***

*     *     *





Прядется нить. Ложится на асфальт
ткань запустения без альтернатив.
Скитается, как мячик в стенах взгляд.
Без перспектив.
Тень тишиной засасывает в свод.
И, кажется, что тело каменнее,
чем стены. Волен только небосвод,
где облака, и рыб, поди, немее...
Звенит струной, трудней, чем тетива,
натянута всем вместе взятым сором,
какая-то заплечная молва,
да разговоры.
А где-нибудь всплывают корабли
и режут пену, стаями дельфины...
И города на плоскости земли,
чьи улицы и парки неповинны
в том, что зрачки, как мелкое зерно
наощупь кирпича или бетона,
уставясь в стену, отразят окно
"столыпинского" тесного вагона.
Готовность сесть на корточки, сложив
ладони на затылок в бесконечность
диктует мысль, что ты давно не жив.
Но сеешь день и пожинаешь Вечность.
Душа гуляет в комнатах и за...
Любой неволе вдруг недостижима,
и видит больше, затворив глаза
и шелест слышит крыльев серафима.
Изгнанница и пария для лиц,
тех, кто разлуку ставит выше встречи:
без паспорта и крова, без границ
живет, весь мир взвалив себе на плечи.
И лишь одно спасает от беды:
так кружит вальс, так танго увлекает:
как выпуклая капелька воды,
сквозь коей все углы прямые тают,
и все черты нарушив общий ход
склоняют к мысли, что не всё пройдёт...
Любовь. Которой имя на губах.
Которая сильней, чем боль и страх.
Шаг и обрыв. Круг стрелки. Тишина.
Стол от локтей всех вмятин страж и сторож.
На полке книг шеренга. Пелена
И строчки, на бумаги кожу колешь,
которые не вывести, не сжечь.
Попав в петлю, не думаешь о мыле.
Лишь поперёк и вдоль не хочешь лечь,
и чтоб чужие вдруг не заходили.
С ладони сдуешь пепел всех химер
иллюзий прелесть, клятв и обещаний,
и снова веришь, главною из вер:
что нет разлуки навеки и прощаний.






вс