Дерек Уолкот. В нашей литературе нет горечи...

Дерек Уолкот

В НАШЕЙ ЛИТЕРАТУРЕ НЕТ ГОРЕЧИ

(Карл Джекобс – Дерек Уолкот, 1966)

Вест-индский поэт Дерек Уолкот,  награжденный в 1960 году Премией Королевского литературного общества и приглашенный стать членом этого общества, беседует о вест-индской литературе с обозревателем Тринидадской газеты «Санди Гардиан» писателем Карлом Джекобсом.


- Оставаясь в Вест-Индии и видя, как другие писатели один за другим эмигрируют, не чувствуете ли вы себя в изоляции?

- Временами да, но ведь последнее время я немало путешествовал. Два года назад, например, меня пригласили в Берлин на Международный поэтический конгресс, и , кроме того, я побывал в Лондоне, Нью-Йорке, Лондоне, Техасе. Благодаря этим путешествиям я знакомился с другими поэтами, у меня завязалась дружба с некоторыми писателями в Англии и в Америке. Уже нет того чувства отторженности и безысходности, которые я испытывал раньше. Но в каком-то смысле да, мы живем в изоляции, потому что живем мы в Лондоне или в Вест-Индии, нас не хотят признать частью традиции, а мы – ее неотъемлемая часть.

- А что вы вкладываете в понятие традиции?

- Все, что пишется по-английски, в том  числе и нами. Можно говорить об английской литературной традиции. В Лондоне наши писатели пребывают в большей изоляции, чем я. Они там тоже на острове, но на каком-то не таком острове. «Область мрака» Найпола – это об Индии, но там описаны похожие переживания. Мы провинциальны, или региональны, ввиду своих сильных привязанностей.

- В чем наш провинциализм? Вы имеете виду наш островной, лишенный широты кругозор?

- Ну, такое определение само лишено широты. Просто мы глубже вникаем в некоторые вещи, которыми на Западе уже не озабочены, о которых там просто не могут думать. Я имею в виду нашу привязанность к семье, к истории, к земле.

- И как сказывается эта привязанность на том, что мы пишем?

- Я думаю, что главная особенность нашей литературы, особенно прозы, это ее трагикомический настрой. Автор сам себя забавляет, иронизирует. Мне кажется, что у нас сейчас более крепкая проза, чем где бы то ни было.
  Это те черты, которые мы находим у Чехова, у Диккенса, у Шекспира.
  И это отличает нас. Это делает нашу литературу такой живой.
  Те народы, чьи художники знают эту тайну трагифарса, это сильные народы.
  В нашей литературе нет горечи, несмотря на то, что исторически мы принижены, ущемлены.

- Почему наши авторы более продуктивны в прозе, нежели в поэзии?

- По-настоящему мы должны бы быть продуктивнее в поэзии. Может быть, сказывался возраст, но в молодости все наши лучшие прозаики были поэтами.
  Ламминг, Хёрн, Уильям Харрис, Миттелхолзер, Ян Кэрью – все они писали стихи.
  Может быть, они стали романистами, потому что издатели вынуждали их обращаться к прозе. А может быть, подростковость схлынула после того, как они побывали в Англии. Или необходимость устроить свою жизнь сделала их прозаиками.
  К тому же все эти социальные сдвиги, изменения, противоречия чувств – поэзия всего этого просто не вмещала.
  Впрочем, такие писатели, как Лемминг и Харрис, не перестали быть поэтами, их книги имеют поэтическую структуру. Надо вообще напомнить, что вест-индская литература берет начало в поэзии, ямайкиец Маккей этому пример.

- Как у вас зарождаются стихи?

- Едва ли кто-то знает точно, как возникают стихи. Нельзя же встроить в поэта такую машинку, которая бы фиксировала эти вещи. Однако Грейвс сказал то, что я считаю верным и для себя.
  А Грейвс сказал, что стихи начинаются с прихода полутора строк, и вот эти полторы строчки, незаивсимо от того, короткие стихи или длинные, определяют структуру. В этих полутора жизнь, а все остальное от искусства.
  Так японцу никуда не уйти от семнадцати строк своих хайку.
  Может быть, полторы строки – это образ, метафора. Если вы в духе, то стихотворение пишется как будто под диктовку, а вы только следите за своей рукой, пока она не остановится.
Но ведь критик в нас – он тоже действует. И случается, что прервешь работу, чтобы оценить, поправить, и происходит сбой ритма, а это ведет к фальши.
  Большую часть своего времени поэты тратят на плохие стихи. И, к своему стыду, ты их печатаешь.
  Паунд говорил, что редкий стихотворец может предъявить двадцать страниц полновесной поэзии.
  Самое тяжелое и кровавое искусство в мире – это, я думаю, поэзия.

- Может ли что-либо стимулировать поэзию?

- Вряд ли. Публика? Ее внимание никогда не стимулирует. Много читателей или единицы – это ничего не меняет.

- Вы могли бы сказать, что поэзия – бесполезное упражнение?

На берлинском конгрессе тоже подняли этот вопрос. Не я его поднял, но я согласен, что поэзия может быть бесполезной. Но в то же время поэзия – всегда неизбежность. С социальными бедами она не может ничего поделать, потому что она с равным
успехом торжествует совершенство и несовершенство, обретение и утрату.

- Как вы смотрите на местный поэтический горизонт?

- Заметно, что одни молодые люди стремятся стать поэтами, другие романистами. Есть поэты от Бога как Уэйн Браун, Роджер Майтейн, Джуди Майлз – и фактически вся группа Клеффа Сили «Голоса». Это молодое поколение поэтов, которое стремится достичь тех же высот, каковых достигла наша проза.

(Перевод мой – А.Ш.)