу),
откроюсь ученику:
я к свету вслепую идти не могу,
и думаю – что изреку.

Я песню слагаю Судьбе-кораблю,
тяну что есть силы за шкот,
я флейтой хриплю –
                как Её я люблю!
О, счастье моё, кровь и пот!

И ты, моя радость, желанный мой друг,
будь – с сердцем моим и со мной!
Отчаянных уз разрывается круг
пред нашею встречей земной!

Июнь – июль 2010


Софиевская Борщаговка (в стиле фри)
 
                Окна другие – как окна.
                Звуки другие – остро.
                Двор копошится – мусорник.
                В нашем окне – музыка.
                Двор замолкает, слушая.
                Музыка – это к лучшему...
                А. Р.

                Древнегреческий бог Пан внешне был некрасив.
                Но имел доброе сердце, обожал музыку, танцы…
                Однажды он влюбился в нимфу по имени Сиринкс (Свирель),
                которая, увидев его, в ужасе бежала прочь...
               
Двора колодец. Новые дома.
Там в окнах краски вечера разлиты.
Лишь кое-где – в свету и неприкрыты –
глядят наружу соты-закрома
вносящихся коробочек, надежд,
глядят на мир без занавесей-вежд;
и здесь, где мы, живёт одна надежда –
на нас двоих, обретших… Я пою –
на флейте, сердца звук наполнил дом,
а двор – как храм, – мы наше сердце слышим!
В объятиях, в сплетеньях чувств и рук,
                и плеч –
качаемся на вздохах – в стиле «фри» –
и видим нас, над кухонкой взлетая…

За стенами впервые не сверлят!
Притихли стуки в сотах, все пространства.
звезда небес, чьё имя Постоянство,
на Борщаговку обратила взгляд.
Мы здесь!
Мы есть –
как истина простая,
как флейта, и свободный звукоряд –
хотим – и дарим дебрям новостроек…

Прильнула к Пану Сиринкс. Встреча. Двое.
Он – сильный, мудрый мальчик… И горят
возлюбленной ему навстречу очи!
Мир девственен – мой Бог! –
и ждёт желанной ночи…

Июль 2010


*   *   *
Слава Богу – за стихи,
и что были дни лихи.
А грехи мои – легки,
коль дождусь хоть полстроки!

Право, жизнь моя сладка,
весь набор беру с лотка,
распрямляясь от сохи,
славя Бога за стихи.

8.09.2010


СОДЕРЖАНИЕ

            ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. Дебюсси. «Лунный свет»
2. «Я много сделал в жизни зла»
3. Уходит Киев (поэма)

       «Воспоминания о детстве»:
4. 1.Первые странствия.
5. 2.«Я, босоногий и чумазый…»
6. 3.Нещасне кохання
7. 4.В России

8. «Улетел мой птенчик желторотый»
9. «У меня нет денег»
10. Лунная роса
11. Преддверие
12. Осенний романс
13. «Ни жиру, ни богатства я не нажил»
14. Сплав по горной реке
15. Колокол. Памяти Поэта Бориса Чичибабина
16. Читая Чичибабина
17. Весна
18. Состояние
19. Паучок
20. Улетай
21. «Когда тебя грешные судят»
22. Грибной пирог
23. «Мой маленький мальчик…»
24. По причине души
25. Стансы на фоне писем о Пушкине
26. «Когда закончится спектакль…»
27. Летом
28. Путешествие в юность
29. В час негожий
30. Друзьям
31. Несчастный и счастливый человек
32. Франконский этюд
33. Июньская песенка


МИНИАТЮРЫ

34. «…А надобно писать стихи тогда…»
35. «Что есть экология души?»
36. Утреннее
37. «Не свободен я ни хрена»
38. «Корыстная жена, фальшивая подруга…»
39. «Я пишу тебе записку…»
40. «Мне вспомнился один армейский «дед»…»
41. «Я не хотел его обидеть»
42. «Дабы хоть что-то понять в борьбе…»
43. Осенний лист на снегу
44. «И дышу, и радуюсь…»

45. Кафе «Стойло Пегаса»
1.Артист.
2.Зритель
      
46. Перебор
47. Хуторянське
48. Верный      
49. «Мы имеем право на слабость…»
50. «…А сердце сразу требует движенья…»
51. «На него заточили обиду!»
52. «Чаще грустит – кто добрее и чутче»
53. Фраза
54. «Спасибо Сене Кацу за добро!»
55. «Те, на которых здесь могли мы опираться…»

             ИРОНИЧЕСКИЕ СТИХИ, ПАРОДИИ

56. Проклятие чиновника
57. Длинное вступление, комментарии и короткая песня про национальных жлобов
58. Як і чому з’їли гетьмана Кука
59. Песенка-авиазарисовка Москва – Норильск
60. Непретенциозный рассказ про заграницу в 2000 году
61. Две пародии для Андрея Романова, друга и авиационного инженера
62. Оглянусь на Паваротти (пародия на песню Довлета Келова)
63. Серенада Короля (пародія на пісню Олександра Короля)
64. Барды в Киеве сплошь всенародные (из цикла иронических куплетов)
65. Ди-ли-дин, ди-ли-дон
66. Песня для Розы
67. «Когда замучил быт и отдаляет…»
68. Кирпичики

              «Диптих с мухой»:
69. 1.Муха
70. 2.Запредельное

              СМСКИ

71. «Каждым днём замечательна жизнь»
72. «Блажен, кто верует…»
73.  Электронная
74.  «Нынче спал. И видел я…»
75.  «Морозец, снежок, ледок на реке…»
76.  «Скажи себе: Всё хорошо!»
77.  «Олевск, детства даль белоснежная»
78.  «И от Оли письмо, и от Светы…»
79.  «Есть счастье, свет мой, дар любви беречь»
80.  На Березняках. Ожидание
81.  «Неведомая Света под деревом сидит»
82.  Досада Пьеро
83.  «Если вдруг тебе не напишу…»
84.  «Горести, болезни отойдут»
85.  «Хорошо – кому всё просто»
86.  «Давно тебя не видел…»
87.  «Что ни сделаю – не так»
88.  «Что-то в холодильнике протухло»
89.  «Тебя коснувшись, дождик мой передаст привет»
90.  «Как в тот апрельский дождь…»
91.  «Нет никого довольнее верблюда…»
92.  Женская стоматологическая смска
93.  «Когда рыбачил на Десне…»
94.  Реакция на установку спутниковой антенны
95.  «Хоть не много мне было обещано…»
96.  «Я был во сне»
97.  «В Интернете с.чка бродит»
98.  Смс от Ленского – Ольге перед дуэлью
99.  «День отлетает и тает»
100.  «Человек глядит на занавеску»
101.  Смс через роуминг
102.  «Он придёт, тот день, когда…»
103.  Дерзкая, молодая, мечется взад-вперёд…»
104.  «О, мир предателей, коварств змеиный сад!»
105.  «Она бросала камни вновь и вновь…»
106.  «Цветочек аленькой увял…»
107.  «Кем был обманут-очарован…»
108.  «Никто мне не напишет, никто не позвонит…»
109.  «О, как же всё неоднозначно в этом мире…»
110.  Музыканту С. Горюновичу
111.  Наталье Барабанщиковой
112.  Смска

               ЧАСТЬ ВТОРАЯ

113.  Ю. Вострову – человеку и другу
114.  Утро 9 ноября 2002 года
115.  «Кто-то не поздравил, пренебрёг?»
        116.  «Оглянусь на судьбу – сердце вздрогнет, сожмётся…»
        117.  Ещё одно посвящение
118.  «Не оставлять хандре лазейку»
119.  Поэту и барду Владимиру Каденко
120.  Жалкий стих
121.  Древлянська пісня
122.  «Сорок лет за спиной»
123.  «Светлая, ясная, славная!»
124.  Снежные сны
125.  Мой талисман
126.  «Не знаю, не знаю, не знаю…»
127.  «Иван-царевич»
128.  «Там, где дозоры, заслоны и ямы…»
129.  Без тебя
130.  В сентябре
131.  Потеря
132.  Придя к себе. У зеркала
133.  «Отпускать, отпускать…»
134.  О разности
135.  Через два года
136.  Обращение к другу
137.  Предательство
138.  В добрый путь
139. «...Когда тебя я встретил вновь…» 
140.  У моря
141.  «Так хочется кому-то подарить…»
142.  «В который раз напрасная весна…»
143.  …Из поезда, что покидает Крым
144.  Если бы…
145.  «Если где-то станет трудно тебе…»
146.  «Любимые молчат»
147.  Новогодний снег
148.  «Любовь-игрушка, любовь-попса…»
149.  Мастерство
150.  На счастье
151.  Софиевская Борщаговка (в стиле фри)
152.  «Слава Богу – за стихи»