И чуть на север, у Невады склона...

 Альгамбра



 О Гранаде, печалясь и радуясь, выдохни слово
 там, где смешан влюблённости день с вековечной тоской,
 где восходят к дворцу с Торровьехой вдвоём Терранова,
 и на холм с Калатравой весь род поспешает людской.
 О Гранаде, в лиловых и розовых ветках цветенья,
 там, где солнце - в соитье с дождём по-над майским холмом,
 где под шлемом седин моложавого чувства смятенье,
 паче чаянья, сходится ныне с прицельным умом.

 О Гранаде - без скорби! Ведь нежная птица Альгамбры
 плещет в небе крылом кружевным и узорным пером.
 Носят пчёлы с багрянца Иудина дерева амбру,
 белый "Боинг" счастливо садится на аэродром.
 И из мраморной чаши фонтана с проточной водою
 чёрный дрозд жёлтым клювом аллюзии вечности пьёт.
 О Гранаде - всем голосом, всею душой молодою,
 мавританский целуя, пропитанный магией рот.

 Все потоки пороков и жертв, реки все Реконкисты
 остаются за кадром. Журчит в арабесках ручей,
 так напевно-молитвенно, так целомудренно-чисто,
 что любовь - есть воистину Бог по-над тьмою ничьей.
 Белый лайнер "Иберии" мчится по ленте бетонной,
 снежной стражей очерчены Сьерры-Невады клыки.
 Но смиренно-мудры Халифата почившего склоны.
 Об Альгамбре от счастья заплачь. Ибо путь твой исконный,
 человеческий - в здешнем узоре Господней тоски.





Арабески



О, побережье царственных синьор –
Валенсия, Малага, Барселона!
И чуть на север, у Невады склона,
Гранады мавританский влажный взор –
вишнёво-фиолетовый костёр
гранатов, на руке коварно-смуглой,
и берберийский варварский рубин -
ток полноцветья, равного надежде!
На площади соборной полукруглой
За склянкой тинто я сижу один,
как век назад, на том же побережье –
в помятой путешествием одежде,
в утративших невинность башмаках…

И если некий скептик буркнет «Ах,
подумаешь!», мне нечего ответить –
не из смиренья, но по существу:
мне кажется, я для того живу,
чтоб средь вещей отчётливых приветить
то самое, чему одежды нет
под пару. Но вибрация примет,
но к разбеганию узора склонность
как бы скрепляют изнутри предмет
внимания, живят неутолённость
художника. На свой особый лад
и сатана вину флюидов рад,
но это разговор иной… Гранада!

Бессмертью арабесок сердце радо
настолько, что растёт гемоглобин
в анализе моей нездешней крови.
Когда бы не обилие седин,
я сдался бы влюблённости на слове
«Гранада». – Рокотание и рок,
в зелёном и малиновом пророк,
кузен Христу, племянник Иегове…
Как радостно, как жаль, что мой порог
засыпан снегом. Яблочный пирог
в мороз я ем, «Будь!» говорю на мове
и в чёрно-алом не умру алькове. –
Хотя и не спешу давать зарок…