Великому Бунину. Охота
III.
... на дворе трубит рог
и завывают на разные голоса собаки. Выхожу на порог:
– Ну, однако, нечего терять золотое время!..
Я сейчас ещё чувствую, как жадно и ёмко дышит молодая грудь моя
холодом ясного и сырого дня –
под вечер, когда гаснут в избах огни,
когда, бывало, едешь в окружении шумной ватаги,
возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье в бега,
в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, что не виден даже издалека,
уже одним своим названием волнующий охотника.
Едешь на злом, сильном и приземистом "киргизе",
крепко сдерживая его поводьями,
и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино,
рядом с другими охотниками-друзьями.
Он фыркает, просится на рысь, даже на замечая на опушке зелёной травы,
шумно шуршит копытами по глубоким и лёгким коврам чёрной осыпавшейся листвы,
лежащей в траве почти на весу,
и каждый звук гулко раздаётся в пустом, сыром и свежем лесу.
Тявкнула где-то вдалеке собака,
ей страстно и жалобно ответила другая, третья –
и вдруг весь лес загремел, будто там волков стая,
точно он весь стеклянный – от крика и бурного лая.
Крепко грянул среди этого гама выстрел –
и всё "заварилось"
и куда-то вдаль покатилось,
Береги-и! – завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес.
"А, береги!" – мелькнёт в голове опьяняющая мысль, будто вселился бес:
гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу,
уже ничего не разбирая по пути.
Только деревья мелькают перед глазами в лесу
да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади.
Выскочишь из лесу на коне, его чутью я всегда верю,
увидишь на зеленях пёструю, растянувшуюся по земле стаю собак,
и ещё сильнее наддашь "киргиза" наперерез зверю –
по зеленям, взмётам и жнивьям – и скачешь так,
пока, наконец, не перевалишься в другой лесной остров, что звать Волчьим схроном,
и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном.
Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения,
осадишь вспенённую, хрипящую лошадь, хоть и путь проделал длиный,
и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины.
Вдали замирают крики охотников и лай собак, всё замирает, недвижно,
а вокруг тебя – мёртвая тишина.
Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно,
и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги сна.
Крепко пахнет от оврагов сыростью грибной,
перегнившими листьями и мокрой древесною корой.
И сырость из оврагов становится всё ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет.
Пора на ночевку. Вечереет.
Но собрать собак после охоты трудно.
Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, да громко так,
долго слышатся крик, брань и визг собак...
Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников, все сразу, чтоб наверняка,
в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого помещика-холостяка
и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями,
вынесенными навстречу гостям из дому, лампами и свечами...
Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней.
По ледяному ветру и первому мокрому зазимку, на утренней заре ранней
уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, всё поздней,
все в грязи, с раскрасневшимися лицами, в удачную завтрашнюю охоту веря,
пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя,...
Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Лежишь у окна,
просыпаешься и долго потягиваешься в постели. Во всём доме – тишина.
Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи,
и как дрова трещат и стреляют в печи.
Впереди – целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе.
Не спеша оденешься, побродишь по саду, получая удовольствие в медленной ходьбе,
найдёшь случайно забытое холодное и мокрое яблоко в мокрой листве
и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, дома не такие,
совсем не такие – вкусные, но другие.
––––––
Иван Алексеевич Бунин. Антоновские яблоки. (Отрывок.)
III.
... на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки.
-- Ну, однако, нечего терять золотое время! Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой..., возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом "киргизе", крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья -- и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел – и все "заварилось" и покатилось куда-то вдаль.
-- Береги-и! -- завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес. "А, береги!" -- мелькнет в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь "киргиза" наперерез зверю, -- по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя -- мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет... Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак... Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому...
Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя,...
Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме -- тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди -- целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие.
Свидетельство о публикации №115072207740