О друге, который меня не знал. Владимир Высоцкий

ПОЭТЫ - ТРАГИЧЕСКИЕ ПРОРОКИ ИСТОРИИ  И  ЧАСТО  ЕЁ КРОВАВЫЕ   ЖЕРТВЫ

 Эту публикацию цикла "Владимир Высоцкий" и статью воспоминание
о нём я приурочил к 35-и летию безвременного ухода поэта  и
35-и летию поколения России, родившегося в год смерти поэта.
    Хотелось бы верить, что нравственная революция в сознании
многих миллионов людей, прошедшая в последней трети  XX  века
в России, ещё оставила свой след  в поколении 1980 года, и что
имя Высоцкого, едва  ли не наиболее причастного к итогам этой
революции, дорога этому поколению не меньше, чем нам, его
современникам. И ещё хочу добавить, если Франсуа Вийона я
воспринимаю, как нашего современника, то Владимира Высоцкого
я воспринимаю, как продолжателя дела неистового Франсуа,
хотя их разделяет без малого 500 лет. И как тут не
вспомнить Платона:
"Дела умеренных затмятся делами неистовых".
                -
                О ДРУГЕ, КОТОРЫЙ МЕНЯ НЕ ЗНАЛ
(первая публикация в первом номере альманаха "На солнечной стороне", 1993,
вторая публикация в обновлённой редакции из книги "Записки любознательного
человека". Э. Вакк. 2006 г.)


   ...Поезд неспешно преодолевал подъем. Уходили назад Жигулевские горы.
За окнами снег. Декабрь 1981 года. В тот день пришли ко мне строки:

                Кто вам сказал, что презираю смерть?
                Старушку презирать довольно глупо,
                Ну что за важность: «Сметь или не сметь»,
                Когда вы станете окоченелым трупом.

                О, нет, мадам, я уважаю Вас,
                Вы всех равняете — попов, царей и нищих...
                И правду с кривдой, помирив на час,
                Даёте место рядом на кладбище...

...Когда я отчетливо осознал, что буду писать о нем? Во всяком
случае не  в июле 1972 года, когда случайно, на улице Горького
нынче Тверской), в «Интуристе», у  стойки бара на третьем этаже
я сидел локоть к локтю  с человеком в "заштатном" каком-то пиджачишке.
Он — слева от меня,  к его ноге прижат гриф гитары. За стойкой в
этот предвечерний час нас было  только двое.  Подошел совсем
юный официант в бабочке — и фамильярно-лакейское: «Привет, Володя»—
неприятно резануло...
    Наверное, сразу надо оговориться: в своих коротких заметках
я не посягаю ни на одну из оценок, ни на одно слово, сказанное о
нём его близкими друзьями, родными, его театральным товариществом.
Но как свободный человек,излагаю свою субъективную
оценку, далеко не исчерпывающую огромность темы, и опираюсь
 при этом только на
собственные впечатления,  да на редкие сведения  от немногих общих
с Высоцким знакомых и друзей.
   Да и слово «друг», которое я использовал в названии, необходим
толковать весьма расширительно. Он действительно, еще при жизни,
стал другом, близким человеком многим миллионам людей, и не только
в нашей стране. Скольких же я наблюдал в первые годы после его ухода.
Там, на Ваганьковом, у штакетника, ограждавшего могилу и россыпь
цветов, кипел людской водоворот. Казалось все сословия сошлись в
эти дни, от высоких чиновников, артистов, домохозяек, студентов,
старшеклассников, простых работяг, воров в законе и просто шпаны.
    ...Тот эпизод в «Интуристе» запомнился. Но, если правда, что ауры
биополей действительно взаимодействуют, не испрашивая согласия нашего
сознания,  то ни разу «не повернув головы  кочан» в сторону Высоцкого,
я не могу сказать, что «чувств никаких не изведал». Осталось тягостное
ощущение несвободы, стеснённого сознания. До июля 1980 го было слишком
далеко, чтобы назвать это предчувствием. Да и этот скользкий мальчик
в бабочке. О "служебной принадлежности" официантов центральных
московских ресторанов я уже знал по собственному опыту. 
Но вот что странно и непохоже на то, что я когда-либо испытывал
в жизни: представьте себе, что вы вдруг ощутили вес  собственной
души -  радости никакой. Да и это ощущение несвободы, чего-то чуждого,
 какой-то подделки, нечистой любви, нечистой карточной игры, осталось
надолго, потому и запомнилось
    Июль 1979 года. Ровно через семь лет. ГАИ Краснопресненского
района на Мантулинской. Регистрирую самодельный трейлер. Я в запале,
два года жизни ушло на то чтобы изготовить трейлер для перевозки
катера буксировщика (четверть века я был фантиком водных лыж).
А тут  гаишники просят чертежи для себя, эскизы сцепного устройства.
   Но вот подходит человек, до этого стоявший поодаль,рядом  со
спортивным "Мерседесом" цвета горького шоколада.
   «Для чего это?» Голос низкий, глубокий. Подтянут, сдержан
на нём светлый, по фигуре, костюм, то ли джинсовый, то ли из
 плащёвки. Аккуратная спортивная стрижка. Весь какой-то спокойный,
прибранный. Потом вспоминалось есенинское в его разговоре   с
 Вс. Ивановым в годы их дружбы: «Вот как приумоюсь, да причешусь,
да поприоденусь, так что твой барин буду». Нет, на барина совсем
не похож. Если бы не знал - Высоцкий, мог принять его за тренера,
 футболиста, водителя персональной «Волги», таксиста, наконец.
Полон сдержанного достоинства. Сделал пару кругов у трейлера.
Отошёл, ещё что-то спросил, то ли трейлер понравился то ли проверял
себя, хотел вспомнить, где мог меня видеть. Вспомнил ли "Интурист»?
 Вряд ли.
  Еще год спустя. Июль 1980 года. Мы с семьей на Юге, в Ейске на
Азовском море. В тот год юбилей тридцатилетия окончания нашей
мужской девятой школы.
Из двадцати двух ребят выпуска 1950 г.спустя тридцать лет со всех
концов страны съехалось пятнадцать, но самых-самых.
     Живу с семьёй на  косе бывшего морского аэродрома, гоняю по
лиману  на лыжах, притащил таки катер из Москвы. На моторе мой друг
юности Олег Лысогоров, талантливый физик. Ночь. Мои спят в палатке.
 Я с собакой в машине. Слушаю «Голос».  Турция через море, слышно,
как первую московскую... И вот: «...Сегодня в Москве  скончался
актёр Высоцкий...»
     Через пять дней мы дома. О, дьявольщина! Работать в двух шагах
от «Таганки» и за многие годы попасть в театр всего два раза и оба - на
"Антимиры" Они, правда, подарили мне Смехова. От Высоцкого же на
сцене в моей памяти только и сохранилось: «А на фига!» И в самом
деле...
Театр. Старое фойе. То ли проходной двор, то ли покинутая квартира.
Все — настежь. Все расхристанно.  Потерянные люди из  администрации.
На стенах фотографии. Вот всё, что от него осталось.  Вот
постаревшая, действительно убитая горем женщина — жена, Марина 
Влади. Воти он — Гамлет. Глаза, глаза! А вот — мальчики и девочки:
студенты, школьники, подростки  с московских окраин. Какие лица,
какой порыв, и горе какое. Вот у кого кощунственно, несправедливо
отняли того единственного,  дарованного судьбой их поколению. Их
друга, наставника,  мудрогои доброго  бога, их заступника перед
страшной неправдой нашего мира.
В глубине фойе сидит на ступеньках очаровательная девчушка, в
руках у нее целая кипа страниц. Это стихи. Это их стихи. Этих
мальчиков и девочек.
Прошу посмотреть... Наивные, неумелые... Но какой  крик боли
и любви.  Где они были потом, эти дети?
Я так и стал называть их — дети Высоцкого. Когда придут они
и примут эту страну на свои крепкие и верные плечи?  Их должны
быть миллионы.  Ведь им уже, многим, по крайней мере, за  тридцать
или около того (с поправкой  на эту публикацию   - уже под пятьдесят). 
Многих, очень  многих из них  я  увидел в 80-90 годы на митингах, на
бунтующих площадях и проспектах Москвы.
    Это они, дети Высоцкого,  стали насмерть вокруг Белого дома
России на Красной Пресне. И победили — они. И те, что были на
улицах, и те,  что были в бронемашинах. Я видел их 20-го августа
на Пушкинской, на площади Свободы у Москва-реки. Тогда, в первые
дни  августа далекого уже 1980 года, не думали не гадал,  что буду
писать стихи о нём в его излюбленной манере,  в форме внутренних
монологов. Я испытывал страх и чувство сиротства. Да, страх, что
память о нём затопчут, вытравят, не останется ни книг, ни стихов,
ни песен, ни фото - ничего. И сиротства - кроме старых, клееных
переклееных затёртых плёнок старого катушечного магнитофона,
у меня ничего не было:
Я ушёл  в науку в самом начале  60-х, заказав себе путь в
литературу  в том числе и потому, что мои немногочисленные опусы
уже тогда тянули на 58 статью, кто знает,что это за "статейка",
тот знает. Судьба Голонскова,Делоне, Буковского, Марченко - мне
не улыбалась. При моём "ндраве" в те  молодые годы, попав в лагерь,
я бы сгорел быстро и страшно. Хоть это я понимал.  Я ещё помнил,
как  в нашей  квартире в Киеве в 1938 г.  пришли  ночью  к соседу
нашему, взяли и в  течение  трёх суток он был расстрелян.
Мне было шесть лет, а осиротевшему дружку моему - Лёньке всего пять.
И осталась вдовой Лёнькина мама, худенькая женщина с окаменевшим
лицом  и мёртвыми глазами. Эти глаза я помню до сих пор. Да и отца
 от лап НКВД  спасла война. Иллюзий в отношении себя я не питал.
Но вот факт точный и неопровержимый. Именно смерть Высоцкого 
вернула  меня в литературу.  Но речь не обо мне. Речь о нём, и вся
правда о нём так, как я всегда её понимал.
   Я начал вспоминать тот июльский день 1979 г. и увидел себя
как бы со стороны: в старой ковбойке, с документами, чертежами
в руках, испачканного смазкой. Рядом капитан и старший лейтенант,
 и, поодаль — Высоцкий. Да. Вот еще. Разговаривая с первыми двумя,—
я боковым зрением все же  видел его. Да, все это... костюм, прическу,
осанку.  Вот спрашивает, отходит и...да... вот оно — тишину этого
человека.  Он был тихий —  где-то там, если приставить палец точно
к груди. Тихий Высоцкий. Нечто иррациональное для людей, привыкших
отождествлять с его именем его неистовый, на пределе срыва, голос,
 темперамент, рвущийся из тела.  Так вот что поразило  меня тогда —
эта тишина. И невольно я стал прислушиваться к ней и тогда  только
 - "не вдруг", я стал воскрешать в памяти его манеру говорить,
держать чуть  наклоня голову, его  отяжелевшее  с годами,  усталое
лицо.И, главное - интонации, бесконечно разнообразные, сменяющие
друг друга легко,  без какого бы то ни было  усилия над словом,
ритмом, образом. Единственный, кого он нещадно эксплуатировал — 
это был он сам, его бедные голосовые связки, ранимое  сердце.
Кто скажет,  чья любовь было бескорыстнее — его к  нам, или наша.
Мы ещё не отдавали себе отчет — одних его песен и его  одержимости
не хватило бы на ту любовь, что он внушал своим талантом своей
личностью.
И, наконец, несмотря на то, что о  Владимире Высоцком
за последние без малого 40  лет появилась огромная литература,
С этой дистанции истинное соотношение масштаба личности и
масштаба  дарования на фоне культурного потенциала России выглядит
 менее искаженно,  не гипертрофировано тем эмоциональным всплеском,
 той волной  горя и осознания   невосполнимой утраты,
которые владели  почитателями его  таланта и его человеческой
сущности в первые  годы после безвременной смерти.
Более того, проделана поистине гигантская работа по сохранению
и изданию его  наследия. Наконец-то можно сказать и о соотношении
влияния на  самосознание нации таких поэтов как Вознесенский,
Евтушенко, Окуджава,  Рождественский и Высоцкого -
"непрофессионального" поэта.
Разница огромна. Если говорить   о среде духовного обитания искусства
первых четырех поэтов - это  прежде всего интеллигенция.
У Владимира Высоцкого все было на  особицу:
Масштабность - он грёб широко и свободно - театр, кино,  литературное
творчество, которое всёболее  преобладало в нём, эстрада;
Темперамент - страстный - "на разрыв аорты".  Невероятная
работоспособность -  всегда черта большого таланта, демократизм
искусства - богатейшая народная  лексика, но главное - неисчерпаемая
тематика творчества, обращённого  не к пишущей,  читающей и театральной
"элите", но погруженного в стихию, в пучину народной жизни.
Однажды, очень близкий мне человек, лично знавший Высоцкого, прочитав
мои  первые стихи о нем, сказал: «А ведь Володя был совсем  не таким.
Он, в сущности, особенно в последние годы, был очень одиноким
и несчастным человеком».—
«Как?! —   хотел было  воскликнуть я,— при такой  популярности,
такой всеобщей любви, таких  друзьях...»
- Да,  представь  себе, когда он приходил в мой дом,  он сбрасывал
маску   и становился самим собой, он мог часами  лежать  с открытыми
глазами,  повернувшись к стене, и молчать. Он медленно отходил.
Но потом мог - без перехода, эдак распростецки: «Эх, штец бы сейчас
кисленьких»  (опять защитная маска?). Как тут не вспомнить Маяковского:
"Хорошо, когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана".
Да, так вот оно... Да, тогда... тихий, да это так. Вот все и сошлась
Глубокий, очень глубокий,  мужественный и обреченный человек, он это
знал. Не могу забыть. Закрою глаза и вижу  офицера из  фильма «Служили
два товарища». Лицо перед выстрелом  Мне кажется, это и было истинное
лицо Владимира Высоцкого. Это  был он сам в самые трагические минуты
жизни.

    Опередив  свое время на десять, на двадцать лет, подлинный
художник не может не ощутить однажды космический холод одиночества,
который и есть — смертная тоска.  Не надо  аналогий. Многие ушли
 раньше его. Трагически парадоксально: эта смертная тоска и есть
награда творцу?  Владимир Высоцкий  успел действительно много. 
Очень много. В своих песнях, стихах,  знаменитых театральных ролях,
в кинематографе он, подобно Бальзаку, тоже оставил нам  «Человеческую
комедию».  Свою "Комедию", свою историю нравов. Нашу  с вами историю.
Трагическую и смешную, грубую и кровавую и не смотря ни на что -
человечную. Пожалуй, трагически человечную.   И мы с вами в ней,
в этой истории нравов , во всей нашей низости  и нашем величии.
Не зря же  он сказал:
                «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
                Мне есть чем оправдаться перед ним.»

      P. S.  Не в оправдание, но во избежание обвинений в подражании
 и  плагиате, должен,  как на духу, сказать следующее:  эти короткие 
заметки и стихи, написанные как бы от имени самого Высоцкого,
написанныев период  (официозного)  провала  памяти о нём  и написанные
только для себя - почему? - чтобы не забыть,  чтобы в этом
слабом отражении оставить  память о манере и стиле, о ярости
темперамента, словом, о всём, что сумел запомнить и сохранить,
о всём, что тогда уберёг в себе...  Всё это долг моей любви
и благодарности.

...В синем небе колокольнями проколотом
Медный колокол, медный колокол,
То ли возрадовался, то ли осерчал,
Купола в России кроют чистым золотом,
А чтобы чаще Господь замечал...

Вот! Выкрикнуть такую боль от имени всего народа
И не власть предержащим, мордующим свой народ,
а самому Небу - какой же ты Бог, если только блеск
золота может обратить твой взор на униженных
и оскорблённых детей твоих, и выкрикнуть это
с такой болью, с таким едким сарказмом
и мужеством. На это оказался способен только он.

1981-1993-2015