Обзор ВС 24 июня 2015

Представленные в подборке сочинения для детей Татьяны Гардер выполнены абы как, на уровне рифмы «полёта»-«самолёта». (Помню, году в 70-м дети в Адлере, задирая головы к небу, восторженно импровизировали: «Самолёт, самолёт / Отправляется в полёт! / А в полёте пусто, / Выросла капуста!» Но никто не выдавал эти импровизации за стихи, никто нигде не собирался их публиковать.) Строка «Однажды поспорили как-то друзья» полностью выдаёт небрежение автора: можно сказать либо «однажды», либо «как-то раз», но никак не «однажды как-то». Если же наречие «как-то» используется для характеристики спора друзей, то оно тем более неуместно. Присутствие в стихах такого рода наполнителей говорит лишь о нежелании работать. Так же, как наличие сочетаний вроде «вранья и обмана» или «соврал понарошку». Последнее вообще ставит в тупик: если герой соврал не взаправду, а понарошку, то, значит, и не соврал вовсе? О чём же тогда речь? Стихотворения «Философское» и «Весенние мысли», хотя и не адресованы детям, обнаруживают ту же невзыскательность к слову и мысли.

Стихи Александра Дьячкова подобны проволочным каркасам неосуществленных скульптур, конспективным заготовкам будущих стихотворений. Показ как таковой почти отсутствует, он по большей мере рассказывает о том, что хотел бы показать. Отсюда — такие общие, размытые слова для противопоставления детского и взрослого мировосприятия, как «вселенная», с одной стороны, и «двор и дом», с другой. Соответственно, и схоластическое противопоставление цели и средства не выводит к осознанию их диалектического единства, оставаясь лишь броской фразой. В наиболее живом стихотворении подборки представлены «Буйная зелень и ржавый гараж, / запах июльской железной дороги», но оно переходит на поверхностную созерцательность и сводится к поспешной концовке: «Сердце моё — проходные дворы. / Сердце моё — проходные составы. / Улица плавится вся от жары. / Косит таджик незнакомые травы». Возникает вопрос: что такое «проходные составы»? Автор, очевидно, имеет в виду железнодорожные составы, проходящие станцию без остановки (хотя такого термина и не обнаруживается). Здесь сердце героя уподоблено и проходным дворам, в которых не задерживается все внешнее и постороннее, и «проходным составам», то есть оно и само проходит куда-то, не останавливаясь. Герой-посторонний заставляет вспомнить строки Юрия Кузнецова: «Что ты, что ты узнал о родимом просторе, / Чтобы так равнодушно смотреть?», а строка «Косит узбек незнакомые травы» наводит на мысль о массовости таких посторонних и равнодушных: даже собственные травы покосить руки не доходят. Так или иначе, это стихотворение хочется отметить как наиболее удачное. Стихи же о приобщении к религии изобилуют дидактическим самоосуждением, по большей части декларативным, а свет, различаемый героем после исповеди, для читателя остается лишь названным, но не увиденным.

Дарьяна Лемтюжникова даже о самом простом предпочитает писать в нарочито усложнённой манере. Таково, например, стихотворение «Дегустация», ведомое, кажется, только прихотью рифм. К нему, соперничая в этом отношении, примыкают «Ноктюрн» и «Интермеццо». Суггестия этих стихов, возможно, достигала бы цели более успешно, если бы в их ткани не обнаруживались «краешки перспективы» (дважды) или такие рискованные образы, как «небо из звёздных душ варит пламенные подковы». Автор иногда злоупотребляет образованием существительных от прилагательных, на манер Бальмонта: здесь и «одинокость», и «занятость», и даже такие непривычные мутанты, как  «фотографируемость», и «медузность», и «абортированность». Ошибочно думать, будто неологизмы автоматически ведут к появлению новых смыслов, — это всё равно, что невероятной мимикой пытаться выразить некую новую эмоцию. Удачнее остальных стихотворения «War 2014» (хотя «айва» в нём, конечно, совершенно неуместна, притянута ради рифмы) и «Явление “Она”», где отсутствует рифменный произвол, а потому, наверное, и образы чуть более сдержанны и локальны (если, конечно, можно говорить о локальности «далёких вселенных»).