Из прошлой жизни

Из прошлой жизни


    Виктория отложила спицы и стала грызть шариковую ручку. Клавиатуру грызть очень неудобно - да, лучше ручку.
    Виктория знала, что это сейчас она - баба, грызущая ручку, но вообще-то она еще и маленькая девочка, только об этом никто не знает. Никогда она этой маленькой девочкой быть не перестанет.
    Иные миры - вот они. Если требовалось срочно забыть о дне сегодняшнем, уйти от реальности - зачем ей что-то потустороннее?
    Самое потустороннее, самая нереальная реальность - ее воспоминания. Виктория шмыгнула носом - на улице стояла погода совсем уже не летняя, и лучше просто поставить чайник.
    И снова быть сегодня маленькой девочкой - и зачем ей прошлые жизни, астральные перемещения и пришельцы - и Вика достала фотоальбом.

*

    Виточка открыла глаза. Светилось окно ванной, выходящее в комнату - где-то вверху, возле самого потолка. Светилось слабо, но это было гораздо лучше, чем яркий свет люстры - у Виточки была высокая температура - по крайней мере, ей так сказала бабушка. Сегодня температура была меньше, но все равно еще длилась странная болезнь, которую все называли фолликулярной ангиной.
    Вчера температура подскочила за сорок, и Виточка путала реальность с чем-то еще - вместо темного окна открывалось огромное пространство, заполненное надвигающимся на нее чем-то большим, темным и страшным, и убежать было никуда нельзя. Виточка орала что было сил, ее брали на руки, качали, уговаривали, и реальность возвращалась. Так повторялось несколько раз.
    Что такое фолликулярная ангина, Виточка не знала. Она просто лежала и думала - почему все считают, что она - маленькая девочка? Не могла же она всегда-всегда быть маленькой девочкой, так не бывает. Бабушка говорила, что тоже не всегда была бабушкой, и еще что Виточка тоже не всегда у нее была. Она думала об этом уже давно - почти столько же, сколько себя помнила.
    Помнила, как выпал первый снег. Не первый снег в году, а вообще в ее жизни. Странно, но она помнила себя очень давно - когда ее еще только учили ходить. Помнила, как сидела в огромной коляске, чем-то пристегнутая и накрытая одеялом, помнила, как ходить было вначале невероятно сложно - ее придерживали за две руки, поднятые выше головы. Или, когда у деда уставала спина, просто за шарф.
    Конечно, Виточка не знала, что это снег. Ей, закутанной так, что ходить было почти невозможно, просто объясняли всю дорогу, что это - снег, что выпадает он раз в год (и Виточка не могла понять, что такое год), чтобы земля отдохнула и согрелась.
    Светились в темноте окна. Со скамеек и какого-то хлама под домами на заборы прыгали коты - размером с Виточку.
    У котов были огромные глаза - но Виточке все равно были непонятны эти существа. Она порывалась их догонять, но коты, странно на нее глянув своими непонятно что выражающими глазами, быстро убегали - и было одиноко и обидно, и Виточка иногда заливалась ревом - самозабвенным, из самой души, и никто причину этого рева не понимал - ни коты, ни люди.
    Виточке хотелось с кем-то пообщаться - но общаться она не умела. Вернее, не знала слов, только издавала звуки и показывала на котов пальцем. Понять, чем ее обидели коты, все время шмыгающие через заборы, никто не мог.
    Виточке очень хотелось пообщаться именно с котами - людей она видела, а этих существ - только издали. И что выражали их огромные светящиеся глаза, Виточке очень хотелось знать. Но коты убегали - всегда, неизменно. И казалось, без причины - как будто просто не хотели общаться с Виточкой. А разговаривать с людьми она еще не умела, она вообще еще не умела разговаривать.
    Конечно, сейчас она уже подросла, перестала стремиться догнать котов, но лежала и вспоминала - как выпал снег, и ей объясняли, что это  - снег, и что снег не навсегда. И как от нее все время убегали коты.
    Почему все это вспоминается? Наверное, потому, что Виточке все время хотелось понять - что же она такое, что она вообще, а не только сейчас? И, казалось, что коты знают это, просто не хотят ей сказать. Что, если заглянуть в глаза котов, если долго в них вглядываться, то можно найти ответ - а ответ был Виточке очень нужен. Почему-то это было невероятно важно. Она не верила, что она - маленькая девочка, этого просто не могло быть. И, когда ей сказали, что звезды - это звезды, она знала, что прилетела оттуда - как все люди.
    Она долго спрашивала всех, как появляются на люди свете - но все отмахивались и ничего не говорили - а Виточка знала, что люди прилетают со звезд. Только непонятно, как. Ей казалось, что это можно спросить у котов. Что коты знают ответы на все вопросы, абсолютно все – они выглядели задумчивыми и мудрыми.
    "Наверное, это все фолликулярная ангина" - снова подумала Виточка и заснула.


*


    Воспоминания, воспоминания... Почему они преследуют человека всю жизнь? Бессмысленные обрывки воспоминаний.
    Вот снова выпал снег. В доме перетрусили все ковры - сворачивали, выносили на улицу и чистили снегом. А потом, на вычищенном и постеленном на диване ковре, почему-то рассматривали старые фотографии. И все время слышалась фраза : "когда я была молодая..." - это бабушка.
- Бабушка, а я была молодая? - спрашивала Виточка, И никто не знал, что ей ответить, только улыбались. Говорили, что ей еще рано об этом думать, и что она и так очень даже еще молодая.
    Среди фотографий оказалась какая-то открытка - улица, лето, женщина с сумочкой,  вид какого-то города. Виточка показала пальцем:
- Может, это я, когда была молодая?
    И ей казалось, что это именно так - что не может человек вот так просто, ни с того ни с сего, быть маленькой девочкой - и все, и ничего больше.
    Наверное, что-то в этом мире происходило и раньше - а где она тогда была? Все говорили, что ее тогда не было, но Виточке не верилось, что ее могло не быть. Не могло быть так, чтобы Виточка не была всегда - а значит, когда-то и она, как бабушка, была молодая. Это очень важный вопрос - где она была, когда ее не было, а бабушка была - разве такое бывает? И почему она не помнит, что было в какие-то давние времена, которые помнят все, кроме Виточки - ей было обидно.
    Конечно, Виточка росла и поняла со временем, что этого никогда не узнать.
    Иногда, когда все спали, она выходила на кухню, смотрела на лежащую на подоконнике книгу "Советы огороднику" и думала - а может, она была тогда огородником, который сидел на какой-нибудь кухне, курил, как дед, и читал такую книгу.
    И Виточка пыталась представить себя огородником. Не могло же ее совсем не быть в те времена!

      Сидя в залитом светом классе - когда только началась школа, Виточка тоже смотрела на детей, учительницу, парты, цветы, белые фартуки и думала - вот и до школы она уже была, но никто этого не знает, совсем никто. Для них она только-только появилась тут - и что они вообще понимают, и о чем говорить с ними? Она ведь уже так долго жила на свете до этого Первого сентября.

    Уроки учить ей было не нужно - ее уже научили и читать, и писать и считать.  Оставалось только скучать и рассматривать все вокруг. Чем она была, когда ее не было, Виточку уже почти не волновало - к этому вопросу она еще вернется через десятилетие-полтора, а может, и позже.
    Ей сказали, что у нее взрослый почерк, что пишет она грамотно, и выставили ее тетрадку с сочинением на тему осени на шкаф на видное место.
    Она опять что-то другое. Все учились читать и писать, а Виточка никак не могла понять, как надо записывать примеры по математике в столбик, и все время упорно записывала из в строчку, получая за это четверки вместо пятерок - но понять не могла. Только разве это важно - ведь вчера дома их собака родила сразу девять щенков! Собака была необыкновенная - она увязалась за Виточкой во дворе и два дня жила на коврике у двери - пришлось взять собаку к себе. Собака провожала Виточку в школу и встречала у порога - вместе с дедом. Этой собаке совсем не нужен был ошейник - она тоже была не просто собакой, а все понимала - как Виточка.
    Учитывая, что в доме жило еще и два кота, все происходящее в школе казалось совсем не важным.

*

    Время осени летело быстро - по дороге из школы Виточка рассказывала деду, как станет космонавтом и полетит, когда вырастет, на другую планету, а иногда, вспоминая, что могла быть в старые времена тоже огородником, собирала по дороге семена шафрана - чтоб посадить их в палисаднике. И, идя потом на музыку, они с дедом громко распевали песни - прямо на улице, и по дороге домой тоже. И было невероятно весело - как будто они оба дети. Дед гордился подарком судьбы в виде Виточки и совсем не стеснялся прохожих - ведь в молодости он пел и плясал в самодеятельном студенческом ансамбле - и много рассказывал об этом Виточке. Все зрители иногда не расходились до утра - все смотрели и слушали их выступления. Случалось, что дед вдруг начинал громко и выразительно:
- Унылая пора! Очей очарованье!.. Вот так надо писать - чтоб ни одного слова лишнего не было - заменишь слово - и уже не то совсем стихотворение. Вот умел же Пушкин писать так, что каждое слово - оно что-то значило.
     Виточке, наоборот, мечталось лететь в космос. Как становятся космонавтами, она не знала, и слушала деда, думая о чем-то своем. И собирала семена шафрана.

     Никто не знает, когда именно осень переходит в зиму - она длится, длится и длится - каким-то долгим, темным, скучным временем, пока однажды все не замечают, что зима уже пришла - особенно, когда выпадает снег.

    Особенно, когда наступают новогодние праздники.
    Они с бабушкой решили сделать костюм Красной шапочки, и вдвоем шили его всю ночь - как всегда, перед самым Новым годом, как будто другого времени не было. Виточка помогала кроить, но сочиняли костюм вместе.
Как же без маскарадного костюма на праздник Нового Года!

    Только Виточка не знала, кто такая Красная Шапочка. Или не знала до недавнего времени.
    Дети нарядили себя в зайчиков, ёжиков, медведиков, снежинок и клоунов - а некоторые - в героев мультфильмов.
Что такое мультфильмы, Виточка узнала от детей в школе – как-то все еще не привыкла к телевизору.
    Дети пришли из детских садов, они говорили о чем-то совсем непонятном для Виточки, умели писать примеры по математике в столбик и слушаться учительницу.
    А Виточка пришла в школу почему-то из военкомата. Но это отдельная история.
Дело в том, что в детский сад Виточка отказалась ходить наотрез еще в раннем детсадовском возрасте, и в первые и единственные проведенные там два дня выла так, что ее легче было оставить дома.
    В последний год перед школой Виточку просто не с кем было оставить, и она ходила с бабушкой на работу, а бабушка была врачом.
    В военкомате было намного лучше, чем в детском саду - во-первых, можно было целый день, не отвлекаясь, учиться вязать на спицах, восторженно демонстрируя результаты медсестре Вале и тут же распуская связанное.
    Валя была очень красивая - Виточка впервые увидела такую юбку, такую прическу - прямо как у ее тети, которая приезжала иногда с другой планеты, все время красила ногти и потом, к великому расстройству Виточки, уезжала обратно.
Валя рассматривала связанное Виточкой внимательно - то хвалила, то замечала недостатки. Виточка сидела тихо в углу и вязала непонятно что, но для Вали.
    А однажды попыталась написать рассказ - про домашних котов, которые у них жили. Но рассказ получился совсем не интересным - писать было про котов нечего. И Виточка продолжила вязать непонятно что. Потом бабушка складывала бумаги в стол, красила губы, и они с Виточкой шли домой. И все соседи хвалили Виточкино платье - совсем не то, в котором можно рыться в песочнице и лазить по деревьям. И от этого она чувствовала себя взрослой и важной, и планировала, когда вырастет, обязательно работать именно в военкомате - но не знала, как быть с тем, что ей непременно надо было стать космонавтом и полететь на другую планету.

    Ей было совершенно непонятно, о чем говорили дети в школе. Телевизор у них появился совсем недавно - не из-за дороговизны, а потому, что никому не было дела до телевизора, и никто не замечал, что его нет. Появившийся телевизор шипел, как чужой кот с рогами и не хотел ни с кем разговаривать - его долго упрашивали, шепча что-то в расположенные на задней крышке ручки, и, наконец, добились от него человеческих слов. И все, что Виточке запомнилось, была Алла Пугачева и кино "Тихий Дон", в котором особенно понравилось окончание - ревела даже Виточка.
И почему-то никто не смотрел мультики.
    Мультики - ведь это что-то ненастоящее, а значит, не интересное. Зайцы не разговаривают, а медведи не бывают в штанах - Виточке совсем не нравились мультики.


    *

     Виточкина семья была огромна - настолько огромна, что иногда хотелось смотреть в небо и думать, что где-то там есть маленький уютный домишко, на крошечной планете - и во дворе этого домишки растут цветы - много цветов, прямо как у них на даче.
     На дачу надо было долго ехать на автобусе, затем долго идти пешком - а дорога поднималась вверх, и можно было смотреть, как внизу раскинулся на природе какой-то поселок - и как спокойно и светло прорастает весной трава, распускаются на деревьях листья, бродит вокруг озерца домашняя птица, коровы и козы.
    Домик на даче был старенький и неустроенный - да и зачем его было обустраивать? Ведь намного лучше, приехав, долго валяться в гамаке, есть суп из термоса, лазить по деревьям, летом - есть, прямо на них вишни, а весной - с охапкой сирени возвращаться домой, немного вспоминая, чего еще не успели прополоть.
    А дома стояло столько ведер, что казалось, что сирень и дома растет прямо из них, как на даче. Бабушка все вздыхала и мечтала, что когда-нибудь все будет, "как у людей". То есть красиво и правильно, а не как у них - ведра с клубникой, которым не хватало места и которой приходилось закармливать соседей, сотрудников и родственников а родственникам ведра надо было посылать на поезде.
    Ибо Виточкина семья была настолько огромна, что пешком ее обойти было нельзя.
И Виточка вздыхала прямо как бабушка - почему все не как у людей.

    Вот приехала мама соседского мальчика Саньки - просто на троллейбусе приехала к Саньке с бабушкой. Раскричалась от чего-то, схватила Саньку за воротник - и воротник оторвался - почему-то Виточке это запомнилось хорошо. И деду запомнилось, он тоже долго вспоминал, немного посмеиваясь.
    Вот приехала мама к соседской девочке - с которой Виточка тоже дружила - в таких сапогах, что ей трудно было ходить, а разговаривать с ней, глядя на эти сапоги, было почему-то страшно. Все мамы вокруг устраивали свою личную, по словам взрослых, жизнь, и все жили с бабушками, как и Виточка. Впрочем, у нее была самая лучшая в мире бабушка - только все время очень грустная и уставшая, и все время мечтающая о том, чтоб в доме все было "как у людей", а не стояли ведра под ногами, с которыми просто невозможно справиться.
    Виточка не мечтала, чтобы приехала мама, поскольку ее почти не видела, и вспоминать было нечего - взрослые говорили о чем-то совсем непонятном, и радостно от этого им не было, хотя перед этим ей долго обещали, что скоро приедет мама, и это надо считать счастьем.
    Когда Виточка была совсем маленькая, то верила, что это счастье, и еще верила, что, если долго смотреть на электрическую лампочку, можно вызвать ее оттуда по проводам, как электричество, и обещанная мама появится прямо из лампочки - это намного быстрее, чем ехать на поезде. Как и откуда появилась эта мысль, никто не знал, но Виточка верила, что на свете есть много такого, что взрослые не знают - они даже не понимают, что не могло Виточки когда-то не быть - а значит, когда ее не было, она тоже была. И то, если долго смотреть котам и младенцам в глаза, это можно понять.
    И что люди не понимают, что, если долго смотреть на электрическую лампочку, из этой лампочки может появиться что угодно - даже человек. И что так долго обещанной маме совсем не обязательно как-то долго ехать - или поездом, или лететь на чем-нибудь по небу - в гамаке, наверное.
    Со временем она поняла, что взрослые в чем-то ошибаются. Мама привезла в подарок красивые игрушки - таких никто не видел, поссорилась с бабушкой и уехала. И Виточке было совершенно не с кем разговаривать, кроме деда, но и дед долго разговаривал только с бабушкой - чтобы ей не было очень грустно.
    Так повторялось несколько раз, и Виточке было совершенно непонятно, почему надо считать мам олицетворением счастья. Почти у всех во дворе были только прекрасные бабушки - неужели этого мало?

    Смотрела Виточка на всех этих людей и думала: они совсем не знают - и того, что Виточка существовала всегда, и того, что ее семья так огромна, что в гости ко всем надо ехать поездом, и никак нельзя просто ходить в гости, как все эти люди.
    Что за пределами земли и мира есть другие города, которых вообще нет - а иначе как могла появляться из ниоткуда, из поезда, еще одна ее бабушка - бабушка Аня и Олечка - люди ведь не живут в поезде. Они заходят в поезд и выходят из него в какой-то другой мир - так все время представляла себе Виточка. И иногда громко требовала, если ей становилось скучно, чтобы все - и дед, и бабушка, и она - поехали на вокзал, зашли в поезд и побыли немного в том, другом мире, в котором они были в прошлом году.
   На самом деле не верилось, что этот мир тоже существует всегда - это был другой мир, если не ехать в поезде, его было совсем не видно. Наверное, ей просто было непонятно, что это всего лишь другой город. Ведь слово "город" придумали взрослые.
   
    Это понятно только взрослым.
    Им понятно, что есть другие города, существующие одновременно с тем, что можно увидеть, с их городом. И есть города, о которых пишут в книжках, выдуманные или древние города, которых на самом деле нет. Впрочем, есть, но только в книжках. Из всего того, чего нельзя увидеть, одно и на самом деле есть на свете, другое - выдуманное.
    Виточка еще не разбиралась в таких сложных взрослых вещах, и ей были одинаковы и те люди, что нарисованы в детских книжках, и те, от которых приходили письма и к которым уходили поезда.
    Чем, к примеру, отличается тот мир, в который они ехали на поезде, от того мира, о котором ей читали книжки со сказками? И от тех миров, что находятся где-то в давних временах, в детстве взрослых, которые так любили свои воспоминания. Все это не существовало в Виточкином поле зрения, все это нельзя было увидеть, и часто казалось, что все это не существует вообще. Точнее, сложно было понять, что именно из этого всего на самом деле на свете есть.
    Как и огромная Виточкина семья – не более реальная для Виточки, чем все написанные в книжках миры и бабушкино детство – кроме того времени, когда можно было с помощью поезда попасть в другую реальность. Поэтому она привыкла, что в поле зрения, т.е. на самом деле, у нее есть бабушка с дедом, собака со щенками, коты, попугаи, цветы, Санька, школа, все соседи и невообразимое количество потусторонних миров. Разобраться в которых, можно сказать, нельзя. Без потусторонних миров Виточка себя не представляла с детства.
     Когда она все пыталась все пыталась расспросить об этом бабушку, но бабушка ничего не понимала и только говорила, что Виточка - большая фантазерка, и что других миров никаких нет. И что у взрослых людей такие рассуждения могут быть признаком шизофрении, а шизофрении бабушка боится. Виточка никогда не видела шизофрению и не боялась ее.
     В то, что других миров нет, Виточке все равно не верилось - ведь бабушка только долго рассказывает, чем отличается город от страны - причем все это все равно непонятно, а вот рассказать о том, куда подевались все принцессы, не может. А дед совсем недавно читал ей сказку Пушкина: "В той норе, во мгле печальной..." - это так красиво!
    И Виточка уже третий день думает о том, как это красиво - умирать. И что хорошо, если бы все, кто умирает, умирали для красоты, понарошку - и потом воскресали, как в той сказке. Но Виточка уже была большая, и знала, что так не бывает, а поэтому никому такого не говорила - она уже знала, что люди очень расстраиваются, когда кто-то умирает, а те, кто умирает, исчезают куда-то насовсем.
    Конечно, в другие миры - о существовании других миров Виточка знала - она их сама видела, когда они с бабушкой ездили в них на поезде. Заходили в поезд в одном мире, а выходили в другом, и это было совсем не то, что ехать в троллейбусе - это было похоже на то, как если выйти из дверей их дома в другой город.
   
    *

    У соседей на первом этаже было тепло и уютно. На полу лежал пушистый ярко-красный ковер, а тяжелые шторы были наглухо закрыты - и потому, что на первом этаже, и потому, что так меньше дует из окон.
    Виточка рассматривала обстановку - наверное именно о такой обстановке все время мечтает бабушка, говоря "как у людей". Виточка была абсолютно согласна, что это лучше, чем стоящие в прихожей все лето ведра с фруктами и загораживающий пространство шкаф с книгами - тоже в прихожей. И лучше, когда ковер - на полу, а не на диване, как у них - но на полу его надо все время чистить, а бабушка не может все время чиcтить ковер - она устает на работе и болеет сердцем, желудком и гипертонией. Виточке было уютно и скучно. Взрослые говорили о чем-то своем, и волей-неволей Виточка стала прислушиваться. Сейчас они говорили о том, то у луны есть ореол - какой сегодня ореол у луны! Бабушка иногда становилась мечтательной и любила так поговорить.
    Наверное, это тоже что-то тоже из других миров. Виточка задумалась. Существует, оказывается не просто луна, а что-то еще, чего она не знает. Сколько раз смотрела на луну, и никакого ореола там не увидела - там вообще никого нет, кроме луны и света вокруг нее. Интересно узнать, кто такой ореол.
    Было уже поздно, они пошли домой и стали укладываться спать. Виточку мучил вопрос об ореоле, и она просила закрыть форточку - почему-то стало страшно, даже очень страшно. Ей даже страшно было говорить про ореол - даже полслова. Луна была полной и висела высоко-высоко, окруженная разноцветной тусклой радугой. И там абсолютно никого и ничего не было - даже звезд, только темнота. Темнота, луна и радуга вокруг луны.
    Там, в небе, было огромное, пустое и совсем неизвестное пространство - в котором неизвестно на чем висела луна - таинственный, светящийся таинственным светом предмет. Это само по себе странно - когда что-то висит в пространстве и светится - в огромном пустом пространстве.
    И еще и оказывается, что кроме этого непонятного светящегося предмета там присутствует кто-то или что-то еще - чего нельзя увидеть. И нельзя узнать, где оно находится, а это значит, что находится оно, возможно, где-то рядом - прямо за окном. И называется это что-то неведомое, но присутствующее ореолом.
    "Наверное, ореол летает где-то за луной, и его не видно", - думала Виточка, и ей представлялась страшная темная тень с крыльями. "Наверное, именно поэтому соседи и закрыли свои красивые, тяжелые шторы", - Виточка вспоминала соседские шторы и бабушкин загадочный шепот: "Какой сегодня ореол у луны!" - и ее охватывала такая жуть, что она плакала и снова просила закрыть форточку.
    Вечер был теплым и приятным, и бабушке было непонятно, чего можно так бояться и от чего нужно форточку закрывать. Она присела на кровать и попросила, чтоб Виточка ей объяснила - и Виточка шепотом, на ухо, поведала свою появившуюся страшную тайну: "Я боюсь, чтоб не влетел Ореол!"
    Бабушке пришлось долго понимать, чего именно боится Виточка, потом объяснять, что ореол луны никогда не влетает в форточку, и в конце концов форточку закрыть - ибо страх перед ореолом луны оказался все-таки сильнее всех уговоров. Причем форточку пришлось закрывать каждый вечер неделю или две подряд - пока Виточка не забыла про ореол и не перестала его бояться.

    *

     У Виточки вообще была необыкновенная бабушка. Другие бабушки варили супы в фартуках, вязали носки и кофты, и всегда были дома, а не в военкомате. Можно было прибежать к кому-то в гости, и там всегда была одна и та же картина - бабушка в фартуке.
      А у Виточки бабушка, даже когда была дома, говорила о чем-то никому неведомом - то ли Виточке, то ли себе самой - что-то вроде" вот помню, бывало...", или " я сегодня подумала..." - и продолжала свое рассуждение, обращаясь неизвестно к кому.
     Однажды она будто угадала Виточкины мысли и спросила:
- Ты, наверное, хочешь, чтоб я была, как другие бабушки - в платочке, со спицами, и чтоб я вязала носки?
     Виточка очень удивилась, что бабушка знает то, что Виточка всегда думала, но никогда не говорила, и молча кивнула.
- Нет, Викториус, этого никогда не будет, - вздохнула бабушка, улыбаясь. - Ты меня и не проси, я никогда такой не буду.
      Виточка тогда не знала, что свое обещание бабушка сдержит - но сдержала она его очень не скоро.
      А тогда Виточка для себя решила - ее мечты все равно сбудутся. Она сама научится вязать спицами, вырастет и будет обычной бабушкой, и обязательно купит себе платок. Будет ходить по дому в платке и фартуке и вязать носки. Но, конечно, сначала вырастет в красивую фею, похожую на тех, что стоят за прилавком в магазине игрушек - с коронами на голове.
      И завтра же пойдет к бабушке Егоровне, чтобы та научила ее вязать спицами.
Егоровна жила в доме со старой деревянной лестницей через несколько дворов - она когда-то была ее нянечкой, и все время вязала носки и коврики - и надо было вести себя тихо и спокойно, чтобы не отвлекать ее. Весь дом у Егоровны был в вязаных ковриках и салфетках, и по всем этим коврикам ходил, чувствуя себя вполне уютно, огромных размеров толстый черный, с белой манишкой и лапками, кот. С большими желтыми глазами. Ходил - и ничего не говорил Виточке. Но обычно просто спал на стуле.
     Эта картина длилась годами - Виточка росла, они с дедом на прогулке иногда заглядывали в гости, а Егоровна в вязаной жилетке все продолжала вязать носки и коврики, а в кухне на табуретке, на таком же коврике, спал толстый и равнодушный ко всему на свете кот.
      Егоровна не возражала, и Виточка вязала с этого времени спицами что угодно и где попало - даже в военкомате. Вязала и распускала.

*

      С тех пор, как Виточка услышала ту сказку - Пушкина, ее не оставляла мысль не только о том, какими люди бывают перед тем, как рождаются, но и другая - что бывает потом, после жизни. Все это казалось такой же непростой, таинственной, но необычайно красивой загадкой.
      И однажды Виточка увидела сказку наяву - как подтверждение своим мыслям.
      Дома были небольшие, и поэтому расположенные почти рядом друг с другом - так, что, выйдя из подъезда, можно было видеть сразу несколько соседних домов. Виточка была еще маленькая, и ей говорили не отходить от дома - чтобы ее видно было из окна и можно было позвать.
     Была весна. Это некое мистическое время, когда не просто становится теплее и легче без тяжелой шубы, но еще и чувствуется, как оживает все в природе - даже воздух оживает.
       Виточка стояла возле скамеечек у подъезда и любовалась светом - светом весны, который был везде - светились предметы, воздух, небо, пробивались первые, но уже заметные цветы в палисадниках.
Виточка щурилась от света и рассматривала это все - ведь совсем недавно было еще сыро и холодно.
    И вдруг она услышала странную музыку - настоящую, живую музыку - откуда-то со стороны соседнего дома. Не того, что рядом, чтоб можно было все хорошо видеть, а того, что поодаль - и от этого картина была еще более загадочной.
Виточка увидела толпу людей - и гору цветов - столько цветов она не видела никогда.
    И никогда не слышала, чтоб так громко, так отчаянно, так не видя никого и ничего, плакали взрослые люди.
    Плакала женщина - и при этом музыка летела прямо в небо - и неизвестно, что звучало громче.
    Процессия светилась - то ли от весны, то ли каким-то мистическим светом - но Виточка чувствовала, как от всех этих людей, от этой по-детски рыдающей женщины и вторящей ей музыки идет свет.
    Или свет шел с неба? Нет, все-таки от процессии - от голоса, музыки и цветов.
    Мимо Виточки прошли две соседки, говоря: "совсем ведь молодой еще".
    Виточка подумала - как все эти люди любят этого человека. Наверное, он сейчас видит тот мир, откуда весна всегда приходит на землю   Какой льется свет! Как сверкает весенним солнцем все вокруг, как красивы цветы! В какие запредельные высоты летит эта музыка - может, и музыка тоже светится? Во всем этом было что-то неземное - из какого-то совсем другого, совсем непонятного Виточке мира - наверное, этот мир находится очень далеко.
    Она стояла потрясенная и завороженная, а процессия постепенно стихала и скрывалась из виду.
    И Виточка поняла - чтобы так любили, нужно умереть. Что она никогда не видела, чтобы люди, обычные живые люди, светились таким светом.
    И чтобы у них были такие чувства.
    Это были чувства из другого мира. Мира цветов, любви и света. Поющего огромного света - до неба.
    Ей очень хотелось увидеть этот мир - но не умирая - или умирая на время.
    Бабушка ничего не понимала и отмахивалась от глупых вопросов.
    Когда Виточка выросла, появились церкви - самые разные, и люди стали ходить в церкви, чтоб послушать такую музыку и подумать о неземных мирах. Но тогда Виточка еще ничего этого не знала.


    *

    Виктория привычно грызла ручку. Ну, Виточка когда-то была, вместо нее появилась ранее неведомая миру тетка Виктория - так и должно быть, наверное. Дети превращаются в теток, девчонки - в старух, но с каждым этим превращением где-то в памяти остается еще один мир, прожитый и добавленный к остальным воспоминаниям. Кому-то - груз, кому-то - лишняя пара крыльев, но всегда - дополнительное измерение, как будто человек строил-строил дом и, достроив очередную комнату, ушел из нее и начал следующую.
    Невероятно глупая вещь - предаваться воспоминаниям. Наверное, лучше их записывать. И поэтому Виктория грызла ручку - пусть существуют в этом мире, чтоб не только ей, Виктории, от них радость была. А что с ними еще делать?
    Отношения с компьютером явно не ладились - наверное, потому, что с детства научили ручке и бумаге.

    - Глупости, - подумала Вита, откладывая фотоальбом.
    Вот нет маленькой девочки, которая абсолютно реально существовала, и еще существует в фотоальбоме. Вместо нее живет великовозрастная и, если подумать, не очень умная баба.
    И в городе, наверняка, продолжает существовать большущая толпа таких же маленьких детей - и никто об этом не знает. То есть, конечно, у них началась незаметно следующая жизнь - взрослых дядек и теток. Маленькие дети исчезли бесследно, незаметно, без цветов и оркестра.
   Или - не исчезли, а продолжают жить такой же невидимой, как у Виктории, но абсолютно реальной жизнью, и именно поэтому никому не приходит в голову их оплакивать.
    И ей представилась толпа детей.
    Дети играли во дворах, на улицах, бегали и прыгали в каждом доме - детей было намного больше, чем взрослых, их было столько, что все остальное казалось чем-то совсем неважным, призрачным.
    На фоне этой бесконечной толпы детей сидели спокойно у телевизоров и компьютеров взрослые люди - неподвижными редкими столбами.
    Хорошо, что дети не выпрыгивают из фотоальбомов. Что они невидимо существуют где-то рядом со своим взрослым воплощением.
    Виктория рассмеялась, положила альбом в сумку и поехала к подруге - по-детски.
    Потому, что она не всегда была Викторией - она когда-то была маленькой девочкой, и по сравнению с этим все реинкарнации и прошлые жизни - просто пустяки.
    И погода тоже.
    И даже прыгающие по заборам коты - как когда-то, очень давно, в прошлой жизни.

*

    Виточка давно разделила мир на мир детский и мир взрослый, но никому этого не рассказывала. Она знала, что жила в мире детском, а в мире взрослых все совсем иначе, и это Виточка тоже знала.
     Взрослые живут в одном и том же мире всегда, а дети - в нескольких сразу. К примеру, когда взрослые готовят к Новому Году что-нибудь на кухне, дети разговаривают с елкой, и елочные игрушки их понимают. Игрушки вообще понимают детей и никогда не разговаривают со взроcлыми. Потому что игрушки живут в другом, не взрослом мире, и только дети умеют понимать миры -  самые разные, и игрушечные, и настоящие.
     Виточке рассказывали, что ее родила мама, но Виточка, хоть это и знала, все равно думала, что так быть не может. Вон сколько миров, и к каждому из миров она имеет отношение - хоть небольшое. Значит, она находится в центре всех миров - наверное, она прилетела из космоса, с неба, и там, в космосе, есть еще какой-нибудь мир, в котором                Виточка жила, когда ее не было. Все люди, конечно же, прилетают со звезд. Почему бы ей не верить, что где-то далеко в небе есть маленький уютный домишко, в котором Виточка жила до того, как прилетела на Землю. И во дворе этого домишки растут цветы - много цветов, прямо как у них на даче. И из этого домишки на звездах, в небе, прекрасно видны все миры и города, и не надо ехать ни на поезде, ни на троллейбусе.
   Не может так быть, чтобы человек, имеющий отношение ко всем мирам на свете, просто вот так родился и жил - бабушкиной и дедовой внучкой, которую родила бабушкина дочка, уехавшая на поезде. У бабушки тоже был мир, где жил ее, бабушкин, папа – это теперь тоже один из миров Виточки. Правда, бабушка говорила, что ее папы давно нет, но такого тоже не могло быть - бабушка не могла рассказывать о том, чего нет. Значит, ее папа и тот мир был - и у бабушки, и у Виточки.
    Летом на балконе к вечеру становилось прохладнее, начинали пахнуть фиалки, Виточка с бабушкой поливали эти фиалки, и бабушка рассказывала, что они ночные - лепестки раскрываются только с наступлением вечера, а днем фиалки прячут свои личики от солнечных лучей и спят. Какая это радость - когда наступал выходной день, балкон был чисто вымыт и блестел, фиалки встречали сумерки, а бабушка вдруг, доставая откуда-то с неба свои воспоминания, начинала рассказывать удивительные сказки. Ведь разве можно всерьез поверить, что бабушка и правда была тоже такой же, как Виточка, маленькой девочкой? Что жила она совсем не здесь, а в каком-то другом совсем доме, и рядом с этим домом жили люди, цвели поля. А у бабушки был папа, и папа ходил по этим полям со своей собакой, а по вечерам, за большим круглым столом, читал бабушкам, которые были маленькими девочками, большие интересные книги. Иногда бабушка начинала вспоминать то, что было написано в этих книгах, и Виточке казалось, что и сами маленькие бабушки, и их папа - тоже какая-то книга, о которой теперь слушает Виточка.
    Ей представлялись раскинувшиеся за неведомой деревней цветущие луга, маленькая девочка в платье в цветочек, которая бегала там с сестричкой и раз, было, поймала красивейшего шмеля - яркого и пушистого, чтоб весьма об этом пожалеть и больше не ловить шмелей. Даже если они такие красивые. Как по этим лугам осенью ходила собака бабушкиного папы, ища спрятавшихся по норкам сусликов. Виточка даже не знала, что такое суслики, и бабушка долго о них рассказывала. И о том, как их папа читал им про великие открытия и заморские страны, о средневековых сражениях и невиданном гиперболоиде. Правда, Виточке было не совсем понятно, что означает слово "инженер".
    Бабушка говорила, что все это не существует, а Виточка знала - бабушка просто не понимает, потому что живет в одном только взрослом мире, а во взрослом мире всегда нет того, на что нельзя пойти и посмотреть.

*

    Виточка знала, что существовало  то, что точно давно не существовало: страшные немцы, которые были, как говорила бабушка, в Сталинграде, и принцессы. Немцы понятно - они слишком страшные, чтобы быть настоящими, а принцессы - потому, что, если бы они существовали, у Виточки обязательно были бы такие платья, и вообще она бы обязательно была тоже принцессой или хотя бы могла на них посмотреть.
    Однажды, когда уже совсем стемнело, дед и Виточка поехали в какой-то дальний район города встречать бабушку с работы. И Виточка увидела такое, что всю дорогу, а потом еще полночи, все не решалась о этом никому не рассказывать. Только не могла спасть от страха - такого же страха, как перед ореолом луны, только закрыть форточку не просила, а хотела только узнать, что же это она видела - чтобы понять, что это совсем не страшно. Но в то, что это не страшно, Виточка не верила, ибо почти уже про себя убедилась, что одна на всем свете знает страшную тайну, которой не знает ни дед, ни бабушка, а Виточка не знает, как им об этом рассказать.
   Бабушка уже спала, и Виточка тихо подошла к деду и молча остановилась, уткнувшись в него. Дед долго спрашивал и уговаривал сказать хоть что-нибудь, но Виточка не знала, надо ли что-нибудь говорить, хотя именно поговорить и собиралась.
Наконец, собравшись с духом, Виточка шепотом, неуверенно, но начала:
- Дед, ты тоже видел? Я, дед, знаю - это война началась.
- Где, Вито? Ты шо, какая война, война давно закончилась.
- Дед, это немцы?
- И немцев давно прогнали, ты чего?
- Там, когда мы ехали встречать бабушку - красное-красное небо, и как будто огонь, а я знаю, что это так война начинается. И не хочу бабушке говорить.
 - Та то ж завод. То ж ночная смена, завод и ночью работает, и в нем...
    И дед стал долго и в подробностях рассказывать, что есть в городе завод, в котором есть и трубы, и огонь, и чем тот завод полезен, и где он находится, и что просто Виточка никогда не была в этом районе города и не видела того завода, тем более вечером. Дед пустился в обширные воспоминания о еще каком-то заводе, на котором он работал, и в рассказ о том, где он еще работал, и как тоже испугался в детстве - какой-то собаки в темноте, которая грызла кость. И весь его рассказ был настолько добрым и успокаивающим, что Виточка забыла про немцев, утомилась и заснула совершенно детским сном - до самого утра. И так и не стала рассказывать бабушке про красное небо - чтоб бабушка не испугалась. То, что бабушка могла испугаться, Виточка знала - ей ведь было очень страшно в Сталинграде, когда немцы сбрасывали с неба длинные визжащие рельсы и пустые бочки - специально для того, чтобы всех посильнее испугать. Так и не поняла Виточка, в каком мире находился этот Сталинград и немцы, которых нет, но бабушка его сама видела.

-...Дед, тебе не жалко было убивать живых людей на войне?
- Вито, ты бы хотела, чтоб меня не было?
- Нет.
- Если б я не снял того снайпера, он бы меня убил. Я правильно сделал?
- Да.
   И больше Виточка об этом не думала.

*

    Через дорогу, где ездили троллейбусы и автобусы, находилась какая-то улица, где Виточка никогда не была. Ей думалось, что где-то за этой улицей должно находиться то, о чем она не знала, но что-то хорошее, еще какой-то мир. Если найти этот мир, то можно сразу вырасти, стать большой и красивой – все дети мечтают стать большими. А взрослые, наоборот, мечтают хоть ненадолго вернуться в детство. Ей представлялись стеклянные двери, как у бабушки на работе, почему-то увитые виноградом, войдя в которые, она не будет маленькой Виточкой, а сразу вырастет. Каждый день Виточка, идя с дедом на прогулку, выбирала маршрут туда, через дорогу, за ту улицу - но каждый день там ничего не было, кроме привычных домов и деревьев. Может, дверь в неизвестный мир находится в той загадочной трансформаторной будке? Обойдя будку со всех сторон, Виточка так ничего необычного не увидела, а внутрь будки попасть было нельзя. Наверное, разгадка жизни в этом мире находится там, в небе, где звезды, а совсем не в трансформаторной будке, где нет, наверное, никаких сказочных дверей.
    В любом случае она вырастет, и взрослого мира в ней станет больше, и еще труднее будет найти ответ на вопрос, чем она была, когда ее не было, и из каких неведомых миров появляются на свете люди.  Она и так уже достаточно выросла и перестала пытаться понять котов, и даже не понимала уже, зачем их надо понимать.
    Дед тоже был взрослым и не пытался понимать, почему Виточка никак не может отвлечься от трансформаторной будки – обыкновенной квадратной побеленной будки без окон и почти без дверей. Дед даже спросил Виточку, что такого интересного в небольшом побеленном строении во дворе какого-то дома. Особенно если у них во дворе стоит почти такая же трансформаторная будка. Маленькой Виточке просто не хватило слов хоть как-то объяснить свою веру в чудеса. Но ведь появляется же другой мир из такого же глухого прямоугольного поезда, ничем не примечательной коробки – почему бы и не быть другому миру и тут?
     Соседки качали в колясках маленьких детей. Виточка подходила и долго заглядывала в эти коляски, но дети были так же непонятны, как коты, и ничего не рассказывали. Виточке казалось, что они молчат потому, что помнят что-то особенное, чем они были, когда их не было. Но спросить младенцев об этом было совершенно невозможно, и Виточка усаживалась рядом с соседками, начинала придумывать о том, как она когда-то была молодая, и качала свою куклу. Соседки улыбались и продолжали свои разговоры. Когда-нибудь, думалось Виточке, у нее тоже будет младенец, и тогда его расспросит, что же там, в иных мирах.
    Когда Виточка немного подросла и передумала срочно заводить младенца, с ней все равно оставалось  огромное множество миров - реальных и существующих только в книгах или воспоминаниях.  Даже бабушки уже не было, а где-то еще стояла деревня, где бабушка в детстве поймала шмеля , никуда не делась та улица с трансформаторной будкой, даже если там давно не бывала Вика. Миры смотрели на нее из книг, фотографий, людей, и до сих пор она иногда не могла понять, что ей делать со всеми этими мирами, и для чего они ей.

*

     Почему-то картины, проходящие в Викином воображении, всегда оттесняли куда-то за кулисы, на задний план, на задворки сознания еще одного Викиного, постоянного в те времена, собеседника – пианино. Пианино занимало, казалось, полкомнаты – Вика знала, что это не так, но впечатление было стойким. Пианино почти всегда молчало. Если подойти к нему ближе,  и открыть крышку, оно только пугающе скалилось и все равно молчало. Пианино скалилось всегда, и Вика знала, что лучше его не трогать – ибо тогда оно начинало издавать какие-то звуки из самых своих глубин, оно будто бы было живое, но никогда не заговаривало с Викой само по себе. С самого детства Вика боялась пианино, хотя они провели вместе так много времени! Вечерами Вике приходилось учить уроки, которые задавали в музыкальной школе, и тогда они часами говорили с пианино на никому не понятном языке нотного листа – иначе пианино не понимало. Оно было безжалостным, с ним надо было быть крайне внимательным, ни о чем не думать, ничего не чувствовать и не мечтать – иначе звук получался безобразный, стоило только его хоть немного прочувствовать  или замечтаться на полмгновения. Вика чувствовала себя в совершено особенном пространстве, за рулем, за пультом управления неведомого звездолета, во владениях Снежной Королевы. В этих владениях царил порядок, точность, своевременность. Кто придумал, что музыка хоть как-то связана с чувствами, никогда не касался черно-белой, как шахматы, как часы, пасти пианино. Самое лучшее произведение могло если обрадовать, то бабушку, или кого-то еще, но не Вику, ибо радоваться Вике было просто некогда во время добывания правильного звучания из пасти пианино. Вечно молчащего черного зверя – молчащего о воистину безграничном многообразии всевозможных звуков, космосе своих миров, красоте, шуме, рычании – но бесконечном и непредсказуемом. По сравнению с черным ящиком пианино загадка трансформаторной будки казалась детской и пустячной.
   Почему оно никогда не начинало говорить само? Почему пианино всегда был нужен кто-то другой, если никто другой, кроме пианино, не мог сказать за него ничего, ни ползвука? Может быть, это от мудрости? От печали? Может быть, оно молчало пот ому, что слушало и слушало все время все свои звуки – тихо, про себя, во сне. Вика казалась себе невежливой, когда открывала крышку и отвлекала пианино, как ей казалось, от самосозерцания. Пианино скалилось, но слушалось Вику – маленькое живое существо, посмевшее указывать черному ящику, какой именно звук и как издать – отвлекаясь ради этого от глубин всех своих невообразимых сновидений. Да разве Вику оно слушалось? Оно было слепо, оно не имело глаз и не могло прочесть с нотного листа тех знаков, что оставил в мире какой-либо композитор. И Вика всегда боялась прочесть неправильно, ведь иначе пианино ошибалось, и говорило все неправильно и некрасиво, ворчало и ныло.
Вика долго-долго, все школьные годы, училась по вечерам как можно правильнее и четче передавать письмена о чьих-то высоких чувствах слепому зубастому черному ящику, которого она побаивалась и не любила. Но ей было приятно, что сбываются бабушкины мечты.
   Чаще всего Вика, глядя попеременно в значки нотного листа и пасть черного ящика, просто не существовала, синхронно переводя значки в движение рук, чувствуя себя таким же механизмом, как пианино – но имеющим не голос, а зрение, и способным самостоятельно двигаться. Мысль о том, что сейчас надо перестать мыслить, помнить, чувствовать и вместо этого открывать крышку пианино, всегда расстраивала Вику. С пианино нельзя было быть собой, пианино понимала только такого же, разве только не слепого, а глухого, но в чем-то на него похожего, Бетховена, мыслящего звуками. Вика очень любила Бетховена.
    Бетховен существовал в дождливой осени – в каплях на стекле, в лужах, стихах, небе, во всем.
    Но Бетховену всегда недоставало черного ящика, а черному ящику – Бетховена. От уроков музыкальной школы тянуло спиритизмом, но изгонять дух Бетховена Вика не спешила. Впрочем, разве только Бетховена.   
    Когда Вика выросла, она, оставаясь в душе ребенком, сначала долго складывала на пианино всякие тряпки, потом просто увезла пианино, и без пианино - того, из детства, ей стало легче. Пианино притягивало, как когда-то трансформаторная будка, бесконечностью своих тайн, мучительным осознанием непостижимости и бесконечности, собственного бессилия. Черно-белая клавиатура поглотила не одну жизнь композиторов и музыкантов, тускло поблескивающий деревянный ящик открывался в иные миры.
    Пианино не было, но казалось, будто дух Бетховена все равно пребывал с Викой – и с дождливой осенью. Впрочем, разве только Бетховена?
    Шариковая ручка, как и компьютерная клавиатура, слушалась именно Вику, и Вика существовала. Или ей так казалось.

    *

    Когда начиналась весна, Виточке говорили: "пришла весна!". И представлялось, что пришла огромная, до неба, красивая молодая женщина в зеленом платье, украшенная цветами - и от этого на дворе становилось светло и солнечно.
Виточке хотелось вырасти Весной, она  вытаскивала из шкафа большие легкие платки, привязывала их себе на свое некрасивое, короткое, куцее детское платье, надевала на голову легкую кухонную вазочку и так встречала бабушку или деда на пороге, прыгая и припевая:
- Я Весна, я Весна!
    Ей говорили снять с головы вазочку, отцепить от платья платки и идти обедать, или что-нибудь вроде, еще скучнее. И тогда Виточка за обедом начинала рассказ о том, как ночью, когда все спят и ничего не видят, она тайно вытаскивает из шкафа золотые туфельки с серебряными каблуками, блестящее длинное платье и выходит на балкон. Как через минуту видит в небе сверкающую точку, которая увеличивается, увеличивается, и перед балконом, где стоит Виточка, останавливается в воздухе сто котов, запряженных в светящуюся карету - и Виточка садится в карету и улетает каждую ночь, прямо по небу, по воздуху, на ста котах.
    Бабушка ничего этого слушать не хотела и рассуждала о чем-то своем, напоминая Виточке об оставшемся в тарелке борще, который надо доесть.
    Быть ребенком Виточке очень не нравилось. Намного приятнее было думать, что вот еще немного - и она тоже будет взрослой, и бабушка будет выбирать ей красивые платья, прическу - и хвалить, рассматривая со всех сторон, и радуясь, какая она красивая. Бабушка всегда так наряжала свою дочку, которую все называли Викиной мамой, когда та приезжала из своего поезда. Виточка не понимала, почему никто не называет Викиной мамой бабушку, так было бы правильнее. Скоро, очень скоро, она вырастет, и у нее будет такая же красивая сумочка, на которую будут с удивлением смотреть все вокруг - и еще ей покрасят волосы и купят большие колючие бигуди.
     На потолке висела большая люстра на три лампы в разные стороны - и Виточка, глядя на ту люстру, видела в ней образец того прекрасного и недостижимого, на нее можно смотреть, но никогда нельзя ни допрыгнуть, ни понять. Звезды - это красиво, наверное, из них появляются люди. Люстра - еще одно чудо. И, глядя в люстру, можно долго придумать много интересного. Если бывает такой, идущий из ничего, свет, то, наверное, где-то в нем таится разгадка всяческих чудес – люстра даже интереснее, чем трансформаторная будка. Если люди могут появляться из поездов, почему они не появляются из света лампочек?

    "А ведь все это - просто картины", - подумала Виктория. "Никакого другого смысла нет - в картинах вообще не всегда бывает смысл - вот просто лес, вот в лесу стоит сарай - в чем смысл?"
     Когда день заканчивал сюжет, картины то и дело мелькали в воображении - многие люди считают, что надо их стараться "выключить", отвлечь себя на какие-нибудь мелочи жизни, но Виктории почему-то нравилось их смотреть.
     Вот еще картина, еще, еще... Надо их поставить в ряд, в уголок сознания, как у знакомой художницы в комнате стоят ее натюрморты и пейзажи - пусть стоят там, их можно иногда перебирать, смотреть снова, можно показать их кому-нибудь из подруг. А можно - завалить каким угодно хламом, тряпками, завесить шторками, закрыть семью замками. Чтоб было так же невозможно туда проникнуть, как в трансформаторную будку. По сути, маленькая Виточка продолжала жить в глубине души выросшей тетки, и  любила смотреть на собранные иные миры.
     Жаль, наверное, что Вика не рисовала обычных картин на холсте – если все это можно нарисовать.
       
*
   
     Бабушка сказала, что Виточка вырастет и выйдет замуж. И собирала ей в шкафу полотенца, наволочки и ночные рубашки. Виточке они не нравились - она вырастет и отдаст их бабушке обратно.
     Если Виточка выйдет замуж, у нее будет полный дом цветов, красивое платье и не будет такого беспорядка и ведер в коридоре. И Виточка стала думать, что замуж выйти - наверное, это неплохо.
     Замуж не брали.
     Каждый день Санька, бренькая вместо гитары на оторванной от забора доске, обещал сыграть свадьбу, но почему-то все время забывал, и они лазили по деревьям, и Виточка учила Саньку сбивать фашистские самолеты. Санька говорил, что когда они поженятся, то у них обязательно будет мотоцикл, и Виточка будет встречать его, приезжающего на мотоцикле с работы. Виточка против мотоцикла не возражала, но Санька про свадьбу все время забывал и они играли в футбол и ходили на охоту - Виточка успела приручить во дворе трех собак. Правда, охотиться было абсолютно не на кого, и они просто ходили с собаками вокруг дома.
     Санькина семья была бедной, и Виточкина бабушка все время смеялась, когда Санька, прибегая, начинал съедать все, что нравилось на кухне - удивлялась, как в Виточкиного жениха, как называли Саньку, столько влезает. Саньке было интересно все рассматривать и просто находиться у Виточки, а Виточке было интересно у Саньки, когда Санькина бабушка завела настоящую белку, которая, если ее выпускали из клетки, кусалась и грызла мебель. Виточка слушала про мотоцикл, а Санька - о Виточкиных куклах, которые были ее детьми.
     А когда они с Санькой подрались, бабушка сильно отругала Виточку - оказывается, с мальчиками драться нельзя, то считается позором. Виточка долго плакала, перестала разговаривать с Санькой и обиделась на бабушку.
     А вскоре наступила зима. Все дети пошли кататься на санках, и Санька подошел к Виточке и стал просить, чтоб она его простила - если Виточка простит Саньке то, что она его тогда побила, Санька подарит ей свои саночки - и для наглядности протянул их Виточке заранее. Виточка простила Саньку просто так. Его ведь тоже тогда отругала бабушка, но его, Санькина, бабушка.
     В общем замуж надо выходить не за Саньку - от него никак не дождешься свадьбы.
А больше замуж Виточке выходить было не за кого, и она перестала об этом думать.

   Расстались они с Санькой плохо: Виточка уже ходила в школу и однажды - в светлый, желтый, осенний день увидела во дворе Саньку-первоклассника: он стоял в красивой форме, с галстуком, подстриженный и причесанный, рядом с каким-то совсем незнакомым мальчиком. И, когда Виточка радостно подбежала к ним, вдруг сурово сказал:
  - Я с девчонками не дружу. - И отвернулся.
Больше виточка Саньку не видела - они даже учиться стали в разных школах.
   

  *

    Были миры, существующие на самом деле, а не прочитанные в книгах или существовавшими когда-то давным-давно, когда бабушка была молодая, а дед собирал колоски на поле в трудные времена, или провожал девочку, живущую за несколько километров.
    И бабушка раз в год доставала из шкафа платье - по бабушкиному мнению, красивое, и настаивала, чтобы Виточка его надевала. Впрочем, заставлять было не нужно - Виточка знала, что бабушка считает это красивым платьем и очень расстроится, если Виточка не будет его носить две недели - пока они в гостях. А когда бабушка расстраивается, Виточка не любила.
    В самом деле - она уже не маленькая, чтоб реветь ревом, как тогда, в три года. Тогда ей сказали нечто непонятное - что они идут фотографироваться, что это не больно и не страшно, надо только, чтоб на голове был бант - вот тот, который ей сейчас привяжут на куцую стрижку. Привязывать бант было больно, ревела она громким ревом, но бант все-таки привязали.
    На принцессах и феях в книжках не было никаких бантов, и волосы у них были длинные, а не стрижка, как у Виточки. Зачем нужен этот бант, и почему это красиво, она понять не могла.
    Когда она вырастет, ей можно будет самой надеть на себя красивое платье. И, конечно, никаких бантов на голове.
   Сейчас еще до этого времени далеко. Как в тех песнях, что пела бабушка - о тяжелых временах и том, что их надо пережить, и верить в лучшее. Песни учили Виточку ждать будущего и вопреки всему знать, что счастье обязательно наступит.
   
    Поезд, шумя, быстро пробегал одни пейзажи за другими. Из кудрявых, то цветущих, то зеленых, вишневых садов входил в прямые линии лесов - то заснеженных, то зеленеющих, но всегда - прямые и чем-то отличающиеся от того, что Виточка всегда видела в окно, когда засыпала. Утро начиналось с неуловимо изменившегося пейзажа, и Виточка знала, что скоро они выпьют чай в стакане с металлическим подстаканником, переоденутся, причешутся, соберут сумки и увидят вокзал - так было всегда.
    И всегда, когда они с бабушкой ехали обратно, все повторялось, но наоборот. Вот появлялись первые заборы и сады - такие, как у них, а не как в гостях. Через некоторое время поезд влетал на огромный, двухъярусный, чем-то пугающий, железный мост над Днепром, и можно было снова бежать с Санькой лазить по деревьям, распевать во дворе с дедом украинские народные песни басом, мечтать вырасти Весной и слушать летом на балконе о далекой деревне, где росла бабушка. Недалеко от которой был город, где бабушка училась и мечтала, и тот страшный Сталинград, каким она увидела Сталинград в войну. Где в памяти существовал до сих пор ее отец со своей собакой и читал дочерям по вечерам интересные книги о дальних странах и удивительных открытиях, и где маленькая бабушка поймала шмеля.

     В гостях у родственников Виточке было совершенно нечего делать, и можно было думать. Пока бабушки вздыхали, обсуждали свои семейные подробности, мерили платья из шкафа, друг друга понимали, сочувствовали и вспоминали, вспоминали - где-то в комнате за закрытой дверью.
    Виточка сидела пнем то на диване, то на стуле в другой комнате, и разговаривать ей было не с кем. Здесь ведь то был иной, нежели привычный Виточке, мир, и поэтому все остальные родственники рассуждали, как Санька в первом классе, и почти с ней не разговаривали - ведь она была девчонкой. И Виточка поняла, что быть девчонкой - проклятие, иначе бы она не сидела все время на диване или стуле. У Виточки были замечательные родственники - ей улыбались, помогали нести и сумки и покупать билеты, хвалили надетое на Виточку бабушкой платье и Виточкину прическу и пророчили, что, когда она вырастет, то будет замечательно выглядеть, что она добрая и ведет себя хорошо, и что бабушке с Виточкой, несомненно, повезло. Улыбались за завтраком, обедом и ужином, шутили и подбадривали, желали счастья, встречали и провожали.
    Даже если бы во дворе этого дома были деревья, Виточка бы не смогла на них лазить, даже не пыталась бы петь басом народные песни и радостно сообщать о том, что сбила сегодня вражеские танки. Здесь это было нельзя, немыслимо, невозможно. Нельзя было не только бегать по двору или кататься на паркете, но и громко разговаривать. Впрочем, и разговаривать было особенно не с кем.
    Иногда Виточку выпускали в гастроном за хлебом, или бабушка выбиралась с ней в какой-нибудь магазин, чтобы купить им по красивому невиданному зонту, и по дороге они съедали невероятно вкусное мороженое.
    Здесь было то, чего Виточка не видела еще нигде, кроме столицы - метро, и какие-то невероятные булки, и еще множество подробностей, которые рассматривать было интересно, но невозможно было рассматривать вечно.  Виточка сидела на диване и стуле и ждала, когда они обратно сядут в поезд. Поезда Виточка раньше ждала всегда - или почти всегда.
   Мир бабушки Ани Виточка видела только раз. И снова в памяти всплыла картинка - раннее утро, белое, чистое окно - и на кухонном столе спокойно спит огромных размеров пушистый и белый, как подоконник, кот. Так впервые Виточка увидела этот мир. И еще - большую березу за окном, у них дома никогда перед окнами не росли березы.
   Они тогда долго ехали с бабушкой на поезде - несколько дней. Поезд шел еще дальше, до какого-то странного северного названия - наверное, мир людей продолжался бесконечно. Бабушка Аня в один из своих приездов проводила Виточку в первый класс - до сих пор лежит подаренная тогда открытка. Когда бабушка Аня с Олечкой, погостив у них, собирались обратно, Виточка всегда плакала, но они все равно уезжали. 
 
*
   
    За окном шел дождь. Виктория зачем-то грызла ручку и все больше понимала, что многие из миров так никуда не исчезали. Вот они - в картинах памяти, в книгах, фотографиях и ее дурацких записях.
     Русалки могут жить под водой и ни с кем не разговаривать. Не писать никому писем, от них не уходят мужья и подруги, они не пишут непонятных никому стихов и ни от чего не страдают. Если бы русалки существовали, то они бы жили у них в Днепре, на дне реки, и понимали бы Вику.
    А еще лучше - жить на какой-нибудь параллельной планете, далеко в Космосе.
    Вике вспомнилась та зима, когда не стало бабушки - бабушка ей приснилась тогда совсем другой, вся в лучах света, совсем не грустная, и сказала: "Викториус, если б ты только знала - как здесь хорошо".
    С тех пор Вике нравилось думать, что бабушка живет в каком-то - еще одном мире из всех миров.
    Мало ли миров в этой непонятной Вселенной. 
    Вика привыкла. Или ей так показалось - ведь за окном шел дождь.


    Дед учил Виточку думать о счастье всегда, вопреки всему, в любых обстоятельствах. Дед видел танки. Дед умел не плакать. Дед умел никого не слушать и спать в новогодние праздники, если ему хотелось спать. И поэтому Виточка в поезде достала из сумки карандаш и стала мечтать, вспоминая самое лучшее из всего, что когда-нибудь мечталось. Благо, никто ей не мешал. Колеса поезда отбивали ритм.

    Поезд влетал в прямые линии лесов. На проводах прыгали сороки, Виточка скучала и ждала, когда будет девять часов - это означало, что за окнами покажется вокзал.
Когда Виточка подросла, а бабушки уже не было, то в такое же время, когда в окне поезда начали показываться заснеженные леса, она достала откуда-то карандаш и написала:

Там, где нет людского ока,
где лишь ходят поезда,
белобокая сорока
украшает провода.

И мелькнет между кустами,
стряхивая с веток снег,
простучит под проводами
поездов шумливый бег.

   Конечно, тогда Виточка никому этих куплетов не показывала - зная, что напишет еще лучше.
   Просто вспомнилась бабушка, как они раньше переодевались и причесывались, и собирали сумки - в это самое время, перед появлением вокзала.
   Тот Новый Год - в ее пятнадцать лет, был самым фантастическим из всех иных миров - она ехала встречать это Новый год без бабушки. Поверить в это было совершенно невозможно. И тогда все новогодние праздники Вика по вечерам грызла ручку, но ничего не получалось. Хотелось верить в хорошее, но не верилось.
   Не было бабушки.

..В окно смотрю. Там снежно и светло.
И так красиво темное стекло
зеленый свет торшера отразило...

   И больше в голову ничего не шло.

   *

    В этот Новый Год почти ни о чем не думалось. Разговоров было, как всегда, мало - и, как всегда, на прежние темы - какой Виточке надо расти, как необходимо пережить то, что нет бабушки, и как она способна с этим справиться, наделенная сильным характером и не обиженная умом. Тем более, что у Виточки есть такой замечательный дед - которому, как всегда, привет и новогодние поздравления.
    Дед всегда оставался дома. На Новый Год он любил поспать, да и вообще не любил дальних дорог - слишком много их было в свое время на его веку. И спокойно проводил Виточку на праздники к родственникам - которые, как все знали, встретят ее и проводят обратно.
   И от всего этого осталась только картина памяти - зеленый торшер, отраженный в темном окне, сорока на заснеженных проводах, и страшная пустота на душе, замешанная на страхе - наступающего года, года без ее бабушки. Такого еще не было.
    Нет, Виктория ошибается - что-то подобное было. Без бабушки - никогда не было, а вот страх такой уже был.
    Когда Виточку проводили в пионерлагерь на месяц.
    Над пионерлагерем шумели сосны, играли дети, но Виточка знала, что сейчас, в это время, где-то там, дома, у бабушки начинается отпуск - и она возьмет билет на поезд и уедет отдыхать неизвестно куда. Бабушка на Виточкиной памяти никогда не отдыхала - только летом в гостях у родственников.
а тут - над головой шумят сосны, а бабушка где-то садится в поезд.
    И Виточка рыдала под одеялом взахлеб, и не могла остановиться - ей вдруг представилась жизнь без бабушки, вдруг нашло какое-то предчувствие, будущее вдруг предстало в самых страшных, мрачных тонах - ведь когда-то наступит время, когда бабушки не станет совсем.
И будет почти так, как сейчас.
    Успокоить Виточку не мог никто. Перед глазами стояла страшная картина - бабушки нет - даже если ее нет там, где Виточка привыкла, что она есть.
    Вот юбка, шитая бабушкиными руками. Виточка смотрела на нитки и плакала. Что такое настоящая тоска, до того времени Виточка почти не знала. Тоска на фоне общей радости, прекрасной погоды и полного благополучия. Тоска, которую никто не мог понять.
   Уехать из этого пионерлагеря, как из всех предыдущих, раньше времени было нельзя - путевку устроила бабушкина сотрудница. Уехать - значило обидеть
ее. И Виточка терпела. Слезы душили все время. Над головой шумели сосны.
Когда время пионерлагеря закончилось и теплоход подплывал к городу, Виточка плакала от счастья. Настоящего счастья.
    А потом бабушка взяла не один, а два билета на поезд - ее поездка почему-то была перенесена, или бабушка просто съездила в это время, как всегда, к родственникам, а теперь поехала отдыхать с Виточкой.

    Через два года Виточкино предчувствие сбылось, снег заметал бабушкино существование, а куранты били потусторонним, нереальным звоном очевидного – о том, что  в этот Новый Год бабушки с ними нет.
    Виточка сидела ночью одна в комнате и говорила с зеленым торшером.

   *

    После Нового Года наступили странные дни - со страшной, непривычной тишиной по вечерам.
    Вика с дедом разогнали эту тишину всем, чем могли - перемыли все шкафы, купили пылесос и тумбочку, но тишина не уходила. Тишину не прогнала и весна, когда были перемыты и выкрашены окна, выучены экзамены - тишина пришла навсегда.
    Некому было, как раньше, рассмеяться за ужином, вспомнив какой-нибудь смешной случай. Некому было вдруг вбежать вечером в кухню, потрясая книгой в дверном проеме: - Представляете? Нет, вы только послушайте! Колчак выбросил в море золотую саблю!               
    Некому было разговаривать с кошкой, как с человеком, да и кошка через год куда-то ушла.
   Вика с дедом так не умели.

     В ту весну, когда еще упорно не хотела  забываться черная кладбищенская арка, а тишина по вечерам сидела за столом вместе с Викой и дедом, Вика заканчивала восьмой класс. Днем и ночью Вика сидела с ногами на подоконнике и читала учебники, а по утрам, пробегая за какой-нибудь тетрадкой вдоль дома, Вика слышала свежий запах зацветающего шиповника. И повсюду появлялись шишечки на туе. Они сдавали экзамены вместе с одной подругой, и вместе с другой – мечтали.
    Ей нравилось бывать у них дома. Вот, вспоминала Вика, мама подруги шьет за машинкой шелковые шторы с оборками, вот они поклеили каким-то модным тогда рисунком-аппликацией обои. И у здесь тоже было огромное количество своих миров - о которых мама сестер, вздыхая, только вспоминала - очень часто и в подробностях. Как всегда, о детстве, о любви, обо всем, что помнилось ей.
       Из другого, соседнего, мира, приходили открытки, письма и звонки. Родственники постоянно сочувствовали и снова напоминали, что Виточка - девчонка, а значит, надо строить счастливую девчоночью судьбу и, конечно, хорошо учиться, и  передавали привет деду. Некоторое время Вика продолжала старательно выводить открытки красивым, правильным почерком.
    На некоторое время дополнительные миры почти перестали существовать. Жизнь налаживалась, горе понемногу теряло первую остроту, писала письма и бабушка Аня, Вика перешла в новую школу. Виточка жила в мире, где, кроме нее и деда, жила тишина. Ее мир теперь ограничился ими с дедом, школой, письмами, книгами.
   
     Все вокруг говорили Вике, что у них с дедом никого нет, а значит, они просто ничего не понимали.
     Вот дедов дачный мир, но на даче Вика копаться не любила с детства.
     Вот - открытки, письма и телефонные звонки из того мира, где Виточка когда-то говорила с торшером.
    А вот - совсем другой мир, бабушки Ани, и этот мир не переставал существовать даже тогда, когда бабушка Аня навсегда замолчала.
    Бабушка Аня писала часто. О погоде, о здоровье, рассуждала на нескольких листах - об Олечке, о Виточкиной бабушке даже позвала их с дедом к себе, но дед печально посмотрел на Виточку и сказал: "Вито, что я там делать буду? Я привык к теплу, к борщу, я не смогу есть одну капусту, я себя там не представляю". Виточка вспомнила то утро, прохладное, чистое окно, белого кота на белом столе, березу за окном, лес с деревянными домами и город с длинными улицами. Подумав, вспомнила дедову дачу, где он всегда копался в широких трусах, подставляя спину солнечным лучам, дом дедовой сестры, где они тоже когда-то были - и согласилась с дедом.
    Воистину огромен был у Виточки мир ее родных - его невозможно было обойти за один день.
    Все говорили, что у них с дедом никого нет, но они просто ничего не понимали.
    Она выкрасила прическу в ярко-черный цвет и пошила красивые воротнички и манжеты на новую школьную форму.

*

     Вика с Лариской играют в куклы.  Пока не выросли достаточно, чтоб прекратить играть в куклы, они каждый вечер собирались, делили пополам диван, и каждая на своей половине дивана устраивала маленький кукольный мир.  Кукла Лариски была красивее, но такой больше не было в магазине, или так Вике просто казалось. Куклы были прежде сказок о русалках, куклы и шахматы. В шахматы они играли не так, как полагается, а так, как они выдумают. Главное в шахматах было то же, что и в куклах: можно долго-долго наряжать шахматные фигурки в воображаемые наряды, строить им воображаемые замки с воображаемыми цветами, каретами, фонтанами и пр. красивостями – и по очереди рассказывать друг другу все это как можно подробнее. Даже если куда-то делся король, даже если все фигурки ходят, как и где им вздумается, разве это самое главное? Что может быть важнее платья Королевы и ее рассказа о своем замке пешке противоположного цвета, от которой убежал какой-то конь?
     С куклами намного проще. Им можно шить из чего угодно красивые платья с оборками, изобретать прически, сооружать столики, стульчики и вазочки из каких-нибудь мелких бутылочек и тюбиков. И даже украшать цветами – тоже из чего угодно.
     Когда Вика была еще меньше, дети во дворе, особенно летом, тоже расстилали одеяльца и сооружали миры – для зверушек и кукол. И так же подолгу рассказывали друг другу о построенных ими мирах.
     Как звали Викину куклу, Ларискину? Их русалок? Русалки, к примеру, сначала жили себе, как им и полагается, на дне океана, в дворцах из кораллов, водорослей, драгоценностей и чудес. Когда их почему-то заинтересовал мир людей, они выходили из океана понаблюдать за этим миром.
    Даже когда Вика лежала в больнице с сердцем, бабушка принесла ей письмо с очередной серией их "русалочьего сериала" - с картинками, и дождалась, пока Виточка напишет хоть небольшой, но ответ-серию. На конверте стояла поставленная Лариской печать, сделанная из застывшего конторского клея с ниткой, размашистой подписью и  надписью "лично в руки" - бабушка Виточки смеялась, но не возражала. 
     Что, если б Викина кукла одновременно жила и в своем, построенном Викой мирке, и в мирке Ларискиной куклы? И в еще нескольких мирах? А если б ее (или Ларискина) русалка одновременно существовала бы в океане, на нескольких планетах и еще каком-нибудь Тридевятом Царстве? Так не бывает. Это была бы уже не русалка, для этого надо быть кем-то другим, парящим над всеми мирами и созерцающим их.
     Чтобы приходить понаблюдать со стороны человеческий мир, надо быть русалкой, живущей в океане.
     Одновременно свою и Ларискину половину дивана могла видеть Вика, а Викина кукла жила в построенном Викой мире, а не во всех сразу. Вика была больше и умнее куклы, и могла на все это смотреть сверху.
     Когда она была совсем маленькой, у нее было очень много миров, ей нужно было найти в себе того кого-то, кто смотрит на все эти миры сверху, или со стороны - кого-то, больше одной себя. Может быть, она давно существует, и существовала даже тогда, когда ее не было?
    И однажды пришло понимание, что существует еще одна разновидность непостижимых уму существ, которые, в отличие от русалок, существуют в реальности - поэты.


*

    Давно прошли времена, когда Вика по привычке читала по вечерам одну-единственную книгу - для хоть и маленьких детей, но состоящую из стихов. Читать ту книгу ей давно надоело, но привычка что-нибудь читать осталась.

Есть в осени первоначальной
короткая, но дивная пора -
весь день стоит как бы хрустальный,
и лучезарны вечера.

    Кто такой Тютчев и почему Вика должна помнить эту картину его памяти? Вика снова взяла в руки книгу и подумала - она никогда не видела этой осени, что же это за картина, которую она теперь помнит?
    Картины, записанные значками, Вика рассматривала, но разговаривать с собой не умела, поэтому оставалось разговаривать с полосатым половиком. Половик внимал и молчал. Наверное, именно так существуют люди, когда их нет, как этот Тютчев - или похожим образом. Люди, когда их нет, существуют картинами. Интересно, если нет ни книги, ни значков, есть ли эти картины - или для них обязательно нужны значки-буквы?
Полосатый половик готов был выслушать все на свете. Бабушка, конечно, тоже слушала, но не так внимательно, и не так уж и часто. А вот половик - половик никогда не спорил, не уходил и не занимался посторонними делами - просто лежал на полу и слушал Виточку.
    Книга была необыкновенная. Сколько бы ни было у Виточки миров, какой бы ни была погода, как бы скучно ни было в школе - Виточка знала: кто-то посчитал важным совершенно другое. Если б это не было важным, разве бы сделали для маленьких детей такую книжку с картинками - и картинами. И важно в ней всегда было одно и то же, а не как у людей вокруг - всегда разное. К примеру, вот это:

Ночью в полях под напевы метели,
дремлют, качаясь, березки и ели...
Месяц меж тучек над полем сияет,
бледная тень набегает и тает...

    Это сказал Бунин.
    Если прийти со школы и нет настроения кататься на санках, а в окне тем более нет ничего нового и интересного, если дома никого нет, а до того времени, когда можно вырасти и стать Весной и купить себе зеленое платье, еще очень далеко, то совершенно не о чем подумать. Зато - никто не узнает, где и когда - "ночью в полях под напевы метели..." - и представлять это можно бесконечно, пытаясь понять, что именно Бунин хотел рассказать Виточке, и почему так важно все, что написано в книжке для детей с картинками? Если открыть эту книжку, то кажется, что в ней написано, о чем надо подумать.
    И можно больше никого не слушать.

    Особенно интересно, когда Виточка начала вырастать из книжки для маленьких, было читать о любви. Когда написано о любви - это всегда о ком-то красивом, а красивое Вика любила.
    Если читать то, что любит бабушка - становится невероятно скучно. Бабушка любит читать про войну, а в таких книжках нет красивых, похожих на русалок и Весну, девушек, а быть похожей на дядек, которые что-то все время выясняют в книжках, которые любит бабушка, Вика не хотела.
    Поэтому большой том "Хождения по мукам" они с бабушкой читали по очереди - с двумя закладками: на первой книге - Виточкина, в середине книги - бабушкина.
    Вика  только думала, что выросла, и поняла, что тогда не выросла, только когда на самом деле стала взрослой.
    Вике стало смешно - когда-нибудь, наверное, она поймет - так же точно, что сейчас еще не стара, хотя чувство у нее было именно такое - ушедшей и оставшейся только в картинах памяти, юности и молодости.
    Теперь и ее закладка, как тогда бабушкина, если была, то на середине книги.

- Викториус, неужели ты думаешь, что я никогда не была молодой, у меня не было чувств и я о любви не думала? Была, думала, - как-то раз рассмеялась бабушка. - Но с возрастом это проходит.

    Вике было одинаково непонятно и то, как можно думать о любви и испытывать какие-то чувства, и то, как это может быть совершенно не интересно, а тем более - пройти с возрастом. Бабушке было понятно, немного печально и немного смешно. И не совсем понятно, что в этом всем особенно интересного. Вика мучалась непониманием. Лермонтов тоже.
    Идеальным собеседником был полосатый половик.

- Представляешь, Викториус - турки называли его Ушак-ПашА! - это бабушка читает "Адмирал Ушаков".
- Бабушка, зачем Арбенин Отравил свою жену? - Вика старается понимать Лермонтова. - Дурак потому-то. - и бабушка снова погружается в свой сюжет.
    Над головой шумят сосны. Еще месяц назад Вика проплакала весь пионерлагерь, и теперь они с бабушкой отдыхают вместе - бабушка почти никогда раньше не отдыхала. Понять, почему Арбенин дурак и чем восхищались турки, сложно - но просто хорошо вот так, ни о чем не разговаривая, продолжать понимать, и Вике, и бабушке, что-то свое.
    Хорошо смотреть на шумящие над головой сосны. Выходить из дверей совсем не хочется - на Вике завязан хвостик, который ей совсем не идет и надето платье, которое бабушка считает красивым - как всегда, ничего не понимая в Викториусах.
    Вику вообще никто не понимает кроме Лермонтова. Но Вика не умеет так, как Лермонтов, страдать - а значит, не может стать поэтом.
    Вика откладывает Лермонтова и старательно учится страдать.
    А бабушка все говорит о том, какое счастье - уметь радоваться. Впрочем, когда радуется бабушка, это хорошо, очень хорошо.

    И вдруг Виктории вспомнилась та картина: яркий весенний солнечный свет, огромная гора цветов и оркестр в соседнем дворе - как это казалось тогда, в раннем детстве, красиво. Каким залита была процессия неземным светом, какой любовью, какой мистикой неземных миров!
    И как все-таки в детстве все видится иначе, все не так, как на самом деле. Какой серой была тишина поздней осени, которая тогда поселилась у них с дедом - без бабушки. 
    И как долго пришлось учиться радоваться.
    Но полосатый половик помнил все прежние времена, и всеми своими четырьмя цветами отгонял позднюю осень.


*

    Вика сама не заметила, как множество ее миров превратилось в один мир – мир, в котором она жила – давно ли? Всегда ли, или недавно? Теперь это стало привычным – единственным, неповторимым Викиным миром – и совершено не хотелось вспоминать совсем еще, если подумать, недавнее время – время множества миров, время детства.
    Где теперь, кроме души (или памяти) существует тот полосатый шерстяной четырехцветный половик? Половик, лежащий поперек комнаты и вдоль письменного стола, за которым Вика учила уроки и читала то, что было совсем не в ее, а в чьей-то памяти, и становилось для Вики тоже картинами - но, наверное, другими. Не могло же быть так, что все, что написано в книге, Вика видела так же, как человек, который запечатлевал в книгах свои картины. Так быть не могло, ведь картины памяти всегда у всех свои.

     Половик Вика помнила хорошо. Вот и сейчас почему-то вспомнила.
     Ибо четырехцветный шерстяной полосатый коврик был главной аудиторией Викиного поэтического клуба. Клуб собирался по вечерам, ибо жизнь в Виточкином детстве, и даже юности была достаточно размеренной, и по вечерам можно было оставить суетные думы и погрузиться в бесконечные просторы картин памяти всех присутствующих в поэтическом (да и прозаическом) клубе Виточки.
     Обычных людей в том клубе не было - да и самой ее как будто не было. Она только молча смотрела на то, что кроме нее мог видеть только полосатый коврик, и что когда-то давно для не и коврика записали в причудливых значках давно не существующие в мире люди. Проще говоря, Вика сидела на половике, или за своим столом, или возле любимой подушки, и читала. Люди вообще привыкли объясняться значками - как привычны эти значки, называемые буквами! Настолько привычны, что люди даже забывают, что это значки, называют бумагу, исчерченную значками, книгами, и всегда точно знают, какие именно картины своей то ли памяти, то ли души, кто-то этими самыми значками записал.
Вика тоже сидела за столом и учила себя записывать картины - буквами. Странное, но весьма увлекательное занятие.
     Вика никогда не болела "страхом чистого листа" - приходя со школы, потом с работы, потом из университета, ей было привычно открывать тетрадь и писать страницами и часами все, что приходит в голову. За несколько лет она написала много таких тетрадей - мир казался ей огромным полем, неразрывно связанным с ней самой, незыблемым, и в нем недоставало только таких вот тетрадей - рассуждений. Ранней юности Вике всегда недоставало рассуждений.
     Те тетради Вика порвала на мелкие кусочки и выбросила.
     Когда прошло время, она поняла, что ничего из записанного в них ей не пригодится. Со временем Вика прекратила писать толстые тетради. Разве что иначе воспринимается фраза из Чехова про первый снег: " и в это время вспоминаются юные годы". Вике нравилась эта фраза в пятнадцать лет, но фраза была, а юные годы не вспоминались - они просто были тогда, и Вика в них, тех юных годах, жила. И сожалела, что не может полностью проникнуться смыслом такой красивой, романтичной фразы.
      И вот, наконец, стали вспоминаться и Вике юные годы - неужели она была тогда собой, той самой, что и сейчас - как это странно. "Надо обязательно записать, что это странно", - подумала Вика. Теперь она иногда записывала что-нибудь в большие текстовые файлы - тоже на будущее, как всегда.

*

   ...Где-то далеко-далеко стоит мрачный замок, а в том замке сидит мрачный мудрец и пишет книгу, которую никто не читает. Или там сидит монах?
   Впрочем, он совершенно не считает себя мудрецом - ему необходимо написать книгу о любви, но почему-то не получается. А может быть так, что он никогда не был ни мудрецом, ни монахом, да и толком сам не понимал, зачем сидит и пишет книгу, и даже не понимал, о чем именно.
     Вот раскидистое дерево, сквозь листву всегда светит солнце, бросая блики на дорогу, по которой идет мальчик лет десяти, радуясь прекрасному утру. Вот стена с полуразрушенными камнями, на которую пишущий свою книгу постоянно смотрит теперь из тусклых окон большого и пустого теперь дома. Ему бывает особенно грустно, когда окна в который раз перемывают потоки дождя, и слышен малейший шорох ветра - шорох ветра и шелест бумаги, собственное дыхание - и ничего больше. И особенно сложно поверить, что когда-то он был тем мальчиком лет десяти.
     Раскидистое, залитое солнцем дерево долгие годы провожало взглядом ребенка, идущего всегда по одной и той же дороге.
     Раскидистое дерево провожало взглядом влюбленную пару - выросшего мальчика и девушку в светлом романтическом платье, и никто не знал, слышало ли оно, о чем они говорили.
     То же дерево молча выслушало прощающегося с ним юношу, который в слезах уходил из того дома куда-нибудь, сам не зная, куда. Другие, такие же, как он, стремились совершать подвиги, их звала героическая романтика, а этого юношу гнала из дома несчастная любовь, и только, но даже дереву он об этом не сказал. И так и не совершил ни одного подвига.
    Мудрость ли пришла, когда ему надоело прощаться, и снова позвали стены родного дома? Увы, теперь совершенно безлюдного, большого мрачного дома, в котором сидел и писал книгу, которую никто не читает, человек, сумевший понять, как ему казалось, что-то важное. Человеку все время вспоминалось залитое солнцем дерево его детства, и до сих пор очень нужно было что-то понять о своей любви. Он часто сидел, часами глядя в окно, и черкал латиницей мятые листки.
    Девушка в романтическом платье стояла перед глазами так часто, что он начинал в чем-то понимать ее - и не понимал, в чем. Воспоминаний и мыслей было много, но образ возвращался и возвращался, не давая покоя и изгоняя из сознания все прочее, и он не мог понять, почему, И пообещал сам себе: на этом или том свете, в этой жизни или за ее гранью, но он должен постичь все ответы на свои вопросы. А потом снова найти дерево, которое никуда не исчезало, и рассказать этому дереву все, что удалось постичь. Иногда ему верилось, что, закончив земное существование - может быть, в раю, или где-нибудь еще, он сам превратится в так часто стоящий перед его глазами, будто полуреальный, женский образ, чтобы постичь, запечатлеть, воплотить и не терять уже никогда. Так мечталось иногда под шум ветра, особенно перед сном.
       Душа этого человека была вечна, она и до сих пор, наверное, существует, но никто не знает, где и как, а рукопись осталась на старом столе его старого замка.
       Может быть, этот человек никогда и нигде не существовал. Это совершенно не имеет значения - главное, что он был поэтом.
       А может быть, не музы и не ангелы, глядя на живущих с лунного лика, навевают им строки и ноты? И этого тоже никто не знает.
       А если этот человек никогда не существовал, почему о нем поют дождевые капли?

     *

     Вика вдруг поняла, что грызет ручку, сидя на диване над кучей разбросанных на нем исписанных листочков. Как совсем недавно сидела над кучей фотографий – маленьких картинок из всех своих миров. Как когда-то они с Лариской сидели по обе стороны дивана, строя миры своих кукол. Вика может взять с дивана один из своих исписанных листочков и долго перечитывать его, и в это время видеть только один из миров, один из листочков. Может рассматривать одну за другой свои фотографии – поочередно и внимательно. Может все это убрать с дивана и просто быть одним из миров.
    Вика может собрать листочки, положить их на стол, на полочку, хоть и в мусорное ведро, и продолжит сидеть на диване – в куче своих миров. И забудет о том, что она сидит на диване, превращаясь сама в эти миры, чувствуя самое себя множеством своих миров.
Вика может вдруг понять, почувствовать, что она больше, чем это множество миров, будто она не просто миры, а и то, что играет в эти миры так, как когда-то играла в куклы.     Вдруг понять это и почувствовать – становясь и вырастая в это нечто большее, чем сама    Вика, продолжать рассматривать свои миры, будто листочки на диване, примерять к ним рамочки, поворачивать поближе к свету, положить на стол, на полочку – хоть в мусорное ведро. И затем почувствовать себя сидящим неизвестно где, далеко-далеко от всех своих миров, мудрецом, который пишет книгу, которую еще никто не читает. Который пишет ее долгое время, целую вечность, сам толком не понимая, зачем. С трудом вспоминая, когда начал ее писать и не представляя, когда закончит. Важно ли то, существовал ли этот замок, этот человек и мир, в котором человек писал книгу - главное, что он был поэтом. Существовал ли только тогда, или существует вечно, закончил ли книгу, или мечтал закончить ее в следующей жизни? И, летая в неизвестных мирах, только поэтому стремился родиться снова? Может быть, это всего лишь из забытой в детстве сказки, может быть, этот мудрец или монах никогда не существовал, но это совершено не важно.  Он просто не мог не существовать, когда Вика временами превращалась в поэта – и тогда она не понимала, кто из них на самом деле существует. Главное, что этот кто-то все еще пишет книгу, которую неизвестно когда начал и неизвестно когда, и даже не столь важно, о чем она должна быть. Этот кто-то смотрел на все Викины миры так, как Вика смотрела на свои исписанные листочки, на свои детские фотографии, на свою куклу и ее платья – смотрел и видел их все сразу, на одной поверхности, перед глазами.
     Викина кукла никогда не знала о Ларискиной кукле, Вика никогда не могла одновременно находиться дома, со своим дедом – и где-то далеко, у бабушки Ани. Вика находилась или у бабушки Ани, или у соседей на первом этаже, с пушистым ковром и тяжелыми шторами, или дома, с дедом, бабушкой и ее фиалками. И никогда – везде сразу. Когда она была дома, то находилась сразу во всей квартире, в одном, единственно реальном мире – а далекий мир, где существовала бабушка  Аня, или другая бабушка, не существовал, можно было только верить в то, что он был реальным. Так же, как и понимать, что нет того мира, где когда-то жил бабушкин отец. Или того мира, о котором было написано в книжке.
      Вика была маленькой Виточкой – и не могла одновременно быть той Викой, которая иногда вдруг превращалась в поэта. Или могла? Этого тоже никто не знал. Главное, что поэт, когда он существовал, был одним и тем же во всех мирах, даже в старом мрачном замке, обдуваемом всеми ветрами в неизвестном месте в неизвестное время. Даже Викой. И миры переставали сменять друг друга, будто споря за свое существование и свою реальность для Вики, соревнуясь за свою первостепенность, за то, какой из миров был все-таки именно Викиным миром. Для поэта они образовывали одну картину, точнее, галерею картин, были всем разноцветием половика, страницами одной тетради, исписанными листками одной книги, которую еще никто не читает. На каждую из этих картин можно было надеть рамочку, красивую рамочку, перекладывать, переворачивать и рассматривать. Вика старалась разрастись до чего-то большего одного мира, или же одной Вики, существующей в одном мире, а не во всех сразу, видимо, ей было необходимо объять необъятное. А значит, необходим еще какой-то дополнительный мир – совершено свой, собственный. Лучше всего, тот мир, где Вика существовала изначально, до того, как ее не было, до начала всех веков. Из которого она пришла, будто из океана, Космоса, или глубины веков, или прошлой жизни. Пришла, как ни в чем ни бывало, родившись Виточкой, села на диван и стала перекладывать на нем свои миры,
листочки, фотографии.
    А может, Вика и родилась Викой именно затем, чтобы насобирать столько миров. А вдруг и правда существовал мрачный замок, из которого было слышно, как воют ветры и в котором других миров так недоставало. Вика никогда не сможет понять, почему тогда, когда ей почему-то так важно было знать что-то такое, что еще невозможно было выразить и даже понять, коты всегда убегали от нее по заборам, и никогда не отвечали на вопросы - которых, если подумать, тогда и не было.
 
*
   
     Картины. Вика сидит на диване и рассматривает картины своей памяти, какая следующая?
     Где-то в углу завалялась рамка - обычная рамочка для небольшой картины или фотографии - деревянная, пустая рамочка. Однажды Вика взяла ее в руки и стала зачем-то надевать на разные предметы - и картины получались разные. Занятие достаточно забавное, если смотреть на чайник в рамочке, особенно одним глазом, представляя, что это - плоская картина. Наденет Вика рамочку на носик чайника - одна картина, на ручку - другая.
     Что есть все, что люди называют "этой жизнью"? Смотря с какой стороны надета рамочка.
     Вика улыбнулась. Разве теперь ее рамочка висит на жизни так же, как и в детстве? Рано или поздно детство проходит у всех людей, и теперь Вика, как раньше, уже не стремилась бы постигать самое себя и, как в таких случаях говорят, смысл жизни. Теперь  рамочка повернута совсем, совсем в другую сторону. Но рано или поздно детство все равно возвращается к людям – когда проходит взрослость.
     Вернуть рамку в прежнее положение уже не представлялось возможным, и Вика это знала. Кто-то сказал, что любое развитие идет по спирали - вернется ли Викина рамочка, через которую она смотрит на свою жизнь, в прежнее положение, хоть когда-нибудь, хоть ненадолго, пусть и не полностью?
     Кто-то, всегда присутствовавший внутри Вики (может быть, это поэт?) стоял, растерянно оглядываясь вокруг, и ни с кем не разговаривал.


*

      Где-то далеко-далеко, как представлялось иногда Вике, стоит мрачный замок, а в том замке сидит мрачный мудрец и пишет книгу, которую никто не читает. Или там сидит монах? Или это Вика сидит и грызет ручку, прямо посреди шумного, полного людей города, но не знает об этом?
      И как хорошо, что сейчас - дождливый осенний вечер. В такие вечера хорошо пишется. Хорошо пишется о жизни человеческой, о любви, о людях, о временах ушедших и настоящих.
      Что осталось от карабканья по крутому склону понимания мироустройства? Разве что понимание того, что мироустройство нельзя понять.
       Вика тряхнула головой: зачем все это? Где-то, на воображаемом склоне, осталось время, когда Вика, как в детстве, все надеялась постичь что-то непостижимое. Что особенно сложно постигать, если изо дня в день приходить  в университет, помещаясь в бетонную коробку корпуса, изучать изобретенное людьми, уходить домой, снова изучать, сдавать экзамены и ходить по проторенной дороге по давно изобретенной схеме. И никогда не разрушить грань между известным и неведомым.
      Да и многие ли хотя бы подходили к этой грани?
      Обычный мир виделся Вике чем-то вроде калейдоскопа, который каждый складывает, как может, из того, что есть - и то, насколько складывать свой жизненный узор получается, определяет счастье и страдание, одиночество и людей, определяет все, что так важно двуногим существам. И нет ничего важнее этого узора, и надо старательно собирать нити, или камешки  калейдоскопа - как Кай, и складывать, складывать свой узор - так же, как Кай, не понимая смысла этого действа. Но ничего другого в человечьем мире не бывает.
     Иди по жизни, Виктория, чем бы ты ни была -  хоть мешком костей, хоть Искрой Божьей - и собирай разноцветные камешки, и складывай из них узор. Такой узор, чтоб тебе было не больно находиться в нем, чтоб тепло и светло тебе на нем было. Жизнь людей состоит из картин - тех, что рисует Вика, сознательно или неосознанно, тех картин, что рисуют другие люди. Чем бы ни были эти люди - хоть мешком костей, хоть Искрой Божьей.
    Но не подходи, ради  Всего Святого, не подходи близко к этому миру –  такому знакомому, обычному, человеческому миру, если проснется в тебе Герда. Не дай Бог (или что там вместо него) хоть раз живому человеку, собирающему, подобно Каю, калейдоскоп своих сюжетов, встретиться с Гердой - до конца дней своих будет тосковать тогда человек о мире, где нет печали, о чем-то еще кроме мира человеческого.    
    Наверное, что-то похожее на Герду коснулось тогда Вики - когда улетала в небо  музыка, в которой растворялся женский плач - посреди весны, посреди цветов и Викиного детства. Наверное, с тех пор и тянуло Вику заглянуть в Неведомое.
    Впрочем, это совершенно неправильно - при чем тут Викино детство? Если памятью о Герде больны испокон веков души великих творцов - музыкантов, поэтов, художников и монахов. Блажен, кого никогда не касался лучик из приоткрытого окошка реальности.
    Когда Вика была подростком, ей казалось, что такие окошки приоткрываются в церкви, или на хорошем концерте. И тогда, случается, люди вдруг беспричинно плачут.
Блажен, кто никогда беспричинно не плачет.
Не Вселенская Герда ли стремится своими лучиками в разноцветные окошки церквей? Не Вселенская ли Герда всегда стремится к человеческому миру? Улыбается Каю, выглядывающему в украшенное цветами окошко своего дома, и плачет в чертогах снежной Королевы?

    Оглянется ли Вика на Запад - не Богоматерью ли именуют Вселенскую Герду?
    Оглянется ли на Восток - не Вечной ли Душой называют? Той, что всегда ведет неслышимую беседу с человеком – частицей всего сущего?
    И все в этом мире преисполнено своего смысла, живущего своей жизнью, во многом неизвестного смысла.
    Который, оказывается, есть.
    Который, оказывается, есть и для Вики тоже. Или Вика верит, что есть.

    Представлялось иногда Вике, что где-то далеко-далеко стоит мрачный замок, а в том замке сидит мрачный мудрец и пишет книгу, которую никто не читает. Или там сидит монах? Или это Вика сидит и грызет ручку, прямо посреди шумного, полного людей города, но не знает об этом?  Вселенская Герда будет существовать в книге, написанной тем монахом, и касаться людей светящимся крылом.
   А может, ничего страшного, что однажды Вика заглянула в зеркало и увидела там всего лишь свалившего с неба в самую гущу шумной площади средь бела дня, ничего не понимающего, но все-таки еще живого Икара, немного не долетевшего до самой Вселенской Герды?

    Небо оказалось слишком огромным, земля - слишком плоской.
    Икар сидел посреди площади, пытаясь перелистывать книгу, написанную неведомым монахом, которым был совсем недавно. Книгу, которую еще никто не читал.
    А город был все тем же, что и всегда. Город был таким же, как и сейчас, таким же, как в ту и эту осень, город был всегда одинаковым. И в нем, если хорошо прислушаться, дождевые капли всегда поют о вечно существующих неведомых душах.

     Когда-то в детстве Вике верилось, что люди прилетают со звезд. Сейчас она снова вспомнила, как представлялся ей тогда маленький уютный домишко - где-то далеко в Космосе, где Виточка жила до того, как прилетела на Землю. И во дворе этого домишки растут цветы - много цветов, прямо как в детстве у них на даче. И из этого домишки на звездах хорошо видно и небо, и Землю. Теперь она знала,  что все это, если подумать, так и есть. Что она всегда и так находится в центре всех своих миров. Прямо посредине Космоса. Не рассматривая ни небо, ни Землю.
    На желтеющие листья за окном падали крупные дождевые капли, на столе горела свечка, Вика грызла ручку и думала, что, рисуя своим картины, не хочет быть ни Икаром, ни собирающим разноцветные льдинки Каем. И ей это уже почти удалось.
    И улыбнулась себе.