И закланье - изысканно...

Plaza de Toros


 Гумилёв конквистАдором конкистадора нарёк -
 не для жеста, пожалуй, для вольнолюбивого спора.
 Так и ты бы - в крещендо быков андалузских облёк:
 не в грамматику - "торо", а в полногремучее "торро"!
 Вот он, бык смоляной, вылетает из красных ворот,
 словно чёрт из коробки с пружиною, Зорро-задира,
 и ноздрями раздутыми воздух предгибельный пьёт -
 майский воздух Севильи, любовницы Гвадалквивира.

 Вот он роет копытом песок, чёрный Авель, литой
 из бойцовой, не помнящей братова имени, плоти...
 Верхний ярус арены чадит ядовитой махрой,
 и оркестр многотрубный в бравурной сливается ноте
 чуть правее тебя, но всё в том же, доступном, ряду,
 где курцы табака апплодируют бурно мулете,
 в 3-ем тысячелетье, в 12-ом кряду году, -
 реконкисты и Каина жертволюбивые дети.

 И закланье - изысканно, и позумент золотой
 облегает в обтяжку плечо и бедро матадора.
 Между алой мулетой и мутно-зелёной водой
 к небесам отлетает душа терминатора-торо.
 И в бодрящем и праздничном рвенье квадрига коней -
 благородные головы в бело-багряных султанах -
 мигом тушу увозит... И трубы поют всё пьяней
 над весенней Севильей. И полнится летопись дней
 Андалузии - в кодах-загадках, желанно и странно...




Прадо



Проникновенья, мичуринские помидоры -
суть лишь одна из сторон цельнокованой правды.
Мне бы иного сыскать для души разговора:
силы глубинного духа - по кодексу Прадо.
Скачет Мадрид, в миллионный азарт вовлечённый,
скачет не к Прадо, но к рампе переднего плана.
А пред свечением Гойи, жемчужным и чёрным,
эхом звучит нестихающим стих Иоанна.

Ибо и всадник Эль Греко и Гойя Франсиско, -
на вороном иноходце, в чулках белоснежных, -
наперерез кавалькаде последнего взыска
скачут, от имени всех неприкаянно грешных.
Знаки высотных и траурных миропрочтений
светятся в этих тревожных и тёмных полотнах -
в противоходе, в скрещении тайных течений,
в рыцарях жестокосердых и панцирях плотных...