Сегодня вторник или пятница?

СЕГОДНЯ ВТОРНИК ИЛИ ПЯТНИЦА?

        – А беда твоя – злость, – подумалось почему-то.  С глубокими, ещё детскими корнями. Терпеливая и улыбчивая:
она стала тобой.   
        – Дождь... Зайдём в церковь? – спросила ты.   
        Храмы спасают от одиночества и непогоды: когда-то с Людкой целовался в холодину, а с Костей, однажды,
прятался от проливного. Помню: портфель настырно позвякивал. Служба заканчивалась, и мы очутились в душной очереди.
Священник устало протянул руку, – для поцелуя. Я переложил звякавший портфель. И, пожав руку, сказал,
что целую только женские, да и то редко.   
        – Идёшь?.. – Ты смотрелась на паперти, как на мосту. Ветреный шарфик игриво ласкал худощавые плечи.      
        В церкви пахло воском и ладаном. И пробивался робкий дух надежды... Тревожила старина, и пугала вечность.
        Было пусто, лишь у колонны стояла девочка. В ногах, на каменном полу, темнели впадины.
        – От коленей, видать, – невольно поёжился.   
        А в лихолетье церковь сожгли... Дух надежды – записанная гарь, но от неё шёл болезненный распад сознания: вновь обдало жаром и отчаянием. Казалось, что огонь всё ещё лижет стены... Светлые лики искажались шипящими волдырями и, сползая за хитонами, корчились в агонии: ведь краска была плотью и кровью Мечты.
        Пламя достигло купола. Из облака, словно из горящего дома, святые выбрасывались, как люди... Живые и мёртвые... Страшило беспамятство.

        ВО ВПАДИНАХ СТЫЛИ ЛАДОНИ. СО РЖАВЫМИ ГВОЗДЯМИ.
      
        Худенькая девочка застыла у колонны.   
        – В хоре поёшь? – спросил шёпотом.
        – Нет, – она обернулась.      
        – "О всех усталых..." уже не поют, – вздохнул я.    
        – А ты веруешь? – На меня смотрели слёзы.
        Слёзы – самое большое на земле: они заслоняют небо.

        – А ты веришь Богу? – спросил себя.
    
        Нельзя же рассказать, что Бога придумали люди. Много богов придумали.  И все они разные, как люди... Ведь за стенами храма – Мемориал обороны: который раз те люди приходили убить нас. И всякий раз – их благословлял бог. Их бог...
Лучше напомнить ей, чтобы в парке не угодила в окоп.
        – Правда, что в Священных книгах написано обо всём наперёд? – прошептала она. – Почему не читают?
        – Читают... Но понимают лишь те, кто не расскажет.
        – Спасли бы людей.

        Детские слёзы капали на ладони, пробитые гвоздями, и прорастал Cвет. Его не хватало всегда: ни старине, ни вечности. Это был Свет Любви. Блеснули ржавые гвозди, рассыпаясь в прах. И ладони, обратившись голубкой, вспорхнули из-под ног, –
из протёртых коленями впадин.
        Проросший Свет достигал купола... И что-то изменилось: меняется и неизбежное.
      
        – "О всех усталых в чужом краю..." – я молилась в детстве, – глаза ещё слезились.
        – Скулы делают лицо неповторимым, – подумал мельком.
        Ты прижалась торопливо и нежно.
        – Солнышко вышло... В дождь... Загадай желание.
        – Дожить бы до старости. И спорить по утрам: «Сегодня вторник или пятница?» 


Дача Ковалевского
Одесса