Колыбельная в бутылке

Вдалеке от тебя, непонятным летом,
между окном и пустой детской
отец бросает пузырь с приветом
мухой об вакуум, с беззвучным треском.

Сквозь полюса квадратных метров,
под лампочкой-чайкой, по волнам зноя
пустил кораблик пират-Умберто,
и он не столкнется с землей-тобою:

в сумраке космоса ты не услышишь,
как, ступив на твердь в надежде,
нам прокричит «Земля!» Всевышний,
ибо она же его и держит.

Волна на волну, под толщу толща,
былинка к былине, к дерьму сор.
Мне, бедняку, не отдать большего:
ты навырост, а я – до сих пор.

Возможно, пока я пряду километры
к твоей колыбели от пасти окна,
утратят свои назначенья предметы,
и звуки – слова, и волненье – волна.

Но не горизонт, так стекло чисто,
кончились клады, так мух – рой,
и я занимаюсь самоубийством,
а не какой-то другой войной.

Рубят не столько сук, сколько суки,
клином не столько, сколь болью свет.
Помнишь, когда тополя и буки
были большими, а ты еще нет?

Кончились бочки – кати орудие,
выразил взгляд – получи в глаз.
Беспрецедентное правосудие -
лучшее, что выбирали за нас.

И в этом смысле можно, наверное,
совестью не особо скрипя,
переварить пугливое, нервное,
вечное «каждый сам за себя».

В прочем же жизнь коллективное чудо:
помпеи, «кирдык», имена роз...
Не в никуда, но во вниоткуда
прет человеческий уроборос.

И пока под волной океан дремлет,
спит, баю-баю, морской лис,
я буду коптить эту землю,
то есть, дышать вниз.

И раз уж для нас неспешна
настолько сменяемость вех,
деревья не станут меньше,
нас хватит на их век.