***

                ПРОЗРЕНИЕ
В волшебные минуты вдохновенья,
когда мой дух свободен и велик,
и ощущаю на какой-то миг
дарованное свыше  мне Прозренье.

Я чувствую и времени теченье,
и смысл жизни, чудится, постиг!
Всего живого ясен мне язык –
любой души малейшее движенье.

Мне близки все – юнец в расцвете лет,
старик седой, кончающий свой путь…
И, кажется – вещей на свете нет,
которых четко я б не видел суть!

Но быстро вдохновенье пролетает –
Прозрение бесследно исчезает.
. . .
Нашел волшебный я родник
и из него глотнул однажды –
и всей душой к нему приник…
Пока живу – не утолить мне жажды
ПОЭЗИИ
ни на единый миг!
. . .
    У АЛЕКСАНДРИНСКОГО СТОЛПА.
Он пошел на дуэль
за свою Натали,
и упал на январском снегу.
Я ж могу подлецу
руку крепко пожать –
свой покой, как всегда, берегу.
Он всю волю собрав
поднялся на локте,
но курок все ж спустить не сумел.
Я ж – здоровый и сильный,
                пока на словах лишь
решителен, стоек и смел.
Он в свои тридцать семь
так взлетел высоко
непокорной курчавой главой!
Я в его же года –
у подножья столпа
в мгле январской брожу сам не свой…
. . .
ЭХО
Фальшивит валторнист в оркестре –
фальшивит эхо в вышине,
в такт фальши вздрагивают люстры,
вдруг что-то вздрогнуло во мне.
Весь мир вокруг переменился –
я вместо света вижу тень,
                как будто разум помутился,
и наступил мой «черный день».
Чужими стали люди в зале,
чужим родной мне город стал,
и, словно не моя, чужая
душа – в ней фальшь и пустота.
Из зала вышел – эхо фальши
гремит в декабрьской полумгле…
как с этой ношей жить мне дальше,
шагать как снова по земле?
Иначе слышу шум трамваев,
иначе чувствую Неву.
…фальшивлю я, когда считаю,
что не фальшиво я живу.
Как мы живем натужно, трудно
под тяжестью грехов, обид,
естественность – вот, что нам нужно,
и простота…
Эхо гремит,
шатаются громады зданий,
Исакий стонет на ветру.
Фальшь поползла по мирозданью –
Во сне ли это, наяву?
Я ясно вижу – покачнулась
Адмиралтейская игла!
Вдруг все внутри перевернулось –
снежинка
     на руку
       легла…
как снег
     естественен
       и легок!
Как хлопья
     падают,
      кружась!
И замерло все,
      не дыша…
В наряде белом
      мир вновь дорог,
и снова
     мой уверен шаг,
близки, как прежде,
     люди, город…
звучи же, музыка природы, -
чтоб не фальшивила душа!
. . .
Что-то мешает, жить мне мешает,
радость губя –
это тебя, мне тебя не хватает,
сна и тебя.

Время сместилось – перемешались,
слились года:
вижу тебя – ту, которой ты стала,
ту, кем была.

Слышу твой голос, а пред глазами
зимняя тишь…
Рвутся слова, что тебе не сказал я
в прошлую жизнь.

Было, что было – будет, что будет…
Но никогда
мы не забудем, те дни не забудем,
снег тот сверкающий мы не забудем,
юности Солнце вовек не забудем!..
        Это – судьба.
. . .
Мелеет страсть, но прибывает нежность ,
и эта нежность – навсегда!
Пусть жизни мнимая безбрежность
вдруг обретает берега

прошедших лет и лет, что будут,
и оба берега близки,
пускай засасывают будни,
и грусть порой стучит в виски.

Но небо так же бесконечно
в бездонности любимых глаз…
И кажется – так будет вечно,
                и время не коснется нас
. . .
Что, как, когда и почему? –
Твердит ребенок, узнавая мир.
И я почти завидую ему –
открытий сколько дарит каждый миг!

Еще умом он не успел объять
всю беспредельность счастья и тоски,
и для него сейчас отец и мать
к вершинам разума проводники.

А сам я – многое ль успел узнать
за молнией мелькнувшие года…
Не устаю, как прежде, повторять –
что, почему, как и когда?
. . . .
Себя представил дряхлым стариком,
сидящим у потухшего камина…
Я весь в воспоминаньях о былом,
почувствовав вдруг близкую кончину.

Листаю в памяти минувшие года –
мелькают чьи – то тени, вспышки, лица…
А что ж осталось в сердце навсегда,
к чему оно в последний час стремится.

Я ясно вижу, прошлое -  мираж,
и лишь любовь на миг мир осветила!
Твоя улыбка, губы и глаза,
твоя душа –
вот все, что в жизни было.

И боль, и счастье –
снежный ком,
сорвавшийся с сверкающей вершины,
несущийся, сметая все кругом –
вдруг на меня обрушились лавиной!

…Не выдержало сердце.

…Себя представил дряхлым стариком,
сидящим у потухшего камина...
. . .
Я вновь, Петербург,
от твоей красоты,
как в юные годы, пьянею…
и вновь вдохновенья
взлетают мосты –
и белых ночей
предо мною листы –
их тайной опять я владею!

И ветер вдоль улиц
вновь строчки несет,
и рифмы Невою качает…
Тебе, город мой,
сердце песню поет,
июньское утро встречая.
. . .
Коснулась сердца ночи тень,
     исчезнем безвозвратно…
Растаем мы, как этот день,
     в величии заката.

Мгновенья чудные лови –
     так коротка дорога,
и в песнях счастья и любви
     осталось слов немного.

Но завтра – новая заря,
     и кто-то на рассвете,
за жизнь судьбу благодаря,
     продолжит песни эти...
. . .
Как я хочу освободиться
от власти собственного я -
исчезнуть, снова возродиться,
увидеть краски бытия

Каким-то новым, жадным взглядом,
иную жизни грань узнать,
во всем, что существует рядом,
вдруг скрытый смысл отыскать.

Ведь в окружающем мы часто
находим то, что близко нам,
воспринимаем только части,
созвучные нашим сердцам.

Трудно постигнуть мира прелесть,
ведь как разнообразен он!
…Своей души я вечный пленник,
в себя, как в крепость, заключен.

Как я хочу освободиться!...

ОТПУСК В АРМЕНИИ.
Под звон колоколов Эчмиадзина
ворвалась в сердце вдруг такая грусть –
боль всех веков насквозь меня пронзила,
всех преступлений лег на плечи груз.

Все есть на свете – разум и безумство,
вершины духа, пропасть страшных жертв…
Вмещает в себя «гений и злодейство»
всесильный и ничтожный человек.

Гремят колокола в весеннем небе,
армян замученных в их звоне слышу крик –
и всех людей, кто со времен Помпеи
был на земле предательски убит.

Под звон колоколов Эчмиадзина
я ощутил, что люди – братья все,
ведь нас с тобой бомбили в Хиросиме,
тебя, меня распяли на кресте!

Под звон колоколов Эчмиадзина
нам не забыть, замученных безвинно,
и стариков, и женщин, и детей.
Под звон колоколов Эчмиадзина
встают из праха жертвы геноцида –
чтоб не было на свете палачей!

Печальный звон летит по всей планете –
всплывают тени, лица, имена…
И мы должны все сделать, чтоб на свете
не наступили снова времена

Разгула мракобесия, фашизма,
чтоб ни лилась рекой людская кровь.
Уходит в небо храм Эчмиадзина,
все громче звон его колоколов…

Но многих жизнь еще не научила –
и вновь идет кровавая резня,
то здесь, то там теракты, войны, взрывы,
в людей стреляют – значит и в меня!

Под звон колоколов Эчмиадзина
все прошлое земли во мне ожило –
В ответе мы за слезы всех времен…
Под звон колоколов Эчмиадзина
боль всех веков насквозь меня пронзила –
пожизненно я к ней приговорен!

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
Февраль – не месяц флирта,
но вдруг среди снегов
твое лицо возникло
меж масок, париков.

Глаза меня пронзили –
и ощутил я вдруг,
вздыхая воздух зимний,
неровный сердца стук.

Глаза же в лето звали,
сияли в полумгле…
Я не сошел с ума ли
на Невском, в феврале?!

Зима – не время флирта,
промозглы, серы дни…
Шепчу я как молитву –
февраль – пора любви!
. . .
Я возвращаюсь в город мой
    над гордою Невой –
и вновь, как прежде, я дрожу,
    сраженный красотой.

Я возвращаюсь в старый дом,
    где с детских лет живу
и где так много испытал –
    в мечтах и наяву.

Я возвращаюсь в круг друзей,
    к единственной своей,
и знаю я – ее любовь
    с годами все нужней.

Но почему же вдруг тоска
    мою сжимает грудь?
Зовет дорога, чтобы вновь
    мгновенья те вернуть,

когда в мельканье городов,
    гостиниц, встреч и дней,
полнее ощущаешь жизнь
    и чувствуешь людей.

Когда в смешении судеб
    яснее узнаешь
суть мира, свое место в нем
    и путь – каким идешь…
. . .
Доченька милая, звездочка ясная,
     Как же я жил без тебя?!
Ты расцветила новыми красками
     холст моего бытия.

Мы с тобой рядом шагаем по улице –
     так хорошо нам вдвоем!
Пусть скрылось солнышко, небо нахмурилось,
     столько загадок кругом.

«Папа, смотри, ну смотри же, пожалуйста –
     в небе летит самолет,
папа, а небо нигде не кончается?...
     Ой, снова пудель идет!»

Вижу теперь мир твоими глазами я,
     вновь открываю его…
А без тебя я давно уже, зайчик мой,
     не замечал ничего.

В спешке, в заботах, в погоне за призраком
     счастья, в мелькании лет
мы забываем, что есть что-то высшее
     в мире – закат и рассвет.

Вечной природы краса первозданная,
     горы, озера, леса…
Снова я верю – спасибо, мой заинька, -
     есть на земле чудеса!

«Папочка, пап, ну опять ты задумался,
     ты же по луже шагал,
папа, когда же пойдем мы на Дурова?
     Ты ведь давно обещал…»

Доченька милая, звездочка ясная,
     как же я жил без тебя?!
Ты расцветила новыми красками
     холст моего бытия.
. . .
В себе пытаюсь уловить
неведомый мотив…
Давно во мне он прозвучал –
и во вселенной стих.
И лишь на миг в напеве том
я жизни смысл узнал,
но, высшей тайной озарен,
вдруг память потерял.
Все в мире для меня с тех пор –
тот смолкнувший мотив,
и буду вспоминать его,
пока на свете жив…
. . .
Звездной ночью на веранде
рифмы примеряю,
на столе стекло
бездонность
неба отражает…

Мне не пишется сегодня-
дремлет вдохновенье.
Музыку
шагов знакомых
слышу в отдаленье.

Ты вошла и посмотрела
невозможным взглядом,
и почудилось-
мне больше
ничего не надо.

Ты мне села на колени,
голову склонила.
Время – то,
что вскачь летело,
вдруг остановилось.

Невзначай мои бумаги
со стола взмахнула,
улыбнулась,
одарила
жгучим поцелуем.

Зазвенело, закружило,
все вокруг пропало…
Небо в звездах
нашим ложем,
словно в сказке стало.

Ты ушла и дверь закрыла,
cердце онемело.
Время,
как рысак на скачках,
снова полетело!
. . .

                Тесен мир для счастья,
     тесен для тоски,
для ручья лесного,
     для большой реки.
Тесно мыслям в сердце,
     музыке во мне,
строчкам на бумаге,
     песням в вышине.
Тесен мир для жизни -
     нам дано успеть
только, как комета,
     вспыхнуть и сгореть.
Лишь любви не тесно –
     ведь она весь мир!
И дарует вечность
     каждый ее миг…
          .           .          .
Сколько было лиц -
     вижу лишь твое,
сколько было губ -
                вкус твоих лишь помню…
Как сто лет назад,
за окном метет,
снова, как тогда,
на душе легко мне.
Сколько было глаз,
лишь твои горят,
светят мне в ночи,
не дают забыться.
Как сто лет назад,
чувствую твой взгляд,
где бы ни был я,
от него не скрыться.
Сколько было встреч,
сколько было слов…
Но сто лет подряд
эхо повторяет:
я судьба твоя,
без меня ты мертв,
голос  твой родной
в тишине стихает…
          .          .           .
Везде присутствуют незримо
Жизнь и Смерть.
Зовут меня неодолимо
Жизнь и Смерть.
Как мне понять, как мне постигнуть
Жизнь и Смерть?
Как в тайны существо проникнуть –
Жизнь и Смерть?!.
. . .

Храни меня, ангел – хранитель,
греховные мысли гони.
Живет в душе змей – искуситель,
храни меня ангел, храни.

Храни от мечтаний запретных,
от темных желаний храни,
от зависти и от рулетки-
храни меня, ангел, храни.

Со мной лишь умрет искуситель-
соблазнами сотканы дни…
Мой ангел, мой ангел – хранитель,
храни, заклинаю – храни!





. . .
                Все кончено!
В глазах твоих увидел
я отраженье собственной тоски…
И в тот же миг тебя возненавидел-
с такой же силой, как боготворил.

Все кончено!
Вдруг невозможно слышать
еще вчера с ума сводивший смех,
и чудится, что закачалась крыша,
как будто, дом построен на песке. 

Все кончено!
Знакомых губ коснувшись,
я осознал,- отдав одной тебе
и страсть, и вдохновение, и душу,
я изменяю собственной судьбе.

Все кончено!
И траурный оркестр
внутри меня торжественно поет…
Но отче го же так легко на сердце?
Другая жизнь, как утро, настает!

. . .

Ты – чужая жена, ты - чужая жена,
и мы встретились, что бы расстаться…
Может быть, на мгновенье – любовь нам дана,
так давай же ловить крохи счастья!

Ты – чужая жена, ты – чужая жена,
но мы все в этом мире чужие;
и, когда в двух сердцах дрогнет чувства струна,
так прекрасна вся музыка жизни.

Пускай смолкнет она, раствориться, как дым…
Вечно искрам лететь по вселенной
от костра, что связует всех тех, кто любил-
только это на свете нетленно!

. . .

Ты – музыка моя,
твой чудный голос
внезапно стал мелодией души…
И, если я его
не слышу долго,
становится кокой-то пресной жизнь.

Ты – музыка моя,
ты – сердца скрипка,
и Страдивари бы создать не смог
волшебной песни,
что во мне возникла-
смычком водили только ты,
                да бог.

Ты – музыка моя,
но ты и Муза-
поэма и симфония моя!
Слова и ноты –
неразрывны узы,
как связаны незримо
ты и я…
. . .

                ДИПТИХ

Белые клавиши,
черные клавиши-
музыка жизни моей…
Счастье, восторг,
а за ними отчаянье-
ноты мелькающих дней.

Белые клавиши,
черные клавиши-
песня надежды летит.
Черные клавиши,
белые клавиши-
блюз снова в сердце звучит.

Белые клавиши,
черные клавиши-
жизни и смерти мотив.
В этих аккордах
любовь и страданье-
сущего вечный диптих.

Черные клавиши,
белые клавиши-
музыка жизни моей…
Боже, прошу – одноцветья
не дай мне лишь,
серых, бессмысленных дней!
. . .

Мне вспомнился старинный друг…
Когда в беде я был,
то знал, что с ним не пропаду:
он боль со мной делил,

он пил мою хандру и грусть;
и вновь я воскресал.
Мне вспомнился мой давний друг…
Его я потерял.

Он близок был мне лишь зимой,
когда метет пурга,
но счастья разделить со мной
не мог он никогда.
                .         .          .

Как много в нашей жизни встреч-
     встреч разнообразных, непохожих…
Одни так хочется в душе беречь,
     другие забываешь, как прохожих.

От каждой встречи много ждешь,
     Какой-то жаждою томим,
бывает- ничего в ней не найдешь,
     но разве жалко бесполезный дым?

И вдруг средь встреч мелькнет одна,
     которая тебя взволнует тайно,
пускай она фортуной рождена-
     ведь в нашей жизни многое случайно.

Не ведаешь того, что принесет,
     и принесет ли- может быть, все ложно?
А вдруг она всю жизнь перевернет-
     ведь в нашем мире многое возможно!
. . .

Лишь закрою глаза - снова ты, только ты…
Никуда от тебя мне не скрыться!
Ты- спасенье мое от людской суеты,
путь последний мой, синяя птица.

Лишь закрою глаза - снова ты, только ты…
Ты и муза моя, и страданье.
Замело уж давно той девчонки следы,
что я в юности встретил случайно.

Лишь закрою глаза - снова ты, только ты…
Десять зим звоном льдин отзвенели.
Пусть от давних следов не зажили рубцы-
ты нужна мне, как есть, без сравнений.

Лишь закрою глаза - снова ты, только ты…
Уже женщину гордую вижу.
И в тебе не ищу я былые черты-
их засыпало снегом той жизни.

Лишь закрою глаза - снова ты, только ты…
Остальное все призрачно, ложно.
Ты – спасенье мое от людской суеты…
От любви же спастись невозможно!
. . .

Предчувствие любви.
Предчувствие потери.
Высокая тоска.
И радость не измерить.
Предчувствие тебя.
Души твоей и тела.
Мгновенность бытия.
Любви лишь нет предела.
Предчувствие любви.
Круженье тьмы и света.
Предчувствие любви…
Скажи, не счастье ль – это?
. . .
Я шел по кладбищу. Вокруг
одни надгробья, да кресты…
И сердце защемило вдруг
от боли и тоски.

Я думал – короток наш век,
мы скоро превратимся в прах,
исчезнет солнца чудный свет
в погаснувших глазах.

Но вдруг раздался звонкий смех –
девчушка с женщиной седой
шла рядом…
отступила смерть,
защелкал дятел надо мной,

пробилось солнце сквозь листву,
бежали вдаль столетья…
И понял я – весь не умру,
пока смеются дети.
. . .
Бывали ли у вас мгновенья
с природой полного слиянья,
когда вдруг чувствуешь, как в венах
пульсирует все мирозданье?
Бывали ли у вас минуты,
когда переполняет радость,
желаний опадают путы,
и больше ничего не надо –
лишь ощущать себя частицей
струящегося вечно света?...
но вряд ли стоило родиться
только для этого на свете. 

А были ли у вас минуты,
когда чужое чье – то горе
вдруг, как свое, и жжет, и мучит,
и не дает душе покоя?
А были ли у вас мгновенья,
когда судьба земного шара
навек легла на сердце тенью –
быть иль не быть войны пожару,
когда вы с ложью рветесь биться,
когда за целый мир в ответе?...
только для этого родиться
уже бы стоило на свете! 
. . .
Я стал вдруг одиночества бояться –
не потому ль, что душу исчерпал,
себя всего на строчки расплескал,
я не могу наедине с собой остаться.

Стихи ведь не забава и не отдых,
и только кровью я могу писать.
И если все, что есть во мне, не отдал,
поэзией не смогут рифмы стать.

Скорее в жизнь мне надо окунуться –
в добро и зло, в возвышенность и быт,
вновь мучиться, надеяться, любить…
И с жаждой одиночества очнуться!
. . .
Можно, встав на колени,
не погибнуть в костре.
Жить потом в раздвоенье,
мучась, как Галилей.
Можно, вспыхнув как Бруно,
людям путь осветить.
И величием духа
вечно в памяти жить!...
. . .

                И вновь весна,
и тридцать лет мелькнули,
                как мираж.
И, как мираж,
исчезли в бесчисленных мирах…
Но что-то ведь осталось?-
Лишь слов прозрачный дым.
Или и он
растает
          с дыханием моим?..

                ВЕРШИНА
У каждого – свой Эверест,
у каждого – пропасть своя.
У каждого – свой смертный грех
и духа вершина своя.

Но с кручи, с большой высоты
не всякий способен упасть –
ведь должен для этого ты
узнать восхождения страсть.

Пусть сумрачно пропасти дно –
видна высоты белизна!
Кому-то же не суждено
подняться хотя бы до дна.

Немногим на свете дано
на пик высочайший взойти,
но крючья вбивай все равно
в тернистую стену мечты.

Я буду карабкаться вверх,
срываться и снова ползти…
Ведь ждет меня мой Эверест –
я должен к вершине идти!
. . .
Стремишься ты на Эверест –
для духа его нет!
Есть только вечный путь наверх,
надежды зыбкий след.

И если для себя решил –
что ты всего достиг,
и в мире нет других вершин,
куда влечет взойти.

То ты – палач своей души!
Пусть солнце бьет в глаза,
пусть мир весь под тобой лежит,
но воронье уже кружит –
и без мечты давно хрипит
в смертной тоске душа…
. . .
ДВЕ ДОРОГИ
Можно, встав на колени,
     не погибнуть в костре.
Жить потом в раздвоенье,
     мучась, как Галилей.

Можно, вспыхнув, как Бруно,
     людям путь осветить –
и величием духа
     вечно в памяти жить!..

     КОМАНДИРОВКА В УЛАН-УДЕ.
Люблю бродить по новым городам,
                как в омут, окунаться в неизвестность…
Я в этой жизни многое б отдал,
чтоб в мире все увидеть и изведать.

Люблю себя на прочность испытать,
если придется в стычку вдруг попасть,
когда во мне сомнений паутина,
и у барьеров – мужество и страх,-
«сходитесь!» - сердца крик нетерпеливый.

Люблю поймать в толпе случайный взгляд,
который, как кинжал, меня пронзает,
и кажется – вот та, о ком мечтал…
Но миг проходит – чудо исчезает.

Люблю себя частицей ощущать
прекрасного и горестного мира!
Люблю я жить и жизни смысл искать,
наверно, для людей непостижимый…
. . .
Чуда встретить я не ждал,
лишь об отдыхе мечтал…
Я сражен был наповал
красотой твоей, Байкал.
В сказку, в дивную страну
чтобы ни было, вернусь!
Если гложет сердце грусть –
ты укажешь к счастью путь,
если душу исчерпал-
выпьешь боль мою, Байкал.
Если радость, словно шквал –
то разделим пополам.
Сквозь таежную красу
различил я жизни суть,
в сказку, в дивную страну
чтобы ни было, вернусь!
Чуда встретить я не ждал…
Я влюблен в тебя, Байкал!
. . .
Чуть светлеет уже. За окном – Ангара.
В эту ночь нам никак не уснуть.
Настает, настает расставанья пора,-
и сливаются души в одну…
Сколько верст и веков нам пришлось пролететь,
чтоб судьба нас в Сибири свела,
все смешалось: надежды, печаль, жизнь и смерть,
свет луны и рассветная мгла.
Но в бездонности неба, ты видишь, зажглась
нашей встречи нежданной звезда!
Пока живы – гореть ей, а нам вспоминать,
как судьба на Байкале свела…
. . .
Проходит девушка,
как юная богиня,
на миг на мне остановив свой взгляд,
и исчезает, как мираж в пустыне,
но долго каблучки ее стучат.

Проходит девушка,
как юная богиня…
С внезапной грустью я смотрю ей вслед.
Декабрьский вечер – ветреный, унылый,
неоновый, ненатуральный снег.

Проходит девушка,
как юная богиня…
Мне б крикнуть ей - тебя всю жизнь искал,
За ней мне б броситься!
Вдыхаю воздух зимний,
а на душе – и счастье, и тоска…
. . .
Ты – боль моя и ты – моя весна,
ты – грусть моя и Болдинская осень.
Тебя искал я в древних письменах,
в веках грядущих, средь цветов и сосен…
Всю жизнь я ждал, и вот пришла она –
Любовь, что свыше мне дана,
с бездонностью вселенной вровень!
. . .
О, этот дьявольский, до боли близкий
прекрасный мир!
На миг всего лишь приглашены мы
на жизни пир.

А мир – как в древности, несет покорно
свое ярмо;
ему открытья, страданья, войны
узнать дано.

Все бесконечно – и ум, и глупость,
и смерти страх,
и счастья взлет, и грусти пропасть,
и рай, и ад…

Все бесконечно – конечен только
наш путь земной.
Но в мире этом оставим след свой
и мы с тобой…
. . .
Была влюбленность, а пришла любовь,
была лишь страсть – теперь и пыл, и нежность,
была лишь радость, подступила боль…
Все в жизни мы изведали с тобой –
земного счастья бренность и безбрежность!
                . . .
                Мне не забыть твое лицо
в тот ясный день зимою…
Ты, как богиня меж  людей,
парила над землею;
и замирали вдруг такси –
лишь их касалась взглядом;
и любовались все тобой,
кто был случайно рядом.
Ты так сияла в вышине,
сверкала красотою…
Я, смертный, мог до божества
дотронуться рукою.
За что, за что мне этот дар
мне – червяку земному?!
Как смог зажечь я этот свет?
Здесь, видно, ни причем я.
В твоих глазах я прочитал
всех женщин мира счастье,
любовь и нежность всех времен,
от первого причастья.
Пусть рушится и гибнет мир,
пусть жизнь промчится мимо,
я все отдам, чтоб видеть взгляд –
твой взгляд, моей любимой.
Настанет срок, уйду и я –
тебе лететь со мною!
…Мне не забыть твое лицо
                в тот век,
      в тот миг,
                зимою…
. . .
                О, эта вечная игра –
     скрещенье взглядов.
Как будто молнии разряд
     вдруг вспыхнул рядом.
Душа, надеясь, ждет ответ
     на взгляда выпад.

В круговороте грез и лет
     свой сделав выбор –
Ведь словно гром в судьбе слепой –
     в глазах мгновенных
почудилось душе больной –
     я не один в Вселенной.

О, эта древняя игра –
     скрещенье взглядов.
Как будто молнии разряд
     взорвался рядом!
. . .
Созвучий цокот в тишине,
неси меня, Пегас…
Не нужен ни тебе, ни мне
безжизненный Парнас.
Ведь он - лишь стойло для богов,
Парнас - конец пути,
почившим между облаков
уж некуда идти.
А я хочу всю жизнь скакать,
едва держась в седле,
и грудью ветер разрубать,
и припадать к земле,
когда захватит дух опять
от красоты вокруг…
И, отдышавшись, доверять
весь пыл души перу.
И снова цокот в тишине-
без рифм  я мертв, Пегас.
Не нужен ни тебе, ни мне
Безжизненный Парнас.
Скачи, мой конь еще быстрей-
живем на свете раз.
Парнас - для нас всего барьер,
и дальше в путь, Пегас!..